Читать интересную книгу Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 28 - Наталья Степанова

Из письма Ильи Петровича Солодникова:

«Накануне войны произошел в нашей семье странный случай. Как сейчас помню, проснулся я и слышу, как мой отец испуганным голосом рассказывает маме: «Я еще сеть из воды не вынул, смотрю, на небе икона, я даже рот открыл от удивления, а вода вокруг меня красной сделалась, как кровь. Потом все разом пропало, ни иконы, ни крови. Я сеть бросил и бежать, кому сказать – никто не поверит». Мама вскрикнула и сказала: «Не к войне бы только»».

Из письма:

«Евдокиюшка, здравствуй! Пишу тебе вот по какой причине. Иконка Спасителя мироточит. И мироточит в том месте, где у Господа глазоньки. По виду как будто Господь плачет. Я и не знаю, к чему это. Может, кто помрет, или еще к какой беде? Помолись, чтоб семья моя не разжилась покойником. Так боюсь, что и словами не сказать!»

Письмо это датировано 12 мая 1941 года.

Из письма М. Ф. Ильиных:

«Здравствуй, Евдокиюшка. Собралась к тебе на Троицу, но не смогла, дочь родила двойню. Нужно помочь, сама не управится. Беспокою тебя вот почему. Люди говорят, что будто они иконы видят, кто на воде, а кто на небе. И рассказывают это не брехуны, а честные люди. Есть ли в этом худое? Может, крестный ход нужен? Не по себе что-то от этих слухов. Сама же я вижу худые сны. Вороны стаями летают, огромные, как аэропланы, и кости кучами, кучами, и черепа кругом. По всему ясно – не к добру это. Отпиши мне, когда время сыщешь. Кланяюсь тебе, матушка, и обнимаю. Мария Федоровна».

Из рассказа деревенского пастуха Никиты Фролова:

«Я не спал, и это мне не привиделось. Был я трезв, и вообще самогона я не пью, т. к. я желудком хвораю. Около пяти часов с левой стороны от меня, из ниоткуда взялась женщина. Была она необыкновенной красоты и вся в черной светящейся одежде. Губы ее не шевелились, но я слышал ее голос у себя в голове, она сказала: «Смотри», и подняла руку, и я посмотрел туда, куда она указала. Я видел, как видят кинокартину в клубе. Только там на стене, а здесь я видел в воздухе. Видел, как люди стреляли друг в друга и кололи штыками. Видел, как взлетает земля и горят дома. Длилось это недолго, и все исчезло так же внезапно, как и появилось, а через неделю началась война».

Из письма Алевтины Зуевой:

«В тот день, когда началась война, происходили странные, даже жуткие вещи. Мы завтракали, и вдруг на обеденном столе лопнул стакан, к которому в тот момент никто не прикасался. В стакане не было ни воды, ни чая, он просто рассыпался на куски… На дворе завыла собака, и мой дед (ныне уже покойник) сказал, что ночью его давил домовой».

Из воспоминаний Ожеговых:

«Примерно за семь дней до войны мы наблюдали на небе сразу три радуги, а старики говорили, что в Покров люди слышали плач. Плач был ночью. Но когда люди вышли из домов, было непонятно, откуда он доносился. И все спрашивали: «Это у кого так плачут, умер, что ли, кто?» Потом плач прекратился».

Из воспоминаний Глеба Захаровича Роговца:

«Случай этот со мной произошел накануне войны. Я ехал в МТС и увидел на обочине старушку. Притормозив, я предложил ей подвезти, но женщина отказалась. Тогда я ее спросил, к кому из нашего села она идет? А она ответила: «Я жду тебя, чтобы сказать: завтра будет война, и ты лишишься обеих ног». Как только она это проговорила, то тут же исчезла. Дома я рассказал об этом маме, но думаю, что она мне не поверила, потому что сказала: «Наверное, опять вчера жрал самогонку». На другой день началась война. Я отвоевал ровно неделю, домой вернулся инвалидом, без обеих ног. До сих пор думаю, что было бы, если бы я тогда не пошел воевать? Сохранил бы я себе ноги, или бы их все же оторвало, взрывом в тылу? Ведь село наше в войну тоже бомбили».

Записано со слов Марии Ивановны Кузнецовой:

«Никогда не забуду ужас, который перенесла накануне войны. Я проснулась от звука открываемой двери. Несмотря на то, что была глубокая ночь, из окна падал свет луны. Я видела, как ко мне приближается силуэт женщины, которая, подойдя к кровати, присела у меня в ногах. Когда женщина заговорила, я обомлела от ужаса, ведь это была моя покойная мать, которая умерла девять лет назад. От страха я не могла кричать, у меня закрутило живот, и я подумала, что сейчас обмараюсь. Моя мертвая мать сказала: «Завтра же уезжай к тетке в Москву, или будешь войной убита». После этих слов она встала и пошла к двери. Я слышала стук закрывающейся двери и тут же подбежала к ней, я была абсолютно уверена в том, что вчера вечером я ее закрывала. Дверь действительно была закрыта. Произошедшее меня так напугало, что я быстро собралась и, не продавая дом, поехала к тетке Полине в Москву.

А через день, как я до нее добралась, объявили войну. Я абсолютно уверена, что своим появлением мама спасла мне жизнь, так как наше село было сожжено дотла».

Из воспоминаний Максима Григорьевича Федорова:

«Когда я пошел воевать, у меня дома оставались жена и маленький сын. Примерно за день до войны мой сын, который еще тогда говорил плохо и мало, сказал: «На, будешь стрелять!» – и подал мне палку. Я очень удивился, потому что мы дома никогда таких слов не говорили. Сам я не охотник, откуда маленький ребенок мог слышать слово «стрелять», мне до сих пор не ясно, видно, сам Бог его устами предупреждал нас о войне».

Бабушкины грехи

Она знала дату своей кончины, но говорить об этом не любила. Сказав однажды, она уже больше никогда не касалась этой темы, почти до самого конца.

За неделю до своего успения бабушка попросила меня выслушать ее. Я понимала, о чем она хочет со мной говорить, и все во мне противилось этому разговору.

Конечно же, я села возле нее, изо всех сил пытаясь изобразить улыбку, на что она мне тут же сказала: «Не нужно привыкать к притворству, это тебе не к лицу, мы ведь все с тобой знаем». Немного помолчав, она продолжала: «Через неделю меня не станет, но я, моя душенька, все равно всегда буду с тобой. С этого дня я не стану принимать людей, и ты пока тоже воздержись. Я хочу, чтобы ты, душа моя, подле меня побыла. Наглядеться на тебя хочу без помех. Все дела и духовное завещание я передам позже, а эти семь дней, я буду любоваться на тебя да молиться Господу Богу. Чай, и у меня грехов пруд пруди. В чем грешна, покаюсь Богу и тебе, потому что Бог мне судья на небе, а ты на земле. Не перебивай, – сказала бабушка, заметив жест моего несогласия. – Слыхала я миллион раз, какая я растакая хорошая. Может, и не зря люди меня хвалили, им видней, опять же трудилась я для них не за страх, а за совесть, так, как и учила меня твоя прабабка. Но есть и у меня свои грехи. Перво-наперво виновата я перед твоей матерью, перед доченькой моей Анной. Знала ведь, что не по сердцу ей то, что я хотела передать все именно тебе. И то ведь, и ее понять можно, на такую-то каторгу тебя обрекла. Какая бы мать хотела своему дитю такой доли, какой я тебя наградила. Это ж подумать только, ни сна тебе, ни отдыха, всю жизнь гной и кровь вытирать, колени от моленья в мозолях кровавых иметь. Если вправду сказать, последние годы я все чаще думаю о своей вине перед Анной и перед тобой. Жизнь, ведь она то такая, то сякая, то нас просят и возносят, а то охоту на нас учиняют, как на зверей. Люди все разные, и характеры у всех разные, кто чужого человека поймет, а кто и своего побьет, а я-то тебя, единую свою кровиночку, к такой жизни приговорила сама! Бывало, детки соседские бегают, в казаков-разбойников играют, а ты, душа моя, на коленках, поклоны за людей бьешь, зубришь и зубришь молитвы. Ночью подойду к тебе спящей, гляну на тебя и вижу твои мысли и сны. Даже во сне ты слова из молитв повторяешь, науку мою твой сонный мозг перемалывает. Встану возле тебя и плачу, и прошу у тебя прощения, и прошу… А утром, как всегда, ставлю тебя на молитву, вида не подаю и отгоняю свои плохие мысли. Сколько родов знатких рассыпались и прекратились. Повыродились и ничего, живут себе припеваючи. Спят сколько хотят, едят не постясь, одежду какую захотят надевают. А мы, Степановы, все в длинном да темном. Ты вот у меня краше солнышка была, да поистратила себя на чужих людей. Боюсь я, чтобы ты, Наташа, с годами не стала винить меня за все это. Но не ради самолюбия, не ради – а для того, чтобы осталось самое главное от нашего рода, все, что мы знаем, что от святых людей пришло».

Видя слезы на глазах бабушки, я попыталась ее перебить, хотела сказать ей, что никогда не пожалею о выбранном пути и изопью всю чашу, которую даст мне судьба, но не укорю ни словом, ни мыслью ее, мою бесценную, ненаглядную бабушку. Но она положила на мою руку ладонь, давая понять, чтобы я ее не перебивала. Я кивнула головой, как бы говоря: «Я все выслушаю и все исполню, в чем бы ни состоял ее наказ», – и бабушка сказала: «Ты всегда меня понимала – ты ведь часть меня, и ты знаешь, что духом своим я приду к тебе и разделю тяжесть твою, и помогу с любой стороны света. Бог милостив к нашему роду, и ангел Его откроет мне свои врата на тот час, когда ты меня позовешь».