Читать интересную книгу О чем не сообщил ТАСС - Игорь Перетрухин

Все это время я сидел один рядом с Огородником и внимательно наблюдал за его поведением. Погруженный в глубокое раздумье, он изредка отвечал на задаваемые ему А. А. Кузьминым вопросы по ходу проводившегося обыска. Нервная дрожь прошла, и внешне казалось, что он немного успокоился и вроде бы смирился со столь неожиданной для него трагической ситуацией. Вместе с тем было совершенно очевидно, что его мозг лихорадочно работал в поисках возможных выходов из создавшегося положения. Находившимся в комнате понятым периодически предъявлялись обнаруженные в процессе обыска относящиеся к делу вещественные доказательства, что оформлялось соответствующим протоколом. Все шло, как говорится, своим чередом, в полном соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом. Обстановка вполне позволяла мне приглядываться между делом к отдельным деталям интерьера комнаты. В книжном шкафу, который как раз находился напротив, я, будучи заядлым собирателем книг из серии «Жизнь замечательных людей», обратил внимание на только что вышедшую из печати книгу «Вашингтон», написанную доктором исторических наук профессором Н. Н. Яковлевым, известным специалистом по истории США и автором, как я узнал позже, монографии «ЦРУ против СССР». Видать, Огородник, человек обстоятельный, внимательно изучал историю страны, спецслужбам которой он продался.

Размышляя обо всем этом, я неожиданно услышал не обращенный ни к кому, как мне первоначально показалось, возглас руководившего обыском А. А. Кузьмина: «Посторонних прошу покинуть помещение!». Но затем догадался, что речь идет о представителях оперативного отдела, то есть обо мне и Н. Лейтане. Однако, зная о том, что всей операцией из находящегося поблизости оперативного штаба руководит мой непосредственный начальник В. К. Бояров, я никак не прореагировал на эти слова. Так же, следовательно, поступил и Н. Лейтан, предварительно внимательно посмотрев на меня. Прошло еще некоторое время, но просьба больше не повторялась.

Мы по-прежнему находились в непосредственной близости от Огородника, исключая возможность его самовольного передвижения по комнате. В процесс же проводившегося следователями обыска не вмешивались.

Между прочим, в последующие годы я время от времени встречался с А. А. Кузьминым. Мы с ним нередко вспоминали о той памятной для нас обоих ночи в доме на Краснопресненской набережной, и у меня сложилось впечатление, хотя мы никогда не обсуждали этот вопрос, что он испытывал определенную неловкость от того самого возгласа, предназначавшегося мне. Впрочем, это было не главной его ошибкой как руководителя обыском. Кто знает, останься я там до конца обыска — и не случилось бы того, что произошло? Но судьба распорядилась иначе.

В час ночи я был вызван в оперативный штаб, где от В. К. Боярова получил указание:

— Поезжайте домой. Завтра с утра будет много работы, и надо хорошо выспаться. Костыря уже уехал.

Во дворе меня ждала машина Седьмого управления. Ехали по пустынным, безлюдным, но еще освещенным улицам, и через какие-то 20–25 минут я был уже дома, почти, по тем временам, на самой окраине города.

Рано утром, перед отъездом на работу, как обычно в те дни, позвонил дежурному по отделу, чтобы узнать, как обстоят дела, и был ошеломлен тем, что услышал. Огородник отравился! Он мертв. Все это совершенно не укладывалось в голове. Как такое могло случиться в процессе проведения следственного мероприятия, когда все и вся до предела регламентированы Уголовно-процессуальным кодексом? У меня, юриста по образованию, это просто не укладывалось в голове. Такого невозможно было себе представить даже в дурном сне!

А произошло вот что. Уже после моего отъезда, около двух часов ночи. Огородник попросил у следователей бумагу и авторучку с тем, чтобы, как он сказал, написать объяснение на имя руководства КГБ СССР. Ему дали и то и другое, но вскоре он попросил свою лежавшую на столе авторучку, которую один из следователей, хотя и не очень тщательно, уже осматривал. После повторного, более внимательного, осмотра он разрешил ею пользоваться. Огородник, подперев голову левой рукой, начал писать:

«В Комитет государственной безопасности СССР. Объяснение.

Я, Огородник Александр Дмитриевич, признаю…»

Написав это, он задумался. Понимая, что за ним внимательно наблюдают по крайней мере два оперативных работника, находившихся в разных местах комнаты, он поочередно предложил им осмотреть батарейки от карманного фонаря, в которых тоже якобы находились интересующие нас пленки, являющиеся вещественными доказательствами.

Когда те отошли и около стола уже никого не было, он стал манипулировать автоматической ручкой, периодически сжимая ее в ладонях и перекладывая из одной руки в другую.

Неожиданно он вздрогнул, откинулся на спинку стула и захрипел. Подскочившие следователи стали лежавшей тут же металлической линейкой разжимать плотно стиснутые зубы, пытаясь обнаружить у него во рту, как они полагали, ампулу с ядом, но безуспешно. Изо рта у него начала выделяться кровавая пена. В комнате стал распространяться резкий и неприятный запах. Немедленно по рации была вызвана «скорая помощь». Буквально через несколько минут во двор дома въехали сразу две автомашины, и Огородник немедленно, в сопровождении машины наружного наблюдения, был доставлен в Институт скорой помощи имени Склифосовского. На все это ушло около двадцати минут. Бригада медицинских работников, информированная по телефону о случившемся, еще до прибытия автомашины в институт находилась в пункте оказания срочной медицинской помощи при отравлениях.

Несмотря на принятие экстренных мер. Огородник скончался, не приходя в сознание. Это произошло в четыре часа утра 22 июня, в тот самый день, когда в 1941 году началась Великая Отечественная война с фашистской Германией. На это обратили внимание участники войны М. И. Курышев и я. Нам, как и всем остальным, кто принадлежал к нашему поколению, на всю жизнь запомнилась эта дата.

Отравление агентов иностранных спецслужб при их задержании давно уже стало уделом прошлого. За последнюю четверть века из общего числа разоблаченных в России органами государственной безопасности агентов только трое, не считая всем известного летчика с самолета-шпиона «У-2» Фрэнсиса Гэри Пауэрса, сбитого ракетой под Свердловском, имели в своем распоряжении яд на случай их разоблачения. Это завербованные американцами Толкачев — ведущий конструктор НИИ «Фазотрон», сотрудник ГРУ Сметанин и уже известный Огородник. У Толкачева и Огородника ампулы с ядом находились в авторучках, а у Сметанина она была вмонтирована в дужку очков.

С выходом в свет нового Уголовного кодекса Российской Федерации, где смертная казнь за разведывательную деятельность в пользу иностранного государства не предусматривается, необходимость обеспечения своей агентуры подобными средствами мгновенного перехода в мир иной, естественно, отпала.

После смерти Огородника в мыслях я часто возвращался к тому, что же все-таки побудило его принять столь роковое решение — отравиться полученным от американцев ядом. Во время ареста на прямой вопрос, расстреляют его или нет, ему сразу же было заявлено, что многое зависит прежде всего от него самого: по какую сторону баррикад он предпочтет оставаться. Лихорадочно анализируя сложившуюся ситуацию, будучи весьма неглупым человеком, он предположил, что, вероятнее всего, уже давно попал в ловушку и органы государственной безопасности располагают данными не только о его шпионской деятельности, но и о его причастности к смерти Ольги Серовой. И если даже, приняв предложение о сотрудничестве в работе против ЦРУ США, он и сможет несколько смягчить меру наказания за совершенное им предательство, то от ответственности за другое тяжкое преступление — убийство человека — ему никак не уйти. Возможно, он также не исключал, что Серова перед смертью могла что-то рассказать о нем своему отцу, а тот сообщил об этом кому следует. Или полагал, вероятно, что вскрытие трупа все-таки состоялось, хотя и против воли отца, и кое-какие вопросы при патологоанатомическом исследовании возникли. Все это не могло не обострить возникшее чувство безысходности, тем более что, получив от своих хозяев из-за рубежа «спецрезервуары», он должен был уже, в принципе, быть готовым к принятию решения об их использовании по назначению. Это, в частности, подтверждалось и тем, что он проявил желание пополнить запасы яда.

К сказанному надо добавить, что, судя по наблюдениям за поведением Огородника во время проведения оперативного мероприятия под кодовым названием «Сауна», а затем и на конспиративной квартире «Высокая», он точно следовал инструкциям и советам сотрудников ЦРУ, которые, в чем нет никаких сомнений, уверяли его в том, что КГБ активно и регулярно использует транквилизаторы для оказания воздействия на состояние психики и нервной системы человека, чтобы облегчить получение скрываемых от них сведений. Не думаю, однако, что его особенно беспокоила судьба тех людей, о которых он вынужден будет давать показания в процессе следствия, если таковое состоится: ему не было дела ни до семьи секретаря ЦК КПСС Русакова, ни до мужа его сестры, ни до упоминавшегося выше секретаря обкома и многих других, и он не стал бы «попусту» волноваться из-за, возможно, ожидавших их неприятностей. Любя себя больше всех. Огородник не мог смириться с мыслью о том, что все его грандиозные планы и устремления рухнули в одночасье, как карточный домик, и возврата к прежнему не будет уже ни при каких обстоятельствах. В этой связи и возникла мысль о смерти. Вопрос состоял лишь в том, принять ли яд сразу, пока есть реальная возможность, или умереть потом, после суда, в мучительном ожидании исполнения приговора. Невольно на память приходят отрывки из записей, сделанных им в своем дневнике: «У меня характер борца… незаурядная профессиональная подготовка и редкая по своему богатству самыми сложными событиями жизнь», или: «Я не умру дряхлеющим в постели». Что касается последней фразы, то в этом отношении Огородник был близок к истине. В дневнике упоминалось о том, что он рассчитывал прожить не более сорока лет, смерть же настигла его на два с половиной года раньше намеченного им срока.