Новый год уже совсем скоро, через пару недель. Боюсь, не то чтобы «Наполеон», а и пирожное «картошка» мне попробовать не удастся. С едой у дяди Гоши туго. Точнее, ее тут вовсе не водится. Дядя Гоша и его друзья питаются закуской и водкой. Сыр, колбаса, вареные яйца, луковица, консервы – по местным меркам такой набор продуктов равноценен царскому застолью. Обычно же в ходу запивка – вода из-под крана и черствый хлеб.
Все дни похожи один на другой и заканчиваются одинаково – далеко за полночь принявший свою суточную дозу дядя Гоша начинает «рычать» на собутыльников. Те огрызаются. Не знаю, как эти ситуации разруливались до моего появления. Теперь все просто – я выхожу из своего чулана, беру особо буйного гостя за шиворот и отправляю в подъезд. Остальные обычно уходят сами.
За эти бессмысленные дни у меня было несколько видений из жизни Темуджина, но я плохо их запомнил. Какие-то бесконечные стычки, разборки с дальними и близкими родственниками, ссоры с Джамухой, потом и вовсе война с ним. В память врезалась сцена казни пленных после одной из битв – их заживо сварили в семидесяти котлах. Ну, и конечно, момент, когда Темуджина объявили царем царей, Чингисханом, подняв его на белом войлоке над восторженно ревущими нукерами.
Такая жизнь мне уже осточертела. Надо найти другое жилье. Надо найти работу. Надо что-то менять. Надо!
Но как?
…Очередное промозглое зимнее утро. Еду в центр, брожу по улицам, заходя подряд во все конторы, фирмы, магазины.
– Работник не нужен? Могу грузчиком, могу мебель передвинуть, починить чего-нибудь – трубы, проводку…
Обычно меня просто вежливо выпроваживают на улицу. Иногда гонят с использованием того, что в газетах называют «непарламентской лексикой». А бывает, что и просто не пускают. Теперь во многих организациях на входе сидит охрана.
Надергав по дороге бумажных ленточек с объявлений, где-то к обеду забираюсь в телефонную будку и начинаю обзвон. Сегодня мне везет – договариваюсь о встрече в некой фирме, занимающейся ритейлингом. Что такое этот самый ритейлинг, я не знаю, да, собственно, и какая разница – я готов к любой работе.
Фирма расположена в Кировском районе, за дамбой. Меня встречает девушка с множеством заколок в тугих, темных волосах. У нее приветливая внешность, на лице дежурная улыбка. Разговор длится недолго – оказывается, их фирма владеет сетью из трех магазинов по продаже стройматериалов, вот и весь ритейлинг. Эти самые материалы нужно разгружать. Обычно разгрузкой занимается летучая бригада из четырех человек, выезжающая в тот магазин, куда прибывает фура с товаром, но пару дней назад один из грузчиков заболел. Я буду его заменять. Оплата ежедневная, расчет по окончанию работы. Приступать надо завтра утром.
Все просто и понятно. Согласен ли я? Конечно, согласен! Беру у девушки контактный телефон, мы прощаемся.
На улице метет. Впереди остановка. Подъезжает троллейбус. Номера я не вижу, но он едет в нужную мне сторону. Подбегаю, успеваю заскочить в переднюю дверь. Троллейбус, лязгая дверьми, трогается.
Народу в салоне битком. Меня то и дело хлопают по плечу, просят передать водителю деньги на билеты. Передаю. После десятой или двенадцатой просьбы пытаюсь втиснуться в глубину салона – мне надоело торчать возле кабины и быть передаточным звеном.
Пассажиры стоят стеной. Кто-то опять дергает за рукав. Женский голос:
– Мужчина, передайте, пожалуйста…
Поворачиваюсь – Надя.
В серой кроличьей шубке, в шапочке с люрексом. Взрослая. Уже не тоненькая девушка – женщина. На лице – усталость, вокруг глаз – морщинки. Сколько ей? Кажется, тридцать один. Вот так встреча.
Она не смотрит на меня, нетерпеливо сует сотенную купюру.
– Мужчина! Передайте!
Я улыбаюсь. Мой обросший длинной щетиной подбородок находится сантиметрах в пятнадцати от кончика ее носа. И тут же приходит страх. Сейчас она поднимет глаза и узнает… Узнает? Конечно! Хотя… Прошло четырнадцать лет. Она узнает – но вот вспомнит ли?
– Мужчина, я вам говорю!
Надя наконец-то отпускает мой рукав, смотрит, что за тормоз ей попался – не хочет передать деньги водителю. Я вижу ее глаза. Зрачки расширяются. Узнала? Похоже, нет. Но задумалась.
– Дочка, давай, я передам, – вылезает сбоку активная пожилая женщина в пуховом платке. У нее густые сросшиеся брови, на щеке бородавка. Надя машинально отдает ей сотню.
Я слышу, как бровастая «активистка» ворчит за моей спиной:
– Вечно от мужиков никакого толку. Зальют глаза с утра пораньше…
Надя смотрит на меня. Я замечаю, как на ее лице сменяется гамма чувств – от недоумения до раздражения. Надя силится понять – почему ей так знакомо лицо этого плохо одетого, давно не бритого парня? Дальше мучить ее будет слишком жестоко.
– Здравствуй, – говорю я тихо.
– З-з-здравствуйте… – запинаясь, произносит она в ответ. – Э-э-э… мы знакомы?
– Надя, это я, Артем.
Наверное, если бы в троллейбусе было попросторнее, она бы грохнулась в обморок. Но зажатая со всех сторон согражданами, Надя на ногах устояла. Несколько секунд она, побледнев, хлопает ресницами, пытаясь что-то сказать, потом всхлипывает, обнимает меня.
– Господи, Артем! Живо-о-ой…
Мы идем по заснеженной дорожке к бело-зеленой двенадцатиэтажке. Вокруг высятся точно такие же. Вечереет, в окнах зажигается свет. Весь этот микрорайон построили как раз накануне развала Советского Союза, и жить здесь считается, как объясняет мне Надя, престижно.
Она вообще много говорит, едва не захлебываясь словами, смеется, машет рукой в сиреневой рукавичке. А другой очень крепко держит меня за локоть, словно боится, что я исчезну, испарюсь, как призрак.
Мой рассказ о плене и скитаниях она выслушивает с чисто женским сочувствием. Мне стыдно – я обманываю женщину, которую когда-то любил. Нет, не любил, но был близок, хорошо относился и все такое… Мне стыдно, но этот стыд я обязан стерпеть. Так надо.
Время от времени задаю наводящие вопросы. Мне неловко идти к Наде домой – там муж, дети, но она еще в троллейбусе сказала: «Я тебя никуда не отпущу!».
Вот как раз о муже я и спрашиваю:
– Так что за счастливчик взял тебя в жены?
Она вздыхает, останавливается, наклоняет голову. Из-под выбившейся челки смотрит на меня. В глазах – слезы.
– Я тебя ждала, Артем. Долго. Пока твоя мама не уехала. Мы часто вечерами собирались у вас на кухне, фотографии смотрели, тетрадки твои школьные… А потом… В общем, тетя Валя перед отъездом сказала: «Не хорони ты себя, Наденька. Не вернется наш Артемка…»
По щеке Нади стекает слеза. Она вытирает ее рукавичкой.
– Но ты не думай, я не сразу. Только в восемьдесят восьмом, осенью. Свадьбу в «Акчарлаке» справляли.
– Так кто он?
– Он все время за мной ухаживал, – будто оправдываясь, частит Надя. – Красиво ухаживал. Букеты, подарки, билеты в театр. Пожалела я его, Артем. А может, себя пожалела. Мне тогда уже двадцать шесть было. У ровесниц дети в школу пошли, а я все одна да одна…
– Имя ты так и не назовешь? – улыбаюсь я.
– Женя.
– Который Женя?
– Ну Женька... Ты ж его знаешь.
– Погоди, так Женька… Бикмуллин, что ли? Бики?! – я решительно высвобождаю локоть. – Он же издевался над тобой! Чуть в милицию из-за него не загремела!
– Он изменился!
– Такие не меняются.
– Не изменился, но он меня... Да я сама не знаю, Артем, что это было. Мы долго не общались, он разбогател, девчонок менял, как перчатки. Потом как-то встретил меня пьяный.. ехал откуда-то с водителем. Подвез до дома. Думала утром протрезвеет – забудет, а он позвонил. Стал навещать, то се...
– То се...
– Несчастный он был какой-то. Вроде бы деньги есть, а счастья нет.
– И ты пожалела.
– Мне казалось, что... Ох, Артем. Все было так... сложно. Надо было что-то делать. Менять.
– Извини, Надя, но я к вам не пойду.
– Да нет, что ты! – она улыбается сквозь слезы. – Развелись мы. Летом официально оформили, а не живем года полтора уже, наверное.