Читать интересную книгу Весенний снег - Владимир Дягилев

мысль.

- Леночка!-крикнул он секретарше.-Дайте-ка всю документацию по аппаратуре.

Шеф и издали-то казался человеком громоздким, а вблизи он и совсем напоминал слона. Крылов почувствовал себя перед ним лилипутом.

Шеф медленно вылез из-за стола и подал руку. Крылов посмотрел на его крупное лицо с мясистым носом, в его серые с умными огоньками глаза и подумал: "А он добряк".

- Так вот. Захотелось пообщаться тет-на-тет, как говаривал мой старшина, - без предварительных экивоков начал шеф. - Есть мысль в вашем предложении.

Есть, - подтвердил он и насупился, что совсем не шло ему и никак не вязалось со всем его добродушным видом. - Но дать "добро" на это не можем.

Он замолчал, видимо чувствуя неловкость от отказа.

А Крылов снова подумал: добряк. Но в душе его уже возникло и нарастало сопротивление. Чтобы сдержать себя, Крылов отвернулся к окну. Там шла своя жизнь.

Район капитально ремонтировали, строили, красили, перекрывали крыши. Под лучами редкого солнца все это выглядело радостно и весело.

- Для чего все это? - неожиданно даже для себя спросил Крылов. Будто губы помимо его воли произнесли этот вопрос. Но он показался дельным, и Крылов повторил его:-Для чего строим, улучшаем, возводим новые дома, города? Для чего все эти наши планы, все цифры? - Он вспомнил наказ Рязанова "не очень", но пе мог остановиться.-Для чего научно-техническая революция, разгадка атома, его открытие?

Его все-таки прорвало.

- Ну, еще что?-добродушно улыбнулся шеф.

- Для чего?-Крылов уловил, что его настойчивость выглядела мальчишеством, и быстро ответил: - Для человека... Вроде бы.. . Все для него. А о нем?

О самом? О его счастье, которое начинается со здоровья...

Он замолчал, потому что понял: все это реакция" на отказ, и не более...

Наступила пауза.

- А вы спортом не занимались? - спросил шеф. Это прозвучало неожиданно, так же, очевидно, как вопрос Крылова "для чего все это?".

Но это был вопрос, лично обращенный к Крылову, и на него надо было отвечать.

- В студенческие годы, - сказал Крылов, - легкой атлетикой. На сто метров бегал.

- А я-тяжелой,-продолжал шеф.-А к соревнованиям-то готовиться нужно. В форме быть. А если команда? А если целый, вид спорта? Вон санный спорт у нас совсем не развит, хотя странно это, потому что страна у нас снежная.-Он уложил свои большие руки на стол, словно желая подчеркнуть этим жестом самые мирные цели своего разговора.-Я вот к чему. Не готовы мы к тому, что вы предлагаете. Я говорю о хирургах.

Хирурги, наверное, у нас нашлись" бы... Мы не готовы технически. Наука наша еще не готова.

- Ну да! - подхватил Крылов.-Если бы тратили на то, чтобы оживить человека, чтобы сделать его здоровым, столько, сколько тратят на то, чтобы убить его...

- Но мы вынуждены, - прервал шеф строго.

- Я в общечеловеческом масштабе,-поправился Крылов,-тут мы, врачи, должны сказать свое слово.

- Пытаемся,-поддержал шеф,-и кое-чего достигли.

- Конечно,-произнес Крылов извиняющимся тоном и замолчал.

Весь разговор, по крайней мере с его стороны, выглядел несолидно. А о том, что наболело, о главномни слова. И вот сейчас, понимая, что он прав, ему опять

отказывают в поддержке.

- Цы телевизор смотрите? - спросил шеф, будто понимая его неловкость и желая помочь ему.

- Очень редко, - ответил Крылов и еще раз подумал: добряк.

- А я тут как-то специально смотрел. Вы знаете,

чему отводится уйма времени? Сиорту. В основном - футболу. Двадцать здоровых парней гоняют мячик, а сто тысяч смотрят. Да у телевизоров еще несколько миллионов. Парней называют поименно. А если гол забил - герой. А вот хирурга... Вас, например, показывали по телевидению?

- Как-то было... Интервью брали.

- А ведь вы с того света спасаете. Делаете такое, чего другие не делают, почти никто.

Крылову было неловко слушать этот неожиданный комплимент, и он снова отвернулся к окну.

- И все-таки,-заключил шеф после паузы,-"добро" дать не можем. Пока не можем, - смягчил он.- В настоящее время не только техника, но и хирургия не готова к тем рискованным операциям, что по широте душевной делаете вы. А ведь разреши, так и другие будут делать. Кто из желания поэкспернментировать, кто из зависти, кто из невежества и самонадеянности... И что получится? И так нападанцин на вас, - заключил он.

Исказив слово, он и выразил тем самым свое отношение к нему, вернее, к тем, кто нападает. -Нападанции, -повторил он с усмешкой. - Учтите это.

- Да я знаю,-сказал Крылов, в душе до сих пор сожалея и о неудаче в разговоре, и о своем несолидном

поведении.

Он взялся за портфель и вспомнил:

- Да... Тут частная просьба.

Крылов вынул документацию по аппаратуре и подал ее шефу. Тот "полистал бумаги, произнес, поднимаясь:

- Частную просьбу поддержим,

Он опять неуклюже вылез из-за стола, протянул руку:

- Ну что ж... Неплохо поговорили.., на спортивную тему.

- Вот именно,-отозвался Крылов.

Всю дорогу он корил себя, все думал, чего он не сказал и что надо было бы сказать. И лишь поздно вечером, вернувшись к себе домой, вдруг понял, что весь смысл разговора, вся ценность и состояла именно в этой недоговоренности. Они недоговаривали, они говорили не то, но они понимали друг друга.

Веру Михайловну взволновали две новости, которые она услышала от врачей: привезли аппарат "искусственное сердце". Будут оперировать Ванечку. Две эти новости имели для нее особое, глубинное значение, были взаимосвязаны. Она почему-то решила, что именно аппарат и ожидали, именно появление аппарата и повлияло на окончательный приказ: готовить к операции.

И, конечно, еще одно заставило сильнее забиться ее сердце-мысли о собственном сыне. С операцией Ванечки она связывала судьбу своего Сережи. Не зря, не напрасно, она ему говорила: "Вот Ванечка, например". В душе Вера Михайловна так и считала: после Ванечки идет Сережа. Ванечка в ее понимании был как бы предшественником Сережи, разведчиком его судьбы.

"Значит, все-таки... Наверное, состоится", - думала весь этот день Вера Михайловна.

Несколько раз она забегала в третью палату взглянуть не только на Сережу, по и на Ванечку. Ей хотелось разузнать, где этот аппарат, чтобы хоть посмотреть на него, но никто этого не знал, а идти к профессору с таким вопросом было неловко.

- Ну, ёксель-мокссль, чего сокатишь-то? - спросила Нюшка, придя на вечернюю смену. - Чего сегодня с тобой?

Вера Михайловна не могла ответить.

- Я, признаюсь, ёксель-моксель, выбуривала на тебя,-пооткровенничала Нюшка.-Чего, мол, ты на профессорском моторе разъезжаешь? А оно - на лечёбу, значит.

Вера Михайловна кивнула.

- Вот что,-проговорила она.-Сережа сказал, что ты его конфетами угощаешь?

- Ну и что, ёксель-моксель!

- Да ничего... Он просто их не очень любит... Не приучен.

- Привыкнет... К сладенькому все быстро привыкают,-хохотнула Нюшка.

С того момента, как была подана команда "готовить к операции", Ванечку как бы высветили среди других больных. Луч всеобщего внимания врачей и сестер был обращен на него. Наверное, и другие больные, подлежащие операции, не были обойдены вниманием, но этого Вера Михайловна не замечала, потому что сосредоточилась на Ванечке. Что бы ему ни делали, кто бы к нему ни приходил, она все замечала и говорила себе: "Вот так же будет и моему Сереженьке. Точно так же. Или похоже на это".

Ванечку тщательно помыли и перевели в особую, предоперационную палату, отделенную от всех остальных стеклянной перегородкой. Вера Михайловна через эту перегородку видела все, что происходит там, а иногда ей удавалось проникать в особый отсек, и она осторожно заглядывала в предоперационную.

"Вот так же и Сереженьке,-вот так же и Сереженьке",-твердила она, замечая и то, что к Ванечке подвозят какие-то аппараты на колесиках, и то, что к нему теперь чаще, чем раньше, приходят процедурные сестры, и то, что к нему уже дважды за четыре дня заходил профессор Крылов.

Аркадий Павлович теперь тоже к нему заглядывал по нескольку раз, но кроме него появлялись и другие врачи, знакомые и не знакомые Вере Михайловне. Так что теперь Ванечка был не только больным своего лечащего врача, но и как бы всеобщим больным.

Жизнь клиники шла своим чередом, никак не меняясь и не замедляя ритма, а параллельно ей шла еще отдельная жизнь-жизнь мальчика Ванечки, обособленная и потому покрытая тайной.

Вера Михайловна не могла бы объяснить, что это такое и откуда появилась эта тайна, но всякий раз, подходя к стеклянной перегородке, она замедляла шаги, старалась ступать потише, а если удавалось проникнуть к самой палате, чувствовала, как у нее замирает сердце, точно как в детстве, когда ожидала увидеть страшную картину или то, что видеть не разрешалось.

Вера Михайловна так же, как всегда, прилежно делала свое дело, выполняла обязанности няни, но сейчас у нее появилось и второе дело: наблюдение за приготовлением Ванечки.