— Трюг, — вступила Руна, — не о тебе одном речь. Обо мне тоже: дирг от плоти логра. И о Синдри. Помимо прочего, я всегда считала её воплощением нерождённого сына той женщины.
— А кем вы все считали её аманта? — спросил Волк. — Или не считали вовсе, ибо он не из вашего рода-семени?
— Рождён примерно семь десятков лет назад, — задумчиво проговорил Хьяр. — Примем его слова за правду.
— А они и есть правда. Такой замечательный взломщик железа вполне мог проследить свою биографию до самых первых страниц, — Волк пригнул лобастую голову, в очах блеснуло нечто алое.
— Но их факт не забивали в компьютер — кому это надо, когда существует масса более интересных метрических записей.
— В Доме Сидра такие записи вели очень скрупулёзно, — ответил Волк. — Персоналу не на всё хватало рук, но сами сироты становились год от году все более продвинутыми. Они могли поработать над форматированием данных просто от нечего делать.
— Отчего такой перескок в логическом повествовании? — проговорил я. — Насколько я знаю, мы брали из приюта и помещали в приют исключительно людей.
Рунфрид покачала головой:
— Разумеется, Только вот один из них побывал в совершенно особой кювезе. Той самой, что ввели в употребление вы с Хьяром для нашего собственного потомства. Я думала над этим слишком долго и без результата, пока… Пока мне не доложили, что некий аноним взломал базу данных Дома Сидра и глубоко внедрился в биографии выпускников. Ловкачей на свете много, но захолустный приют — не самый благодарный объект для шпионажа.
— Разве что некто идёт по следу нашего собственного потомства, — добавил Хьярвард. — Ты об этом, дочка?
— Потому Волк Короля и встревожился, — сказала она, — когда я предположила, что и хакер, и наш уникальный младенец — наш с дочкой Станислав. И когда две истины сошлись острие к острию.
Итак, наш романтический смертник и самозабвенный галант на поверку оказался человеческим ставленником, не помнящим — вернее, не понимающим — иного родства? Но откуда бы он это родство почуял: дирги всегда были для него не собратьями, лишь манящей тайной. Он даже не догадывается, насколько нам трудно вручить ему желанный приз, — ему, нечувствительному к ядам и наркотикам, с жилами, наполненными уникальной кровью. С плотью, легко — хотя, я думаю, не мгновенно — затягивающей самые страшные раны.
Как он избегал всякого рода анализов, интересно? Ну да, конечно, он же оборотень, причём срабатывает такое практически без участия разума. Вот ты человек, а вот — некто не имеющий точного определения.
Не будет ли справедливым добавить к этому, что шпионил этот Стан исключительно в свою пользу, желая сориентироваться в нашем специфическом мире, и вреден для Сообщества лишь гипотетически?
Однако потенциально опасным для нас является любой дирг, не обученный хитроумной методике защиты от допросов. И любой наделённый безмерной властью человек, который во имя целей властных, религиозных и политических покусится на наши древние права. И такие дирги и люди, которые владеют необходимым для вождя знанием.
Ну да, я параноик. Ровно настолько, насколько я не проявляю обыкновенной беспечности не-смертных, основанной на том, что «всё пройдёт, и мы не исключение» и ещё на том, что «в иномирье, должно быть, тоже идёт первоклассная игра с хорошими ставками». Нет, дело не в моей и чьей-то другой подозрительности: за эти века мы неплохо подготовились к жизни в подполье. В конце-то концов, человеческая информированность до поры до времени служит отличной рекламой дарителям сладкой смерти. А когда какой-нибудь новый тиранозавр окажется настолько обуян и обуреваем властью, что наплюёт на свой будущий комфорт ради того, чтобы вот прямо теперь сделать всему своему народу кисло…
Нет, о себе он кое-как позаботится. Как нацисты о своих зубных техниках из числа презренных иудеев.
Впрочем, мы все вместе и по отдельности куда опасней любого из гонимых племен. Это я понял, когда на заседание глав прямо-таки вломилась наша Искорка, по ходу размётывая детишек, не обращая никакого внимания на Верховного Хищника и адресуясь напрямую к Руне, будто кроме неё в зале не было ни одной живой души.
— Я забеременела, — доложила она во всеуслышание и с изрядно обескураженным видом. Конечно, sotto voce, как говорят в Ла Скала, однако следует учесть силу её природного сопрано. Им бывает впору стены крушить.
— Нисколько не удивительно, — ответила Рунфрид. — Скорей, давно пора. Работаешь ты на всех фронтах усердней некуда.
Двусмысленность показалась мне уж слишком едкой, даже если учесть необычайную приверженность обоих разнополых юнцов друг к другу.
— Не так. Не под кожей, а внутри. Сбылось.
— С ума сошла, — Руна приподнялась и тут же упала обратно в кресло: ни лгать, ни путать, ни, тем более, напрочь лишаться компетентности нашим милым дамам не свойственно. Девам — тоже.
— Катерина включила для меня УЗИ и сразу вывела на комп, что получилось. У меня развилась матка. Это от его крови, Стана. Гормоны, что ли, в ней такие. Ох, не зря я уже давно боялась.
— Старуха поняла?
— Нет. Я отвернула её от экрана, тут же попросила прощения и сказала, что пока это дело меня одной. И мамы.
Не замечая никого из нас, кроме дочери, Рунфрид поднялась снова и обхватила её руками:
— Но это ведь замечательно.
— Скорее страшно.
— Диргу не к лицу и незачем бояться. Это не голые слова.
— Я не хочу боли. Когда жилы скрипят и весь костяк расседается. Может, и не страшно, да мерзко. Никакой эстетики.
— Укуси саму себя клыками в запястье. Да можно и вообще устроить кесарево, напасть, так сказать, на тебя втроём-вчетвером. Ещё лучше — применить опробованные человечьи наркотики: тот же гиперэкстракт спорыньи. В первый раз диргов режу, что ли?
Ни одна из дам не задумалась об уникальности и величии момента. Ха. Они настолько увлеклись конкретикой, настолько погрязли в утешительном острословии, что не догадались о том, какие из этого следуют перспективы. Какой дополнительный слой маскировки. Какое — не наверняка, но возможно, — всемогущество.
Впрочем, эти горделивые мысли промаршировали где-то по периферии моего сознания, потому что речи с привкусом отчаяния продолжались.
— Стан хочет забрать меня и сына, ну, после всего, и уехать на южные острова. Говорит, что мы тогда будем семьёй и зачатком рода. И что младенец принадлежит нам и никому другому.
— Это ведь не криминал. Погоди. Сын? Точно сын?
— Я видела. Сказала Стану. Он порадовался.
— Так, — процедила Рунфрид. — Вижу я, все его суицидные наклонности как рукой сняло при этом виде. Радость обладания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});