Ворона попятилась и оглушительно каркнула, но не улетела.
Максим, вздрогнув от неожиданности, вернулся к реальности и вяло улыбнулся.
— Ворона-полуночница… надо же! Странное существо. Иди отсюда, сказали же тебе! — Он махнул на ворону бумажной салфеткой, и птица обиженно удрала.
— Уж на что мне в жизни везет, так это на странные существа, — старательно-грустным тоном произнесла старуха, и Максим уловил в этой старательности нечто прямо противоположное… старуха явно гордилась тем, что странные существа находили привлекательным ее общество.
— Не расскажете о каком-нибудь из них? — осторожно спросил он. Кто его знает, как старуха отнесется к посягательству на ее личную жизнь… но старуха отнеслась благожелательно.
— Почему бы и нет? — она пожала сухоньким плечом. — Вот только не уверена, что это действительно может быть кому-то интересно…
— Мне интересно, — заверил ее Максим. — И даже очень.
Он не лгал, и старуха это поняла.
— Ну… например, — завела она тоном бабки-сказочницы (правда, с этим тоном совсем не сочетался лексический строй старухиной речи), — однажды, давным-давно, у меня была кошка, которая патологически любила жареную картошку и соленые огурцы. Хорошо еще, водки к ним не требовала… И эта страсть в конце концов привела ее к трагической гибели…
Максим почему-то вдруг представил, как кошка, гонимая желанием испробовать жареной картошки, прыгает в огромную сковорчащую сковороду… но он ошибся. -…я тогда жила далеко отсюда, да и времена были другие… к тому же я была до глупости молода… В общем, я совершенно не понимала, что несчастное животное не в силах справиться с собой, и решила кошку перевоспитать. И несмотря на то, что сама с точно такой же страстью любила оба упомянутые блюда, я распорядилась несколько дней не подавать к столу ни того, ни другого… более того, я запретила жарить картошку на кухне, для прислуги, и лично проследила за тем, чтобы там не осталось ни одного соленого огурца! Вы можете представить себе подобную глупость и жестокость? Но именно такой была я в те годы! Н-да… И вот, представьте… то есть сначала необходимо упомянуть о том, что неподалеку от дома, в котором я тогда обитала, находилась большая лавка, в которой торговали всякой всячиной… и в том числе солеными огурцами. В общем, кошка, лишенная предметов своего обожания, отправилась на поиски гастрономического утешения страдающей души… и в результате утонула в бочке с огурцами. А поскольку все в округе знали, чье это животное… она была довольно заметным созданием, редкой породы… мне пришлось заплатить за испорченный продукт. Впрочем, я крепко подозреваю, что негодяй-купец позже все-таки продал эти огурцы.
Максим покачал головой, не зная, смеяться или выразить соболезнование… ему хотелось сделать и то, и другое. И вдруг замер, соображая и подсчитывая. Негодяй-купец… лавка… прислуга…
— Простите, Нина Петровна, а в каком году случилось это печальное событие, если не секрет?
— Какие тут могут быть секреты? — удивилась старуха. — В шестнадцатом, за год до того дурацкого социального катаклизма.
— Э-э… — проблеял Максим, всматриваясь в старуху, — э-э… сколько же вам тогда было лет?
— Тогда — двадцать пять. Я уже давным-давно была замужем и имела семилетнюю дочь. Понимаю, вы пытаетесь сосчитать. Не трудитесь. Сейчас мне сто десять. И я этим горжусь.
— Да уж, — вырвалось у него, — я бы тоже гордился… в жизни бы не подумал! Я-то гадал, есть ли вам семьдесят…
— Было в свое время, — кивнула старуха. — Но давненько уже.
Наверное, он удивился гораздо сильнее, чем это позволительно (а что вообще значит это выражение — «позволительно»? Кто позволяет или не позволяет нам удивляться, смеяться, плакать?), но ничего не мог с собой поделать. Невероятно, думал он, не-ве-ро-ятно… разговор как-то сам собой иссяк, старуха прогнала его из кухни и принялась мыть драгоценный фарфор… он ушел в свою комнату и сел возле письменного стола, придвинув стул поближе и положив перед собой вытянутые руки. Он бездумно рассматривал собственные ладони и все размышлял о том, до чего же невероятная старуха эта Нина Петровна. Сто десять? Черт побери, да за ней половине сорокалетних не угнаться… а откуда он это знает? С того момента, как началась его новая жизнь, у него не было возможности наблюдать за большим количеством людей и сравнивать их между собой… но он уверен в своем выводе… Может быть, он все-таки занимался психологией? Такая идея у него уже мелькала. Но он отбросил ее как необоснованную…
На кухне стало тихо, и он отправился в ванную. Его давно уже сильно клонило в сон.
Глава шестая
…он снова был кристаллом, чистым, прозрачным, холодным… но, отражая и преломляя в себе реальность, он странным образом ощущал боль мира… страдания существ, наполняющих бесчисленные вселенные, разбросанные в тишине пространства… живые и теплые, они мучились из-за того, что не в силах были осознать природу вещей, бессмысленность и пустотность вечного циклического существования в новых и новых рождениях… он не знал, как помочь им, но желал этого… как сочетается его собственная боль сострадания с его же кристаллической структурой, он не понимал… да его это и не интересовало… он просто фиксировал все… а потом чья-то гигантская рука подхватила его и вынесла из черноты, и положила на лоскуток красного бархата… и он стыдливо заалел, преломив льющийся сквозь него красный свет… но его собственная природа ничуть не изменилась от того, что он стал выглядеть иначе…
Солнечный луч упорно лез под его закрытые веки, а на кухне кто-то напевал «Солнечную песню» из репертуара «Бони М»: «Sunny, I love you…» Несколько озадаченный этим неожиданным совпадением ощущения и звука, он открыл глаза и прислушался. Пела, безусловно, не старуха. Голос был молодым и мягким… но тоже довольно низким. Похоже, в этих краях колоратурное сопрано не в чести, подумал он, выбираясь из-под одеяла, собирая постель с тахты и запихивая ее в нижнюю часть шкафа. Неужели у старухи гости? Вот сюрприз… Ну, как бы то ни было, ему все равно придется пройти через кухню в ванную… Он неожиданно понял, что боится встречи с новым, незнакомым человеком…
Но почему?
Может быть, он просто боится женщин, вообще молодых женщин?
Он замер на месте, невидяще глядя на белую дверь комнаты и обдумывая это предположение. С того момента, как он, забыв обо всем, вернулся в жизнь, он общался с тремя женщинами. Лиза. Старуха. Толстая тетка с вишнями. Но Лиза не женщина, а ребенок. Старуха давно миновала тот возрастной рубеж, когда женщина может представлять серьезную опасность для мужчины. Тетка с вишнями… ну, это вообще не женщина, по определению. Это квашня на ножках. Впрочем, сама-то себя она считает… но это как раз неважно. Сама себя она может воображать хоть маркизой Помпадур (а кто это такая?), все равно воспринимать ее как женщину невозможно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});