— Что это? — спросила она, зная, что он в комнате. Ей не нужно было видеть его, чтобы знать это. Сейчас ни в каком другом месте он быть не мог.
— Эш… — начал он.
— Эти лозы. Нигде во дворце их больше нет. Только здесь…
Он подошел и сел на краю огромной кровати, которая была покрыта до смешного претенциозной красно-золотой парчой.
— Они называются «Золотая чаша». Мне они нравятся. Мне жаль, что у нас были разногласия. Прости меня.
Эйслинн не могла заставить себя посмотреть на него. Было глупо смущаться в этой ситуации, но именно так она себя сейчас чувствовала. Эйслинн прокручивала в мыслях разговор с Донией, как будто, если пережить его мысленно, что-то могло измениться. Однако сразу за этими мыслями пришел страх. Я могла умереть. Была ли это правда, Эйслинн не знала наверняка, но, истекая кровью в одиночестве на улице, именного этого она и боялась.
— И ты меня прости.
— За что? Ты не просила ничего неожиданного. — Голос Кинана был таким же теплым, как и его слезы, когда он поднимал Эйслинн с земли. — Мы разберемся со всем этим. Сейчас главное, что ты дома и в безопасности. А как только я узнаю, кто…
— Дония. Кто же еще? — Эйслинн подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Дония напала на меня.
— Дон? — Кинан побледнел. — Нарочно?
Эйслинн пожалела, что не может выгнуть одну бровь, как это умел Сет.
— Нападение на меня вряд ли можно считать несчастным случаем, верно? Она пальцами проткнула мой живот и засунула в меня весь этот лед. Достаточно льда, чтобы я заболела. — Она попыталась сесть, но тут же почувствовала, как ранки сопротивляются этому движению. Боль не была такой острой, как в тот момент, когда Дония нанесла удар, но даже от ее отголосков на глаза Эйслинн навернулись слезы. — Определенно фейрическое исцеление сильно переоценивают.
— Все потому, что это была Дония. — Голос его был спокоен, но раскаты грома за окнами явно противоречили его видимым попыткам не выйти из себя. — Она наша противоположность. И она королева.
— И… что теперь?
Кинан снова побледнел.
— Я не хочу войны. Война не может быть первым же ответом на все вопросы.
Оказалось, Эйслинн задержала дыхание, поэтому сейчас громко выдохнула. Она тоже не хотела войны, тем более, когда ее Двор настолько слабее Зимнего. Одна мысль о том, что ее фейри испытают такую же боль, какую испытала она, приводила Эйслинн в ужас. В Фэйри и так было неспокойно из-за смены власти в трех Дворах.
— Хорошо, — согласилась она.
— Если бы это был кто угодно, кроме Донии, я бы с радостью убил его. — Кинан убрал волосы с лица Эйслинн, добавив в этот жест капельку солнечного света. — Когда я увидел тебя… Она напала на тебя, а значит, и на мой Двор.
Эйслинн не хотелось возражать. Ощущение ужасного холода в ее теле было еще слишком свежо. На краткий миг она пожалела, что они не так близки, чтобы можно было попросить его лечь рядом и обнять ее. В этом желании не было ничего сексуального или даже романтического, это был способ почувствовать солнечный свет, который был так необходим. Тепло, зной, лето, солнечный свет… Но, тем не менее, Эйслинн покраснела от чувства вины, которое захлестнуло ее при этой мысли. Для него это будет значить нечто другое, а Эйслинн не собиралась заходить так далеко.
— Я мог бы помочь, — смущенно сказал Кинан, указывая на ее живот. — Я бы и раньше это сделал, но учитывая, как ты… относишься к своему личному пространству… особенно после того как…
Кончиками пальцев Эйслинн ущипнула блузку — это была не та окровавленная блузка, которая была на ней.
— Если так, то откуда на мне это?
— Сиобан. Она переодела тебя, когда я проверил рану. И пока я проверял, она все время была здесь.
Взяв Кинана за руку, Эйслинн сжала его ладонь.
— Я доверяю тебе, Кинан. Даже если ты, — она вспыхнула, — переодел меня.
И это была правда. Она могла чувствовать дискомфорт от их близости и его внимания, но была уверена, что он не станет манипулировать ею и заставлять делать то, чего она не хотела, или что могло причинить ей вред. Эйслинн сомневалась в этом, когда не знала его, но теперь в глубине души он верила, что права. Дония ошибалась.
— И как бы ты помог? — спросила она.
— Солнечным светом. Как когда-то ты помогла мне, только чуть-чуть больше. Эта рана будет заживать так же медленно, как если бы ты была…
Голос Кинана сорвался.
— Смертной, — закончила за него Эйслинн. — Все в порядке, в этом слове нет ничего такого. Я знаю, кто я, Кинан. — Она вдруг осознала, что по-прежнему держит его за руку, и снова сжала ее. — Будь я смертной, была бы уже мертва.
— Будь ты смертной, она бы тебя и пальцем не тронула.
— Не уверена. Если бы ты заботился о Летних девушках… так же, разве она бы не сделала с ними то же самое, что и со мной?
О том, что Дония может быть такой жестокой, Эйслинн никогда не думала, но лежа в кровати Кинана с четырьмя ледяными порезами было сложно продолжать в том же духе.
Поначалу Кинан молчал, уставившись на лозы «Золотой чаши», обвивающие изголовье кровати. Прямо на глазах распустились бутоны, превращаясь в фиолетовые звезды, и тонкие стебли потянулись к нему.
— Кинан? — напомнила о себе Эйслинн.
— Я не знаю, — отозвался, наконец, он. — Прямо сейчас это не имеет значения.
— А что имеет?
— Что она напала на мою королеву.
В глубине его глаз замерцало что-то новое, словно поднялись мечи, готовые к бою, и полыхнули блеском металла на солнце.
Наверное, проблеск гнева в глазах короля должен был напугать Эйслинн, но он, наоборот, успокоил ее. Пугали ее другие эмоции, которые она, как ей казалось, заметила в его взгляде: чувство собственничества, страх, желание.
— Но ты ведь пришел за мной. Я поправлюсь.
С этими ее словами Кинан отнял руку.
— Могу я помочь тебе?
— Да.
Эйслинн не стала спрашивать, что ему для этого нужно. Это означало бы сомнения, а ни ей, ни ему не хотелось сомневаться друг в друге, тем более, прямо сейчас. Они были друзьями. Партнерами. Они могли разобраться со всеми проблемами. Потому что должны были разобраться.
Я жива сейчас только благодаря ему.
Если Кинан не вытащит лед изнутри, этот лед не даст ранам затянуться. И со временем потеря крови ее убьет.
Кинан убрал в сторону тяжелое одеяло и мягкий плед вместе с ним.
Хотя ей было больно, Эйслинн все же почувствовала, как внутри нарастает напряжение. И у нее зародилось не очень приятное подозрение, что напряжение это отнюдь не от боли, а от предвкушения.
— Можешь поднять блузку? Мне нужно видеть раны, — сказал Кинан чуть дрожащим голосом, то ли от страха, то ли от того, о чем Эйслинн даже думать не хотела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});