как она отсюда выберется и чем все это закончится. Она не раскаивалась, нет, она лишь на миг усомнилась в собственной способности сделать что-то толково. Впрочем, отчаиваться и проклинать саму себя не было смысла. В данной ситуации Адель могла только ждать и еще, пожалуй, молиться.
Ее молчание, ее поза, то, как брезгливо она полуотвернулась от своих товарок, сидевших рядом с ней на скамье, в их глазах очень смахивало на заносчивость, и поведение Адель женщинам не понравилось. Они стали перешептываться, злобно поблескивая глазами, и их недовольство могло бы дорого стоить Адель позже, когда ее вместе с ними отвели бы в камеру. Но в этот миг одна из дверей участка распахнулась, и вошедший человек спросил - как будто вполне по-дружески, но в голосе его чувствовались властные нотки:
- Ну, что, Матье, есть сегодня что-то интересное? Масоны, заговорщики, роялисты, якобинцы?
Полицейские все, как один, поднялись со своих мест, улыбаясь в ответ на эту шутку:
- Ничего, господин префект, все больше мелкая рыбешка. Вот, можете сами полюбоваться.
- Плохо работаете, господа. Ну, что это за улов? Похоже, вы стали охотиться на дам.
Адель взглянула на того, кого называли «господином префектом». Это был человек лет сорока, невысокий, стройный, в очень элегантном темном сюртуке и белом галстуке; взгляд его шоколадно-карих глаз был на редкость проницателен, но сейчас в нем мелькало веселье. Увидев его однажды, уже невозможно было забыть или спутать с другими эти глаза, это характерное угловатое лицо с римским носом, тонкими губами и сильным подбородком. Кроме того, от него веяло такой силой, властностью, таким непререкаемым правом повелевать, что невольно думалось о том, что этот человек скорее вхож в гостиные Тюильри[19], чем в полицейские участки, где сидят уголовники.
- Сегодня не случилось ничего особенного, господин префект.
- Надеюсь. Надеюсь, вы достойно несете службу. Помните об этом пресловутом «Обществе друзей народа», надо усилить поиски.
В петлице его сюртука была ленточка ордена Почетного легиона. Он еще раз окинул невнимательным взглядом скамью, на которой сидели задержанные женщины, отвернулся, видно, собираясь уходить, потом снова оглянулся, и его глаза остановились на Адель. Полицейские все так же стояли, не решаясь сесть до ухода своего патрона.
- Ну, а что делает эта приличная особа в нашем участке?
Полицейский, усмехаясь, пояснил:
- Начинающая проститутка, господин префект, задержана без билета.
- Что вы говорите? - Он усмехнулся. - Не может быть. Не похоже, чтобы такая привлекательная девушка не нашла себе лучшего занятия.
- Это так, господин префект. Я сам задержал ее. Она просила целых сто франков - как видите, она знает себе цену.
Префект качнул головой. Его взгляд скользнул по Адель, словно приглашая подняться, и она поднялась, уловив в глазах незнакомца заинтересованность. Он не спеша оглядел ее, начиная от волос и кончая носками туфель, потом, едва заметно улыбаясь, произнес:
- Ах, нет. Вы не правы, Матье. Мадемуазель, напротив, совсем не знает себе цены. - Снова взглянув на Адель, он спросил: - А говорить мадемуазель умеет?
- О, несомненно, господин префект, - сказала она, делая шаг к нему, уверенная уже, что он ей поможет. Когда-то в глазах Эдуарда она видела подобное выражение, и говорило оно только о желании. Ей было все равно, что потребует от нее этот префект, она хотела одного - выйти отсюда, снова оказаться на свободе, во «Французском дворе», который казался теперь таким родным и милым!
Префект, мгновение помолчав, сказал:
- Эта девушка поедет со мной, Матье.
- Но, господин Жиске, она…
Префект прервал его, и голос у него теперь был жестким:
- Не советую вам, Матье, заставлять меня дважды повторять свои слова.
Полицейский умолк, и никто больше не произнес ни слова возражения. Адель поспешно последовала за своим спасителем, опасаясь, что ее могут снова задержать эти злобные фараоны.
Анри Жиске, сорока двух лет, уже второй год был префектом полиции Парижа, правой рукой премьер-министра, человеком необыкновенно влиятельным, богатым и умным. Вечером 5 октября у него каждая минута была на счету: он посещал участки, а затем спешил в Оперу, где у него было назначено свидание с видными депутатами. Среди слабостей господина Жиске была любовь к женщинам; увидев среди задержанных воровок и проституток девушку, чье лицо его мало сказать привлекло, а прямо-таки поразило, он недолго противился соблазну. Она покорила его взглядом огромных изумрудных глаз, в которых было и отчаяние, и дерзость, и злость одновременно. В ней не было развязности уличных проституток, не было их вульгарности и бесцеремонности. Она дышала свежестью. Он посчитал, что помощь, оказанная ей, недорого ему будет стоить.
- Вам говорили уже, что вы настоящее чудо красоты, мадемуазель? - спросил он ее ласково-насмешливо, когда они остановились у его экипажа и она в некотором замешательстве теребила в руках перчатки.
Она подняла на него глаза:
- Говорили, но, пожалуй, я еще никогда не была так рада тому, что красива.
- Никогда?
- Никогда, потому что, признаться, моя красота делала многое, но еще ни разу не выручала меня из тюрьмы.
Краем уха он уже успел заметить, что выражается она непривычно грамотно для уличной проститутки. Жиске спешил, поэтому пока не задумывался над этим, но отметить такое стоило. Он торопливо достал из кармана карточку:
- Приходите в воскресенье вечером по этому адресу, мадемуазель.
- В котором часу? - осведомилась она.
- В семь вечера. Вы получите свои сто франков.
Она лукаво усмехнулась, уже почти оправившись:
- Полагаю, господин префект, вам это обойдется даром.
- Вот как? Вы, оказывается, знаете, что такое благодарность?
- Вы убедитесь, что знаю, господин префект.
Он ласково коснулся ее подбородка:
- Не называйте меня господином префектом. Вы ведь знаете мое имя, милочка?
- Да. - Она снова улыбнулась: - Вы - господин Жиске.
- Вот видите, мы, оказывается, великолепно знаем друг друга. Надеюсь, наше знакомство продолжится, ну а теперь мне надобно спешить. - Он сделал знак кучеру, потом снова повернулся к Адель: - Кстати, моя прелесть, деньги у вас есть?
- Совсем мало, господин Жиске.
- Ну, так возьмите это в счет тех ста франков, и давайте простимся до воскресенья.
Он вложил в ее руку бумажку, и карета укатила. Адель разжала ладонь: это была ассигнация в двадцать франков. Она вспомнила, что почти целый день ничего не ела. Чувство голода взыграло в ней с чудовищной силой, к этому добавилась еще и невыносимая тошнота, и Адель,