Читать интересную книгу Кофемолка - Михаил Идов

— Нет-нет-нет, диван оставь. Давай поставим его в центре, как банкетку в музее.

Я жизнерадостно обежал диван и принялся толкать его обратно с другого конца. Я был спокоен. Я набирал очки на будущее. Кредит недоверия.

— Извини, что заставляю тебя этим заниматься, — пробормотала Нина, распаковывая следующее фото.

— Ничего-ничего, — выдавил я, запыхавшись, и снял со стены тяжелющее зеркало, висевшее под кропотливо просчитанным углом. — Если ты довольна, то и я…

Я не был доволен. Я был слегка ошеломлен, так как следующая огромная фотография была моя. В смысле, это была фотография меня.

— О-па, — воскликнула Рада. — Какой симпатичный! Ой, извиняюсь, я имела в виду — не в жизни, а только на… ой, господи, теперь я еще сильней извиняюсь.

— Нормально, — сказал я. — Я понял. Не беспокойся.

Я совершенно не привык смотреть на свое изображение. Мои родители не были особыми фотолюбителями, так что в мире существует где-то шесть или семь фотографий Марка Шарфа до старших классов средней школы. Примерно по одному фото в два года. Нина тоже не особенно одаривала меня артистическим вниманием, поскольку в принципе предпочитала людям здания. Даже наши туристические снимки обходились без нас самих: мы оба считали филистерством добавлять себя к чудесам света. Короче говоря, я не был готов ко встрече с собой, черно-белым и исполински раздутым, вылезающим из картонной коробки.

Нина сняла эту фотографию, вспомнил я, в конце нашей первой недели в кафе. Стена за мной, теперь заляпанная брызгами кофейной гущи, была безупречно чиста. Я позировал на фоне кассового аппарата с лицом, застывшим в самодовольном столбняке. Две стройные копии автора отражались, как у Вермеера, в моих очках.

Я посмотрелся в зеркало, которое только что приставил к стене, потом на фото, потом в зеркало, потом на фото. Оно было снято меньше трех месяцев назад, в начале июня. Я был заметно моложе.

— Ты немного бледен, — сказала Нина. — Что-то не так?

— Поправишь в «Фотошопе», — ответил я. — Слушай, я должен тебе кое-что сказать.

И я рассказал ей, неуклюже прерываясь на сноски, скобки, объяснения и оправдания. Симпатичный Марк на фотографии щурился на меня с плохо скрытой насмешкой.

— Ох, милый, — проговорила Нина. — Боюсь, я с этим не справлюсь.

— Еще как справишься, — сказал я без особого убеждения. — Она и так считает, что ты плохая дочь и вышла замуж за подозрительного персонажа. Насколько хуже все может быть?

— Гораздо хуже, — сказала Нина. — В прошлый раз, когда она отравила мне целый год, я винила ее. Теперь я буду винить тебя.

— Ну, с чисто технической точки зрения это не моя проблема, правильно? — пробурчал я.

— Ничто не твоя проблема, Марк, — сказала Нина. — Ничто.

Это замечание вызвало у меня короткую истерику, и мы начали орать друг на друга на глазах у перепуганной Рады. «Не забудь очистить ауру этого места или что ты там умеешь», — рявкнул я на нее, хлопая дверью. По версии инцидента, представленной на следующее утро Ниной, Рада после этих слов расплакалась. Честно говоря, сомневаюсь: с Нины вполне сталось бы преувеличить хрупкость Рады, чтобы пристыдить меня покрепче. В любом случае — Ки еще не приехала, а мы уже превратились в дисфункциональную семью со страдающим ребенком для полноты комплекта.

Ки Ляу прибыла в пятницу. Накануне она объявила, что ни за что не осмелится «нарушить баланс» нашей семейной жизни и потому остановится в гостинице в Мидтауне. Нина провела целый день, просеивая каждое слово этого послания в поисках секретного кода. Мидтаун мог означать как показное пускание пыли в глаза (отель «Пенинсула»), так и показной аскетизм (отель «Пенсильвания»); скорее всего ее мать просто хотела, чтобы мы поупрашивали ее остановиться у нас. Я предложил этот вариант не рассматривать и взамен пригласить ее на формальный ужин перед открытием выставки.

Так как вина за надвигающееся фиаско и так целиком лежала на мне, выбор ресторана тоже оказался за мной. Это была форменная пытка. Дешевый ресторан не подходил по понятным причинам, но экстравагантно дорогой тоже отпадал — иначе мы смотрелись бы бескультурными транжирами. Он не мог быть азиатским, так как Ки увидела бы в этом расовый подхалимаж (я почти слышал ее голос: «„Моримото“? Марк, я нёня, а не японка»). Идеальный во всех отношениях «Пер се», даже сумей я уломать Оливера добыть нам столик, также исключался, потому что весь обед превратился бы в лекцию о том, насколько и в чем именно он уступает своему калифорнийскому прототипу «Французская прачечная». «Робюшон» был слишком экспериментален, «Ле Бернардэн» — слишком консервативен.

В конце концов мой жребий пал на «Амбар», превозносимое всеми и вся новое заведение, которое строго придерживалось постулатов «Манифеста медленной еды» и всячески педалировало — или, по их выражению, «праздновало» — свежие местные ингредиенты. В данное время года это означало кабачки, тыкву, кукурузу и прочую осеннюю буколику. Шеф-владелец растил все в меню, от свиней до розмарина, на собственной ферме чуть к северу от Йонкерс. [69] Сайт «Амбара» посвящал целый абзац на первой странице извинениям за то, что ферма еще не наладила технологию производства соли. («Почему бы им не пожинать свои слезы?» — спросила Нина, дочитав надрывный текст). Тем не менее она согласилась, что это место подойдет нашим целям идеально.

Несмотря на все планирование, день поплыл брюшком вверх с самого начала. Даже раньше. Мы приехали в аэропорт «Ла Гвардиа» за двадцать минут до запланированного прибытия самолета Ки и застали ее в зале у багажной карусели, восседающей в центре небольшой крепости из чемоданов «Луи Вюиттон».

— Ах, наконец-то, — сказала она, глядя на нас поверх очков и складывая номер «Уолл-стрит Джорнал». — Когда я приезжала сюда в прошлый раз, эта газета еще была черно-белой.

Как вскоре выяснилось из неловкой беседы между матерью и дочерью, объехавшая весь мир Ки Ляу отчего-то находилась под впечатлением, что ее билет показывал час прибытия по времени Западного побережья: поэтому в разговоре с Ниной она заботливо прибавила к нему три часа. Так что к нашему появлению в семь она уже прохлаждалась в «Ла Гвардиа» с четырех двадцати.

— А почему ты не позвонила мне, когда приземлилась? — спросила озадаченная Нина.

— Нонсенс, — сказала Ки, — я не посмела бы вас тревожить.

Я промолчал, что потребовало серьезных усилий: подложенная Ки свинья по размеру могла тягаться с надувным монстром с концерта «Пинк Флойд». Первый раунд уже завершился, и Нине уже досталось — это было понятно по ее опущенным плечам и по тому, как она избегала моего взгляда, — и я сам, соответственно, подыхал от чувства вины. Ки же дефилировала к стоянке такси с триумфальной чечеточкой в поступи. Ее каблуки стучали в ритме две четверти, как кастаньеты.

Мстительно швыряя чемодан за чемоданом — все как один были искусно упакованы, с идеальным распределением веса — в грязный багажник такси, я украдкой кинул в ее сторону несколько изучающих взглядов. Ки была едва ли одета для самолета. На ней были черная юбка-карандаш и белый пиджак от Готье, который я узнал по фирменному декоративному хлястику на спине. После шестичасового полета оба предмета сверхъестественным образом оставались непомятыми. Ее монолитное каре, как обычно, образовывало подобие съемного шлема на фигурке из «Лего»; тугие, без пор щеки напоминали крашеную резину. Она выглядела потрясающе для своих пятидесяти с чем-то, но также немного закостенело: я бы никогда не променял Нинины сполохи случайной красоты на ее твердую гладкую долговечность. Уже было понятно, что Нина перейдет в зрелый возраст без такого рьяного сопротивления, и меня это радовало. Я хотел даже сказать об этом Нине, но мысль отказывалась сгущаться в осмысленный комплимент: все возможные варианты звучали как слегка завуалированное оскорбление. («Ты выглядишь старше своей матери — и это прекрасно»? Лучше не надо.)

«Медленная еда» оправдала свое название: в паузах между блюдами вырастали и рушились империи.

— Так, Ниночка, дорогая моя, — сказала Ки, соскребая вязкий фиговый соус со своей свиной отбивной и отодвигая его в противоположный угол квадратной тарелки. — Расскажи мне, какова свободная жизнь. Дай мне возможность, так сказать, опосредованно отдохнуть через тебя.

Нина, накануне закрывшая «Кольшицкий» в час тридцать ночи — влюбленная парочка за первым столом кормила друг друга кусочками пирожного, — вальяжно улыбнулась.

— Я нахожу чем заняться, — сказала она, растягивая каждый слог в манере человека, который не слышал звонка будильника месяцами. — С фотографией происходит очень много интересного.

— Да-да, — улыбнулась Ки. — По-моему, это восхитительно. Ты очень талантлива. А это чудесное кафе, в которое ты вложилась. Как у него дела? — Она решила, что ее отбивная достаточно обесфижена, и принялась нарезать ее на ровные кубики размером с игральную кость.