Читать интересную книгу Дорогой чести - Владислав Глинка

— Что ничего не боится, то верно, — подтвердил Семен Степанович — А что к Михельсону из за щенков поехала, то, может, и враки. У ней в Невеле предмет был — отставной поручик один, так прошлого года от чахотки помер. Не к матери ли его поехала?

— Почему же замуж не вышла?

— Вышла бы, да заболел и быстро его свернуло.

— Ну так, по мне, к матери его поездка лучше, чем щенков проведывать, — заметил Сергей Васильевич.

— А по мне, и то, и то совсем не плохо, — ответил дяденька. — Но все же девка она взбалмошная. Лет, кажись, семнадцати была, когда помещика одного из своего дома выгнала, зачем ее княжной назвал, а не «ваше сиятельство». «Я, — кричала (он сам пересказывал), заставлю себя, как полагается, величать, хоть и сирота и за меня заступиться некому…» Или с тем поручиком ихняя любовь когда шла, я скажи «Радуюсь, Варя, что замуж идешь!» А она: «Еще не знаю. Мать у него ведьма старая, а я молодая, вот и боюсь, что от ревности надвое разорвем!» Хорош отчет на поздравление? А как заболел, то вместе за ним ходили, и теперь ездит к старухе. Добра честна по-своему, да воспитания дурацкого… Пробовал было я при Анне Федоровне и после ее приручать, предлагал ко мне переехать, когда вторая сестра замуж вышла. Так нет же! «Я, братец, своей головой поживу, волю свою испытаю» Но на пасху изволь, к ней съездим. Формально представлю тебя, хочешь?

— Хватит мне наличных знакомых, — отказался городничий.

* * *

Отгудела колоколами пасхальная неделя, и Семен Степанович стал собираться на лето в деревню, да откладывал со дня на день, волнуясь начавшейся войной со Швецией. В Ступине газет не получишь, а тут почтмейстер приносит, и все новости известны. Дяденьку тревожило, что друг его юности Алексей Иванович, выйдя в отставку из выборгских комендантов, остался жить в том городе, — как бы война его не коснулась. А пуще волновало медлительное ведение кампании. После проигрыша двух войн французам не верилось, что победим шведов. И тут еще отряд Вуича на Аландских островах неприятелем окружен, отряд Бодиско на Готланде сдался.

— Воевать разучились, а цацки блестящие навешивают — ворчал Семен Степанович, откладывая «Ведомости».

— Вы о чем? — спросил сидевший тут же Сергей Васильевич.

— Прописано важное: на параде уже все офицеры в новой форме государю являлись — вовсе без пудры и в эполетах по чинам…

— А что тут нового? — возразил городничий. — Мы при светлейшем так же ходили: без пудры и с эполетом на левом плече.

— А теперь на обоих да с бахромой или без оной и сукно цветное по полкам. Словом, посылай-ка за надобными тебе во Псков нарочного или поручи купцам, кто в Петербург поедет.

— Верно, одним строевым положены, — усомнился племянник.

— Нет, я приказ помню, хоть давно уже пропечатан. Сказано было: всем находящимся на действительной службе. А вдруг какой проезжий начальник придерется: «Почему не по форме одет?»

Семен Степанович уехал, а городничий забыл об эполетах. До них ли? Половодьем снесло мосток на остров Дятленку и повредило ледорезы около большого моста. Нужно было добыть у купцов лесу на ремонт, наблюсти за работами и чтоб будочники не проспали сложенные на берегу бревна и тес. Играли несколько купеческих и мещанских свадеб, на которые звали в посаженые отцы. Одна из них доставила Непейцыну истинное удовольствие: учитель Кукин женился на Пранюшке Птицыной. Этим не только икону для благословения купил, а еще разного на обзаведение послал по совету с Ненилой.

Потом в Заречье случился большой пожар. Квасова не оказалось на месте: не доложившись городничему, уехал на охоту. Сам занимался тушением и размещал по обывателям погорельцев, а Квасову дал крепкий выговор, после которого тот подал прошение об отставке. Ну и черт с ним! На что надеется? Что станет делать?.. А в духов день перепились и передрались сплавщики леса, новгородские мужики. Еле удалось будочникам перевязать драчунов, а плоты их, пока отсыпались, пришлось караулить. Словом, дело цеплялось за дело.

А затем как-то утром, когда разбирал обывательские жалобы, прибежал конюх с почтовой станции и доложил, что господина городничего требует к себе проезжий больной генерал.

Услышав слово «больной», Непейцын отправился как был: с деревяшкой, в старом сюртуке и без шпаги. На крыльце станционного дома топтались двое проезжих, по костюму небогатые помещики, третий, присев на корточки в сенях, рылся в чемодане. За дверью чистой горницы слышались раскаты начальственного баса.

— У, сердит! — шепнул возившийся с чемоданом, делая большие глаза. — Всех чубуком выгнал.

Сергей Васильевич толкнул дверь и вошел. Посреди комнаты стоял рослый человек в шлафроке. Держась рукой за щеку, он тыкал другой, сжатой в кулак, в шею слуги, достававшего что-то из погребца, приговаривая сквозь зубы:

— Сто раз говорено — клади сверху, клади сверху, клади сверху! — На стук деревяшки он обернулся: — Ты кто такой?

— Здешний городничий.

— Так чего же ползаешь, как каракатица? Я тебя давно кликнуть велел. И почему не по форме одет?

— Пришел как мог скорей из присутствия, а если б стал мундир надевать, то еще б задержался. Чем могу служить? — внешне невозмутимо, но внутренне закипая, сказал Непейцын.

— Да ты филозоф! Рассуждатель! А службы не знаешь, раз не по форме одет являешься! — злобно цедил генерал.

— Позвольте подорожную вашу, — попросил городничий.

— Еще зачем? Ступай живо, сыщи лекаря, чтоб зуб вырвал, да переоденься и явись снова.

— Лекаря сыщу, а являться стану, ежели вы мне начальник.

Глаза проезжего грозно выкатились, он раскрыл рот, чтобы гаркнуть на дерзкого, но тут, верно, от воздуха, попавшего на больной зуб, все лицо его перекосилось, и, схватясь обеими руками за щеку, он заголосил:

— Ирод! Черт! Скотина! Не видишь, что генерал мучится? М-м-м-м… Лекаря!

Непейцын с каменным лицом посмотрел на рослого крикуна, из глаз которого вдруг потекли слезы, на лакея с разбитой губой, опасливо протянувшего барину какой-то флакон, и вышел. В коридоре ожидал его прибежавший следом квартальный Пухов.

— Ступай к лекарю, проси от моего лица тотчас прийти с зубными щипцами к проезжему генералу, — приказал городничий.

Посмотрел, как квартальный, тряся фалдами мундира, побежал по тротуару, и не спеша поковылял домой.

«Вот должность проклятая! — думал он с горечью. — Всякая проезжая скотина может наорать, ежели выше тебя чином! А все-таки надо узнать его фамилию, чин и место служения. Может, он статский, при министре внутренних дел состоит и прямой мне начальник окажется. Хотя все ухватки военные… Однако ни одного военного предмета в комнате не видел… — Раздумывая так, Сергей Васильевич дошел домой. — Явлюсь по всем правилам и узнаю у станционного смотрителя, что за гусь», — решил он и крикнул:

— Федя! Подавай тульскую и все мундирное да вели заложить дрожки.

Но не поспел переодеться, как прибежал запыхавшийся Пухов:

— Так что, ваше высокоблагородие, не идут господин Ремер, больным сказались.

— Чем же болен? — спросил Непейцын.

— Да нет, при мне в постелю завалились. «Меня, говорят, прошлый год уж один генерал за зуб свой чуть бутылкой не пришиб. Не пойду, делайте со мной что хотите».

— Ах, черт его возьми!.. Так беги к цирюльнику Гавриле, что кулачный староста, в Заречье, на Барановскую, зови его.

— Слушаюсь! — И Пухов исчез.

«Надо на случай новых оскорблений иметь свидетеля», — раздумывал, одеваясь, Сергей Васильевич.

— Беги и ты, Федя, к почтмейстеру, проси от меня сейчас прийти на почтовую станцию…

Когда, одетый в парадную форму, Непейцын поднялся на крыльцо станционного дома, на нем среди проезжих стоял цирюльник Гаврила, завертывая в тряпицу инструменты.

— Ну, спасибо, братец, — сказал Сергей Васильевич и, проходя, потрепал его по широченному, налитому силой плечу.

— У меня мигом, ваше благородие, — отозвался тот.

Теперь проезжий сидел посередь горницы на стуле и плевал кровью в таз. Подняв глаза, он уставился на ордена Непейцына.

— Что вам угодно? — спросил он, еще раз отплюнувшись.

— Так вы же приказали мне явиться по всей форме.

— Но тот без ноги был? — Опять плевок и недоверчивый взгляд.

— Она у меня механическая, приставная. Помог вам подлекарь?

— Помог… Мастер рвать… А на вас какой чин?

— Подполковник.

— Отставной?

— Нет, действительной службы и, как тяжело раненный, состою пенсионером капитула ордена святого Георгия.

— Вот что… Однако, сударь, вы службы не знаете…

— Из чего вы сие заключили?

— Хоть из того, что не именуете меня как должно.

— Так я ж не знаю, кто вы такой. Кричать на меня вы кричали, чертом, иродом и скотиной обругали, а сами не назвались.

— Я не обязан вам подорожной давать. — Плевок и еще плевок. — А вы обязаны проезжающим помощь оказывать.