на стоге сена возле хлева.
Сестры приготовили рождественское полено с клубничным муссом. Ягоды замороженные, из дядиного сада. Полено провело весь день в морозилке и теперь красуется на столе. Обменявшись взглядами с сестрой и получив моральную поддержку, Капуцина решается начать.
– Дядя, я должна тебе кое-что сказать.
– А? Что-то серьезное? Ты вон даже в лице изменилась.
– Нет. То есть для меня – нет. Для тебя – возможно. Я тебя все-таки немного знаю.
– Да что случилось?
– Я встретила одного хорошего человека. Мы как-то сразу сошлись. Адриан очень мне помогает.
– Что ж, это хорошая новость!
– …
– Он мулат, – уточняет Адели, чтобы вытащить сестру из зыбучих песков, в которых Капуцина увязает, то ли от страха, то ли от досады, молча и не сопротивляясь.
Бертран молчит. Он переваривает услышанное, держа в руке ложку с десертом. Наконец он отправляет ее в рот, кусок попадает не в то горло. Молчание длится еще одну долгую секунду, похожую на столетие неловкости за рождественским столом.
От праздника не осталось и следа. Сестры переглядываются. Капуцина давит хлебные крошки кончиком ножа и собирает хлебную пыль в кучку. Адели пытается разрядить обстановку, говоря что-то вроде: «Но его цвет кожи, естественно, не имеет никакого значения, да, дядя?»
– Ты уверена, что ему не деньги твои нужны? Будь все-таки поосторожней. Это же известная история.
Капуцина ищет спрятавшиеся крошки и какой-нибудь ответ, желательно дипломатичный и беззаботный.
Но не находит.
Она чувствует, как в ней закипает что-то похожее на ярость. Возмущение несправедливостью, нелепостью. Но к этому примешивается и сочувствие.
Все-таки дядя.
Брат отца.
Но даже если так…
– Ты знаешь, Капуцина…
– Да, знаю. А главное, я знаю, кого выберу, если попросишь. И это будешь не ты, – она уже почти кричит.
Гнев проникает в каждый сантиметр ее кожи, каждый миллилитр крови, каждый волосок, каждую клетку. Глухой медленный гнев поднимается как цунами, которое вот-вот обрушится на мирный город и затянет в свои чудовищные недра то, что оказалось на пути. Цунами Капуцины вынесло на поверхность все, ушедшее на глубину после аварии, все, чем она пожертвовала ради других, оставшись нагишом, без желаний, стремлений и удовольствий. Прямо какое-то землетрясение в морских глубинах.
– Я все делала для других, от всего отказалась, на всех мечтах поставила крест. На всем! Я больше не жила, а заботилась об Адели, о тебе, когда тебе было плохо, помнишь? Я была рядом. Чтобы ты не натворил глупостей. Ночи не спала, беспокоилась за тебя. За младшую сестру беспокоилась. Все думала, как она справится, как будет взрослеть со мной. О себе и мысли не было, только бы вам помогать, быть рядом в любой момент – днем, ночью. Я никого ни о чем не просила. Я не обязана была это делать, но считала, что так для вас будет лучше. А для меня сейчас лучше, когда я с ним. Да, он черный, но ему плевать, что он черный. И мне тоже. Он – это он, красивый, добрый, мой защитник. Кто меня когда защищал после смерти папы? Ты? Одинокий и наполненный ядом? Уж точно нет! А теперь ты недоволен, что он черный, и даже не спросил, что он за человек, что он мне дает и хорошо ли мне с ним. Как можно быть таким узколобым! Папа был другим. Папа бы за меня порадовался.
Еле сдерживая рыдания, она выходит из комнаты, швыряет туфли о стену прихожей, взбегает по лестнице и хлопает дверью своей спальни так яростно, что в коридоре на первом этаже падает рамка, звонко разбиваясь об пол. Разлетевшиеся осколки словно подтверждают, что их маленькая семья тоже только что распалась.
– Она никогда раньше со мной так не разговаривала.
– Не было повода, – замечает Адели.
– Пойду-ка, пожалуй, домой, – говорит Бертран, проглотив комок в горле.
Он белый как мел. Выброшенный цунами, ни на что не годный обломок. Ему очень хочется выпить чего-нибудь покрепче. И побольше. Одурманить мозг сладкими парами и забыть. Но он не станет этого делать. Нет уж. Будет только хуже. Однако волевое усилие лишь добавляет веса к и без того тяжелому грузу.
Адели слышит, как он бормочет «извини», переступая порог. Затем машина трогается, звук мотора постепенно удаляется, как и Рождество, после пары слов растворившееся в ночи.
Глава 72
Секретная защита
С Рождеством, Адриан!
Надеюсь, у тебя все хорошо.
И что ты отлично проводишь время с семьей.
Обнимаю,
Капуцина.
С Рождеством, моя дорогая настурция!
У нас весело, праздник в самом разгаре.
Я уединился на минутку, чтобы тебе ответить.
Я рассказал о тебе маме.
Естественно, она теперь хочет с тобой познакомиться.
И накормить.
Надеюсь, мы это скоро осуществим.
А ты? Рассказала своим обо мне?
Обнимаю,
Адриан.
Да.
Но тут все прошло не так гладко.
Хотя это неважно.
Дядя свыкнется. Ну а нет так нет.
Я знаю, чего хочу.
Хочу укрыться в твоих руках, что бы кто о них ни говорил.
Мои руки никому ничего не должны, кроме тебя.
Я каждый день их тренирую, чтобы они могли обнимать тебя еще крепче.
Не переживай.
Если ситуация не изменится, я познакомлю маму с твоим дядей.
Она может уладить любой конфликт.
Ей бы в ООН работать.
Когда ты возвращаешься?
Мы по-прежнему встречаем Новый год вместе?
Еще бы!
Глава 73
Едва хватает кислорода
Раздается легкий стук в дверь. Капуцина не спит. Она впускает Адели и прыгает под одеяло. Макияж не смыт – это сделают слезы. Раздевшись, она легла в постель с телефоном, чтобы написать Адриану. Адели приподнимает краешек одеяла и ложится рядом. Она ласково гладит лицо сестры и шепчет, что все наладится. Дядя поразмыслит, передумает и в конце концов примет его. И Капуцина права, высказав все, что было на сердце. Адели так благодарна ей. Не сдала в детский дом, не отдала на воспитание бабушкам и дедушкам, обеспечила почти беззаботное детство. Дала все необходимое, чтобы справиться с любыми сложностями, даже самыми страшными. Адели шепчет, как она рада, что сестра встретила Адриана.
– Он ведь позаботится о тебе?
– Да, я уверена. Рядом с ним как будто не может случиться ничего плохого. Все так естественно и очевидно, как никогда еще не было в моей жизни.
– Звучит прекрасно.
– Наша встреча абсолютно прекрасна. И кстати, отчасти я обязана этим тебе.
– Мне?
– Если бы ты не объявила о своем решении, я бы не забыла чемодан. Так что мы чуть было не разминулись.
– Чуть было – так ведь со всем. С мамой и папой тоже.
– Я нашла папины дневники. Читаю, и мне становится легче. Я покажу тебе завтра. Он был добрым человеком.
В приглушенном бледно-розовом свете небольшой спальни, где едва хватает воздуха на двоих, сестры встречаются заново, хотя никогда на самом деле и не расставались. Два маленьких обнаженных тела, хрупких и сильных одновременно, соединенных сестринской любовью. Их пути разойдутся, но всегда будут проходить рядом. Капуцина рассказывает Адели о книге по пчеловодству и о своей мечте начать с чистого листа.
– Знаешь, я ездила смотреть заброшенный дом в Вогезах. Большое каменное здание с участком. Несколько гектаров на краю леса, пруд с лягушками и стрекозами. Такое биоразнообразие, что твои друзья обзавидуются. И сам дом невероятный. Есть где развернуться, обустроить уютное пространство. Все надо перестраивать, так что можно дать волю фантазии. Считай, одни стены да крыша, которую надо перекрыть. Есть куда поставить ульи.
– О, серьезно? Я прямо вижу тебя там. Ты смеялась, когда я лет в восемь с диким криком убегала от каждой букашки. А ты и бровью не вела. Никогда их не боялась.
– Я уже записалась на курсы пчеловодов.
– Чудесно!
– А на первом этаже можно делать и продавать мед.
– Мы приедем с Сэмом тебе