Читать интересную книгу Звонок мертвецу. Убийство по-джентельменски - Джон ле Карре

Так они и встретились в театре «Шеридана» в Хаммерсмите на спектакле 15 февраля.

Поначалу каждый из них предполагал, что инициатором встречи был другой, но как только Фрей осознал, что его завлекли в театр обманом, он пошел на крайние меры. Вероятно, он заподозрил, что миссис Феннан предала его, что он в ловушке и под наблюдением. Этого мы уже никогда не узнаем. Как бы то ни было, но он убил ее. Примененный им метод описан в отчете патологоанатома так: «Однократное сдавливание трахеи с переломом щитовидного хряща, приведшее к мгновенной смерти, — прием профессиональных убийц».

Затем Фрея отследили до его тайного убежища в плавучем доме в районе Чейни-уок, где, оказывая сопротивление при аресте, он погиб, утонув в реке, откуда позже был извлечен его труп.

Глава 18

Меж двух миров

По воскресеньям мало уважаемый клуб Смайли обычно пустовал, но миссис Стерджон все равно держала двери открытыми на случай, если кому-то из джентльменов захочется заглянуть на огонек. К членам клуба она относилась с такой властной нежностью, как и к своим жильцам в тот период, когда еще сдавала комнаты студентам Оксфорда, где требовала от юношей больше почтительного уважения, чем весь профессорско-преподавательский состав, вместе взятый. Впрочем, простить она могла любое прегрешение, но только каждый раз давала понять, что прощает впервые, единожды и в последний раз. Все помнили случай, когда она покарала Стида-Эспри десятью шиллингами за то, что он притащил с собой без предупреждения сразу семерых гостей. Но зато какой незабываемый ужин она им потом закатила!

Сегодня они расположились за тем же столиком, что и прежде. Мендель выглядел еще более осунувшимся и как будто немного постаревшим. За едой он почти не разговаривал, орудуя ножом и вилкой с той же точностью, с какой умел владеть любыми инструментами. Гилламу приходилось говорить за троих, потому что Смайли тоже казался не слишком расположенным к беседе. Но к этому времени все трое уже чувствовали себя настолько уютно в обществе друг друга, что каких-то особых слов и не требовалось.

— Зачем она это делала? — неожиданно спросил Мендель.

Смайли медленно покачал головой:

— Мне кажется, я знаю, хотя это все равно только догадки. По-моему, она мечтала о мире, где не будет конфликтов, о доктрине, которая гарантирует мир и порядок для всех. Я рассердил ее, и она выкрикнула: «Я — Вечная Жидовка — всегда на ничейной земле и под огнем с двух сторон там, где вы играете в солдатики!» Она видела возрождение новой Германии на старых принципах, возвращение тщеславного шовинизма. Ей было трудно это пережить, видя всю тщетность пережитых страданий, наблюдая, как процветают те, кто ее угнетал. Она же сказала, что они познакомились с Дитером пять лет назад, когда катались на лыжах в Германии. А к тому времени реваншистские настроения там были уже в полном разгаре.

— Она была коммунисткой?

— Не думаю, что ей вообще нравились ярлыки. Она хотела жить в обществе без конфликтов. Слово «мир» в наши дни стало чуть ли не ругательством, а она стремилась жить в мире.

— А Дитер?

— Бог знает, чего добивался Дитер. Почестей для себя, как мне кажется, и социализма для всех. — Смайли пожал плечами. — Они мечтали о мире и свободе. А их заклеймили как убийц и шпионов.

— Боже милосердный, — вздохнул Мендель.

Смайли снова замолчал, глядя в бокал, а потом сказал:

— Даже не жду, что вы поймете меня. Вы видели, как Дитеру пришел конец, но не видели, с чего он начинал. Он как бы прошел по замкнутому кругу, потому что со времен войны так и не научился прощать предательства. Предателей он всегда наказывал. Но в результате, пытаясь что-то строить, только и делал, что разрушал. Вот и все.

Гиллам счел, что пора сменить тему:

— Так что же насчет звонка в восемь тридцать?

— Теперь это уже очевидно. Феннану не нужно было на службу, и он заказал звонок, чтобы всего лишь не опоздать на встречу со мной. Естественно, жене он не мог этого объяснить. Она ничего не знала, иначе заготовила бы вполне правдоподобную версию в ответ на мои расспросы. Только и всего.

В жарко натопленном камине бушевало пламя.

Он сел в полуночный самолет до Цюриха. Ночь выдалась ясная и красивая. В окошко иллюминатора ему казалось, что серое крыло лайнера совершенно неподвижно на фоне усыпанного звездами неба — вечного неба, единого меж двух миров. Это зрелище уняло его опасения и сомнения, напомнило, что среди непостижимости Вселенной лучше всего быть фаталистом. Сейчас все казалось ничтожным и жалким. И стремление к любви, и вожделение одиночества.

Вскоре показались огни французского берега. Глядя вниз, он даже вообразил себе жизнь там, внизу: терпкий запах французских сигарет, аромат чеснока и вообще вкусной еды, неизменно громкие голоса завсегдатаев бистро. Как хорошо, что Мастон был сейчас в миллионе миль от него, запертый в своей сухой бумажной пустыне в компании блестящих политических деятелей.

Сам же Смайли должен был казаться другим пассажирам самолета довольно-таки странной фигурой — низкорослый толстячок с мрачным выражением лица, который вдруг оживился, заулыбался и попросил стюардессу принести ему выпить. Рядом с ним сидел молодой светловолосый мужчина, который покосился на него, всем своим видом говоря: «Знаем мы таких! Биржевой делец решил немного развлечься в выходные. Отвратительный тип!»

Убийство по-джентльменски

Посвящается Энн

От автора

Существуют, вероятно, десятки отличных школ, о которых кто-то с уверенностью скажет, что одна из них послужила несомненным прообразом школы Карн. Но тот, кто возьмет на себя труд искать среди них классы, где преподают Д’Арси, Филдинги и Хекты, только понапрасну потратит время.

Джон Ле Карре

Предисловие

Декабрь 1989 года

Происхождение идей большинства моих книг сейчас представляется мне абсолютной загадкой, хотя я вроде бы должен хорошо помнить каждую, но вот история написания «Убийства по-джентльменски» накрепко засела в памяти. Это была моя вторая книга, и я писал ее, вдохновленный скромным успехом первой — «Звонок мертвецу». За перо я взялся в 1961 году, когда приехал в Бонн (поначалу без семьи), чтобы занять одну из младших должностей в британском посольстве, а ко времени выхода романа в свет оказалось, что у меня уже зародился замысел «Шпиона, пришедшего с холода».

В те времена я стремился писать хотя бы по одному детективу в год, чтобы получить столь необходимые дополнительные пятьсот фунтов к моему жалованью в МИДе. Или по крайней мере я сам себя убеждал в этом, хотя мои тайные амбиции простирались куда дальше. И я писал «Убийство по-джентльменски» сначала в мрачном пансионе в Бад-Годесберге, куда временно селили молодых британских дипломатов, пока им подыскивали жилье, а потом в крошечном домике на Грингштрассе, где мы теснились с нашими двумя детьми и прислугой, нанятой по принципу au pair[14]. В результате почти вся книга была создана в те короткие часы, когда я мог улечься на кровать и взяться за тетрадку, забыв ненадолго о семейных обязанностях и о работе дипломата.

В источниках информации недостатка не было. Дело в том, что я глубоко ненавидел английские школы-интернаты. Я считал и считаю их систему чудовищной, быть может потому, что сам начал обучение в подобной школе в возрасте пяти лет. Заведение называлось школой Святого Мартина и находилось в Нортвуде. А закончил я курс наук в шестнадцать, когда наотрез отказался продолжать учебу в Уэсткотт-Хаусе (Шерборн), твердо заявив, что ноги моей больше не будет ни в одном из образовательных учреждений.

Однако жизнь вносит свои коррективы, и восемь лет спустя я все же угодил в Итон — на роль младшего преподавателя современных иностранных языков.

Но все же Итон нельзя и близко сравнивать с Шерборном. В дни моей учебы Шерборн был глубоко провинциальной школой, где исповедовались колониализм, шовинизм, милитаризм, клерикализм и широко применялись репрессии. Одни ученики били других учеников, заведующие пансионами били и тех и других, и даже директор не гнушался поднимать руку на учеников, если провинность попадала в разряд серьезных или возникало ощущение общего упадка дисциплины. Не знаю, избивали ли друг друга преподаватели, но их я ненавидел, и больше всего за атмосферу пресмыкательства, которую они насаждали. И по сей день я не нахожу для них прощения за то, что они творили с судьбами маленьких человечков, которые им вверялись.

В те времена нервные срывы считались исключительной привилегией взрослых, и для учеников, не желавших мириться с системой, способами выживания были либо поистине животная хитрость, либо то, что немцы называют «внутренней иммиграцией», либо просто бегство оттуда куда глаза глядят. Долгое время я прибегал к первым двум, но в итоге закончил третьим, перебравшись в Швейцарию.