проспим.
— Да-да, — Ванька торопливо закивал, — уже доканчиваю. Так вот. Мамка все уговаривает ее пойти на развод подать. А та ни в какую! Не хочет и все тут! Говорит, мол, что бы ни случилось с Матвеем, будет она его с тюрьмы ждать. А у нас с мамкой, — Кашевой погладил голову, — волосы с того седеют, с таких ее слов. Думали мы, думали, как ее убедить, ну и…
— Ну и?
— Ну мамка попросила меня чего-то придумать, — Ванька глянул на меня какими-то испуганными глазами, — чтобы я поговорил с ней, как с сестрою. Переубедил. Сама-то мама не может. Катька уперлась.
— Ну а я-то тут при чем? — Повторил я.
— Да просто…
— Ну что просто?
— Просто хотел попросить тебя, Игорь… А не поговоришь ли ты с Катькой заместо меня? У тебя язык вон какой подвешенный. А я в таких задушевных разговорах пенек настоящий.
Последние эти слова Ваня выпалил на одном дыхании, нервно и торопливо. Я, право слово, чуть на носочках не привстал от такой просьбы.
— Да ты чего, Ваня? — Улыбнулся я, — я понимаю помочь, если уж чего страшное твориться, если уж чьему-то здоровью угрожают, жизни. Если кто в беде. Но тут? Не, в такие ваши семейные дела я не полезу.
— Ну пожалуйста! — Посмотрел на меня Кашевой жалобно, — поговори с ней! Я даже и не знаю, с какой стороны к таким разговорам приступают!
— Ваня, — вздохнув, я покачал головой, — ты сам себя слышишь?
— Не, ну а че? Согласился же ты помочь, когда узнал, что Матвей Катьку бьет?
— Главное слово тут — «бьет». Потому и помог. Тут любой нормальный мужик заступился бы. Вон, Мятый меня на это все надоумил. А все потому, что жалко ему было тебя и Катьку.
— А сейчас тебе Катьку не жалко? — Ваня поднял брови.
— Не, Кашевой. Сейчас мне жалко тебя. Потому как совсем ты уже. Даже со своей сестрой боишься поговорить. На других свой братский, родственный долг перекладываешь. Ладно, я понимаю, когда помочь надо было с Матвеем. Он парень крепкий, отчаянный. А ты не из того теста сделал, чтобы кулаками махать. Но рты, чтобы разговаривать, и у тебя, и у меня есть. Вот и разговаривай!
— Да как же мне подступиться-то? — Развел руками Кашевой, — какие мне к ней слова подобрать-то? Я и не знаю!
— Знаешь ты все. Потому как это твоя сестра. Тебе ль не знать ее лучше других?
— Ну я не могу, — Сжался как-то Ванька, — не знаю. Мне мама всегда говорила, что я очень нерешительный. Очень робкий.
— А хочешь сделать первое усилие к тому, чтобы избавиться от этой твоей робости? — Спросил я.
— Конечно… Хочу… — Неуверенно сказал Ванька. — Да только не знаю, как мне это сделать.
— А вот так. Поговори с Катькой. Убеди ее, что Матвей оказался не таким человеком, чтобы с ним жизнь свою связывать. Ты сам ж знаешь его. Ты обоих Серых знаешь. Вон сколько с ними продружил. Вот и подбери.
Ванька внимательно смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд. Сжал полные свои губы.
— Наверное, твоя правда, — сказал он наконец, — чтобы приобретать характер, надо усилие над собой сделать. А мне характер нужен, я уже давно про это думаю, в голове все туда-сюда переливаю.
— Ну вот тебе и шанс. Так дерзай.
Кашевой глянул на меня с доброй улыбкой. Набрав полную грудь воздуха, глубоко вздохнул. Шумно выдохнул.
— Хорошо. Прям сегодня с ней и поговорю. Смогу убедить Катьку, что б шла в сельсовет. Спасибо тебе Игорь.
— Да хватит тебе рассыпаться в благодарностях, — улыбнулся я.
— Нет-нет! Правда, спасибо! Без тебя я никогда бы не решился!
— Игорь! Притормози, а? — Скривился, глядя на меня, Плюхин, — мне в посадку надо! По нужде!
— А чего, не дотерпишь? — Спросил понуро Титок.
Заметил я, что от часа к часу становился он все темнее и темнее. Будто ходила за Титком по пятам большая туча, и все ширилась, закрывая его от солнца. Что-то у него было на уме.
— Да чего ты? Пусть человек сходит, — ответил я и съехал Белкой на край дороги. Остановился.
Санька быстро выпрыгнул, затрусил через пустую дорогу. Побежал к посадке. Через минуту он уже скрылся в густых низкорослых кустах, да затерялся где-то между акацией и топольками.
С Титком мы сидели в молчании. Времени подходило уже к десяти часам дня. Стало жарко. Солнце забралось достаточно высоко. И хоть в тени еще сохранялась прохлада раннего утра, за ее пределами припекало как надо.
Я решил все же расспросить Титка о том, чего он хмурится. Не случилось ли у него чего дурного дома. Открыл было уже рот как он опередил меня:
— Игорь.
— Чего?
— Случилось у меня кое-что. Кажись, сам на сам не разберусь. Нужна мне чужая подмога.
Я посмотрел на него внимательно. Нахмурился.
— Что такое?
Титок помялся. Как-то сконфузился, вжавшись в кресло. Скрестил на груди руки, отгораживаясь от всего мира.
— Ну? Чего ты замолчал-то?
Титок мельком глянул на меня. Потом в окно моей водительской дверцы.
— Да ладно. Ничего. Нормально все.
Лицо Титка стало еще более кислым. Он отвернулся. Когда я посмотрел в свое окошко, увидел, что Санька торопливо возвращается к Белке. Бежит, застегивая на ходу ремень брюк. Видеть, Титок врет, просто при Плюхине говорить не хочет. Ну я и не стал настаивать.
— Ну че, мужики, — заскочил Саня в кабину, — поехали, пока наша пивовозка от нас не сбёгла!
Машину мы нашли там же, где на нее указывал Кашевой. Пятьдесят второй газон-бортовик, выкрашенный грязно-зеленым, стоял у обочины. Шоферы — полноватенькие низкорослый мужичок и худощавый тонкокостный парень топтались у крыла газона, спорили, размахивали руками.
Когда увидели они, что мы едем, полный мужичок торопливо подбежал к краю дороги, стал нас тормозить, помахивать рукою.
Я тут же остановился, поставил Белку к носу ихней машины.
— Чего у вас тут, мужики⁈ — Крикнул я, выглянув из кабины.
— Вы пиво везете⁈ — Закричал Саня Плюхин, спрыгнув на землю с другого бока.
К этому времени подоспел и худощавый.
— Спасибо, мужики, что остановились, — глубоко дышал полный.