Читать интересную книгу Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

А главное, удалось хитрецу отвлечь внимание нападавших от ямы, выкопанной прямо перед повозкой и наскоро перекрытой ветками и дерном. Старый ротмистр, вместе со всеми уставившийся на бренные останки Ганса, опомнился и натянул поводья, только когда слева и сзади от него раздалось душераздирающее ржание, настоящий лошадиный отчаянный вопль. В щель прорези на забрале увидел пан Ганнибал, что это рухнула в яму и напоролась животом на какую-то острую дрянь мухортая кобыла Мамата, а сам казак лежит неподвижно, уткнувшись головой в окованный железом обод тележного колеса, и под колесом расплывается темная лужа.

— Лизун! Спешиться! — натужно заорал старый ротмистр. — Делай свое дело, трус недоделанный!

Он и сам спешился, прикрываясь от леса крупом коня, и, намотав повод на левую руку, побежал к повозке. Лизун, у которого небось совесть проснулась, хозяина опередил. Однако стоило кашевару приналечь на заднюю грядку повозки и поднатужиться, как раздался свист, и тотчас голову Лизуну свернуло на сторону, нагрудник пана Ганнибала обдала струя крови, а еще раньше кованый наконечник большой стрелы самострела, вырвавший кашевару половину шеи, бессильно стукнулся о стальной доспех.

Старого ротмистра охватила холодная ярость. Не торопясь, привязал он повод воронка к задней грядке повозки, прошагал вперед, ухватился за оглоблю и повернул передние колеса, чтобы объехать яму. Кобылка Мамата уже не подавала голоса, по тусклой, давно не чищенной шерсти ее крупа пробегали волны дрожи, а сам казак вовсе не шевелился, рассчитывать на него больше не приходилось. «Врете, сволочи, не отдам вам последнее свое добро, — стучало в голове у пана ротмистра. — Да я лучше голову тут сложу, чем подарю вам, быдлу лесному, нажитое годами. Вот именно что нажитое и взятое на боях с ворогами — не вам, сопливым, чета». Бегом вернулся он к задку повозки и приналег на него, повозка сдвинулась с места.

Перед его глазами маячила картинка, намалеванная на досках кузова, — Мелюзина, сирена с рыбьим хвостом и мечом в руке; самборский маляр предлагал еще написать над красоткой «Счастливого пути!», и это пожелание сейчас было бы как никогда кстати. Вот катить стало полегче. Пан Ганнибал поднял голову: это пеший Федко, закинув самопал за спину, впрягся в оглобли и обернул к нему оскаленное белозубо лицо.

— Оставь, Федко! — выговорил ротмистр, задыхаясь. — Снимай с плеч. Открой полку — лучник вот-вот объявится…

Вот уж несколько минут пан Ганнибал, памятуя, что стрела обычного лука особыми неприятностями ему не грозит, сознательно подставлялся под выстрел вражеского лучника. Правда, врагам достался мушкет Ганса со всеми к нему принадлежностями и припасами, однако едва ли эти сиволапые успели освоить новейшее изделие прославленных испанских оружейников. Выстрелив, лучник должен был открыть, где прячется, и тогда вся надежда на Георга с его мушкетом да на Федка и казака Кашу с их самопалами.

Колдун Сопун, схоронившийся на том самом дубе, где несколько ниже покачивались на ветру трое супостатов, прекрасно понимал, что его подлавливают под пищальный залп. Однако впоследствии вряд ли удалось бы объяснить мертвому бате, с какой это стати сынок-мститель отсиделся за толстым дубовым стволом. И почему бы сейчас Водяному снова не вынырнуть со своим гарпуном? В зловредного рыцаря целить было неудобно, да и доспех не пробьешь охотничьей стрелой, поэтому Сопун, коротко помолившись Велесу, нацелил лук в немца, установившего мушкет на подставку и спокойно оглядывающего крайние деревья леса, тут же быстро и изо всех сил оттянул и отпустил тетиву.

Стрелою немцу снесло с головы шляпу, а он зачем-то поправил усы, затем шевельнул стволом мушкета и выпалил. Пуля ударила в сук, на котором лежал Сопун, и убежище его заходило ходуном. Оп только и успел, что крепче обхватить сук ногами, когда внизу дважды хлопнуло, и дуга его лука разлетелась в щепки. Левая рука Сопуна онемела, а сап оп едва не свалился па землю вслед за остатками своего лука.

— По коням! — закричал тут пан Ганнибал, худо-бедно сумевший вытолкнуть повозку с добром па дорогу. — Федко, ты хотел помочь, так запряги, прошу, коренную! Уходим, панове, незачем нам здесь дольше возиться с этим мужичьем!

И сам старый ротмистр успел отвязать воронка и примеривался уже носком сапога, собираясь вставить ногу в непривычно низко свисающее стремя, когда кусты позади него затрещали. Воронок рванулся вперед, пап Ганнибал придержал его и, вместо того чтобы садиться, добыл из ножен, к седлу притороченных, свой палаш. И только тогда обернулся: па него надвигался давешний мертвый верзила, выкрикивая нечто вроде того, что пора им переведаться один на один. Пан Ганнибал был так разъярен, что и не подумал возражать.

Живой мертвец, глухо матерясь, шел на него с поднятой косой. Пап Ганнибал коротко махнул палашом слева направо и перерубил древко косы пополам. Тотчас же его потряс сильнейший удар остатком косовища, угодившим в железное плечо, однако он уже исполнил свой коронный прием — и голова богатыря-мертвеца скатилась па землю. Не обращая внимания на то обстоятельство, что тело противника осталось на ногах и даже угрожало ему обрубком косовища, победитель ловко, как в молодости, запрыгнул в седло и уже сверху позволил себе взглянуть на отрубленную голову. Не сразу нашел ее в щели забрала — и буквально наткнулся на открытые, пылающие яростью белые глаза.

Тогда старый ротмистр потянул за правый повод, заставляя коня топтаться по голове, чтобы размесить ее в студень, однако воронок, не желая причинять зла человеку, которого считал, наверное, живым, упорно ставил копыта только рядом с лицом богатыря. Последние товарищи старого ротмистра уже ускакали с опушки, да и визг колес его повозки явно удалялся. Пап Ганнибал пришпорил конька и с торжествующим гиканьем помчался догонять.

Далеко они не уехали, стояли, смотрели па стволы вырванных с корнем дубов и берез, перегородившие дорогу. За завалом слышалось знакомое глухое громыхание Лесного хозяина. Натягивая поводья, пан Ганнибал подумал, что главное для него после только что совершенного подвига — сохранить уверенность, что и дальше все будет получаться. Вот только народу мало осталось, теперь даже малый ребенок легко пересчитает па пальцах одной руки: раненый Тимош, Федко, крепко его сегодня выручивший, казак Каша, которого сегодня не видно и не слышно, немец Георг, остановивший лучника, и бесполезный в драке отец Игпаций. Осталось каждой твари по паре (а метко сказанул незадачливый Мамат!), и теперь даже не как у Ноя в ковчеге, а по одному. Не скажешь даже, что па развод.

— Жив, папе? — обрадовался Тимош. — А я уж хотел за тобой поехать…

— У наших врагов теперь па голову меньше, — похвастался пап Ганнибал, желая поднять боевой дух подчиненных. — Мы и со вторым лесным недоумком разберемся. Это кто же у нас знаток обхождения с лесовиком? Ты ведь, пане Каша?

— Та уж думал я, думал, пане ротмистр, — запищал Каша, весь теперь обвешанный оружием. — Чуть голова не лопнула, о, раны Господни! Однако и вспомнил кое-что. Такой завал можно сжечь только святым огнем, то есть от свечки, затепленной в церкви на Пасху. А поджечь может только человек святой жизни, скажем пастух, который все лето прожил на лугах целомудренно и ни одной скотинки не потерял. Лесовик станет лес тушить, а нас не тронет. Вот так вот, милостивый пане.

Пап Ганнибал подумал-подумал, да и спросил, глядя в упор па мудрого казака Кашу:

— Кто из вас снял самопал и припас к нему с папа Мамата, земля ему пухом?

— У меня. Добрый самопал, падежпой турецкой работы, — помешкав, ответил Каша. — А зачем тебе, пане ротмистр?

— Да вот, в бирюльки решил поиграть, знаешь ли, — зловеще ухмыльнулся. — Оп набит, надеюсь? Отдай святому отцу и пороховницу отстегни. А ты спешивайся, святой отец. Спешивайся, говорю тебе! Не тяни кота за хвост.

Монашек выставил перед собою ладони, будто защищался.

— Мне нельзя брать в руки оружия, правила запрещают.

— Врешь, отец! — рявкнул па него ротмистр. — Когда мать-отчизна в опасности, монахи оружием не гнушаются, и не думаю, чтобы вы, иезуиты, были исключением. Да вспомни ты хоть, сколько раз мы тебя спасали! А теперь ты должен пойти и всего-навсего поджечь завал, потому что изо всех пас ты самой святой жизни. Подбери тут сушняка помельче, возьми под мышку. Пороховницу — к поясу, самопал — на плечо и иди, молись там по дороге. Если лесовик будет пугать, пальни в него, а не сумеешь — бабахни в белый свет как в копеечку, только себе ничего не отстрели. А когда дойдешь, подложи под завал опрятно сушняк, а сверху высыпь весь порох из пороховницы и из затравочного — вот тут он, в натруске. Из затравочного пороха, говорю, сделай тонкую дорожку — и в самый конец ее фитилем! Как загорится, опять начинай молиться и бегом к нам! Понял ли ты меня, умник? Или повторить тебе палашом по спине?