Я плохо помню то время: наверно, память пытается избавиться от страшного, чтобы у её обладателя не поехала крыша. Я бродяжничал, воровал — выживал, как мог. Когда шайку таких же, как я, беспризорников, расстрелял забавы ради пьяный немецкий офицер, я понял: нет страшнее зверя, чем человек… человеку. Даже хищники убивают ради пропитания, а люди — просто так. Не знаю, чем бы закончились мои скитания среди кошмара войны: возможно, я разделил бы участь миллионов, чьи жизни она унесла. Но судьба протянула мне руку… холодную руку хищника.
Тогда я не знал, что он — хищник. Для меня он был просто странного вида человеком, одетым в чёрное поношенное пальто, неопределённого возраста — от тридцати до пятидесяти. Я брёл через зимний лес, и последним моим обедом два дня назад была мороженая кочерыжка. Ноги отказались нести меня, и я упал.
Очнулся я оттого, что меня кто-то тормошил. Это был он, бледный мужчина в потёртом пальто и с глубокими тёмными глазами. Я тогда подумал, что он так выглядит оттого, что бедствует и голодает; тогда я не мог знать, что он за существо. Он поднял меня, замёрзшего, полумёртвого, на руки и куда-то понёс.
Я пришёл в себя в сумрачной комнате с закопчённым потолком, на железной скрипучей кровати. Потрескивал огонь в печи и пахло… жареным мясом! Я решил, что мне это мерещится с голоду, и долго лежал в ожидании, что наваждение пройдёт, и я проснусь в снегу. Но нет — оно и не думало проходить, более того, снова появился этот незнакомец. Пока я лежал в забытье, он успел приготовить самое настоящее жаркое из зайца. А ещё у него было кофе и хлеб. Хлеб плохой, пополам с отрубями и ещё каким-то наполнителем — в общем, эрзац, но для меня, уже начавшего пухнуть от голода, это было спасением. Кофе было не натуральным, а цикориевым, но и это казалось роскошью. Главное — горячее, а вкус и запах были делом десятым.
— 6.2. Лесной отшельник
Этот ужин и тепло печки спасли мне жизнь. Моего благодетеля звали Марций, и он жил в этом домишке в глухом лесу совершенно один, вдали от людей. В единственной комнате, кроме печки и кровати, был ещё стол и шкаф с книгами — Марций оказался образованным, как университетский профессор. Я спросил, сам ли он построил себе этот домик, и он сказал: "Нет, дом был заброшен, и я просто занял его". А вот книг он натаскал сам — уж очень любил чтение.
Я решил, что Марций прячется здесь от войны, а потому не особо расспрашивал его, почему он живёт в такой глухомани. На большом пальце у него я заметил необычной формы кольцо — с острым выступом наподобие когтя. Дорогое, усыпанное мелкими бриллиантами, с общим потрёпанным видом Марция оно сочеталось странно. Я строил разнообразные догадки о том, как оно могло к нему попасть; версий было много — от воровства до разорения старинного аристократического рода. При всей неприглядности и затрапезности его внешнего вида что-то аристократичное в Марции всё же было: тонкие пальцы, высокий лоб с небольшими залысинами, благородная форма носа. Волосы он носил длинные, спадающие засаленными прядями ему на плечи, слегка сутулился, а передвигался совершенно неслышно, мог появляться откуда ни возьмись, будто из воздуха, что поначалу меня порядком напугало. Накормив меня зайчатиной, сам он есть не стал, сказав, что уже ел сегодня.
Я согрелся и отоспался, позавтракал остатками зайца. Марций ушёл в лес за дровами, велев мне никуда не отлучаться. Это было, пожалуй, лишним: я и не собирался покидать этот нищий домик, ставший моим спасительным убежищем. Куда я пошёл бы? Кругом — война и смерть, а я был всего лишь мальчишкой-сиротой.
Отсутствовал Марций довольно долго, и я уже начал беспокоиться: не случилось ли с ним чего-нибудь? Мало ли — ведь время военное… Вскоре от нечего делать я стал разглядывать книги. Они были не только на польском, но и на разных других языках, и среди них были как художественные, так и научные. Было много книг по математике, физике, химии, медицине, истории. Нашлось несколько томов Британской энциклопедии. Словари, справочники, сборники задач. Всё было строго систематизировано, почти как в библиотеке. Ну точно, какой-то профессор, решил я.
Вернулся хозяин домика уже почти под вечер, нагруженный, как вол: с дровами на горбу, гусем под мышкой, кринкой молока в руках и сумкой мёрзлой картошки в зубах. Также в сумке были лук и морковка. Где, когда и как он раздобыл всё это добро? И вернулся целый и невредимый?
"Умеешь похлёбку варить?" — спросил он.
Я радостно кивнул. У меня слюнки потекли в предвкушении.
С гусем мы быстро управились — ощипали, выпотрошили и разрубили на части: хватило бы на несколько похлёбок. И ничего, что картошка была подмёрзшая, а лук с морковкой слегка с гнильцой: суп получился шикарный. Ещё бы клёцки сюда — и было бы вообще объеденье.
Сам Марций опять есть не стал.
"Позже поем. Сейчас не хочу".
Мне было это удивительно. Чувство голода в последнее время стало моим постоянным спутником, и я не понимал, как можно было не хотеть есть. Может, Марций был болен, и потому его аппетит оставлял желать лучшего?
Как бы то ни было, я ни разу не видел, чтобы Марций ел. Я остался у него: идти мне было некуда, а он, казалось, был рад моему обществу. Каждый день (или иногда через день) он ходил на промысел и всегда возвращался не с пустыми руками: дрова, кой-какая еда, одежда для меня. В общем-то, всё, что он приносил, было для меня, а сам он… Загадка. Святым духом он, что ли, питался?..
Через неделю он устроил мне банный день: согрел воды и вымыл меня в корыте, а голову мне оболванил старой ручной машинкой, жутко дёргавшей волосы, и которую то и дело заклинивало. Эта операция была настоящей пыткой, но после я был благодарен ему за стрижку: с ней было гораздо удобнее.
Дни были бы пустыми и невыносимо скучными, но Марций придумал занятие: он затеял учить меня. В школу я, понятное дело, уже давно не ходил, и он занялся моим образованием. Математика и словесность, французский и немецкий языки, история — в общем, всё, по чему имелись книги в доме, и вошло в мою индивидуальную программу. Пока Марций ходил на добычу дров, еды и необходимых вещей, я учил уроки, а когда он возвращался — отвечал их ему. Он раздобыл тетради, чернила, ручки, карандаши, даже линейку, ластик и циркуль, и я вычерчивал окружности и треугольники, делая задания по геометрии. Куда он ходил за всем этим, я понятия не имел.
Учителем он был талантливым, но строгим и требовательным. Сам он знал столько всего, что я не уставал поражаться, как этакая уйма знаний умещалась у него в голове. О своём прошлом он не говорил, а когда я пытался осторожно расспрашивать, сразу замыкался и делал вид, что ему некогда. Проверяя мои письменные задания, он ругал меня за почерк и заставлял выводить каждую букву и цифру, говоря, что мужчина должен чётко, разборчиво и красиво писать. Линейкой по рукам он меня не бил и подзатыльников не давал, ему было достаточно одного взгляда, чтобы повергнуть меня в трепет. Да, взгляд у него временами бывал жутковатый — мурашки по коже. Как холодная бездна космоса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});