Оба преобразились за каникулы.
Кажется, за две недели они обменялись телами. Ну или душами. Короче, этой субстанцией, которая сияет внутри.
Джамаль загорел и уверенно улыбался. Он общался с Виктором на равных, забыв о своём преклонении головастика, которое мелькало в нём иногда, когда Виктор говорил.
Перемены налицо: он больше не был влюблён.
Он освободился.
Виктор же как-то сгорбился, побледнел, ушёл в себя.
На мгновение промелькнула надежда, что Адель его бросила, однако этот его вид разбивал мне сердце.
Может, я тоже освободилась?
Ну да, смешно.
— Дебо! — завопил Джамаль.
Он обнял меня, приподнял, звонко чмокнул в губы и поставил на место. Виктор вытаращился на него, как на врага. Может, приревновал из-за поцелуя? Мне даже захотелось попросить Джамаля проиграть сцену заново в целях эксперимента. Но вместо этого я ответила:
— Надо же! Отлично выглядишь!
— Спорт и горный воздух — всё, что надо для счастья! — проворковал он.
— Я бы тоже хотела покататься на лыжах.
— А я не про лыжный спорт.
Я рассмеялась.
— А как ты, Дебора? Всё нормально? — спросил Виктор.
Очевидное накрыло меня лавиной, и я затрепетала: невозможно отрицать, даже белый, как вареное яйцо, Виктор был хорош до жути. Его борода стала гуще. Кажется, он провёл две недели в лесу, где выживал дикарём. Чудовищно сексуален.
Со свободой можно попрощаться.
— Немного волнуюсь в первый день, но всё будет хорошо.
— Она одна?
«Она» — это моя мама.
Виктор, который покопался в интернете, произнёс «она», будто знал её лично, будто мы все были близки. Мы и вправду близки. Но настолько? Он меня запутал.
Цоканье каблуков возвестило приближение мадам Шмино.
— Джамаль, я не смогу пообедать с тобой сегодня, у меня кое-какая проблема.
— Серьёзная? — Смотря для кого…
Мы вошли в класс 234.
Либо я слишком о себе возомнила, либо Виктор и вправду изучал мою шею с научной доскональностью.
Утро пролетело. После урока английского я со скоростью пущенной аборигеном стрелы выскочила из Питомника и помчалась вперёд.
Поднявшись по лестнице через ступеньку и едва не выплюнув собственные лёгкие на коврик, я открыла дверь изнывающему в квартире Изидору, который уже молил собачьих богов о прогулке.
— Дебора? — крикнула мама из моей комнаты.
Заполнившая всё внутри меня тревога резко сдулась.
— Да!
Мама подошла. На ней по-прежнему была пижама.
— Ты носишь очки? — удивилась я.
— Да, с сегодняшнего утра. Только когда читаю. Всё хорошо?
— Я подумала, мы можем пообедать вместе.
Мама упёрлась руками в бока.
— Ты следишь за мной. Мне это не очень по душе…
— Ошибаешься. Мне нужна твоя помощь.
Я вошла в кухню, к которой наконец-то стала заново привыкать, и поставила на огонь кастрюлю с водой.
— Блюдо дня — суп с макаронами. Идёт?
— Идёт, но я и сама могу приготовить!
— Знаю. Мне нужна одна услуга. Огромная услуга, мама, и очень деликатная. И тебе придётся согласиться.
Глава двадцать третья
Помаленьку-потихоньку Дебора вьёт своё гнездо
Мама согласилась.
Тут же.
— Без проблем.
Стараясь всеми силами оттеснить меня с ненавистной кухни и тем самым вернуть себе звание хозяйки, она насыпала макароны в кастрюлю и помешала их вилкой, царапая дно так сильно, что у меня волосы встали дыбом.
— Можешь рассчитывать на меня. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ей помочь. — И, не оборачиваясь, она добавила: — Я ведь тоже сделала аборт.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать всю серьёзность только что сказанных слов, чтобы уловить спрятанное в них откровение.
— Это было до тебя. Я училась в университете. Денег не было. Слава богу, тогда приняли закон Симоны Вейль. Я забеременела и сделала аборт. Так что я понимаю. Я схожу с Элоизой в центр планирования семьи и помогу ей. Я даже сама запишусь на приём. Но лучше ей прийти к нам после уроков и всё обговорить втроём. Если ты тоже будешь здесь, возможно, она не станет так волноваться.
Нацепив очки на лоб, мама продолжала помешивать макароны.
— Это было…
Слова застряли у меня в горле.
— Это было до твоего отца.
Над кастрюлей мягко клубился пар.
— Мир Элоизы перевернётся, ты знаешь. Может, не сразу, и даже не через несколько недель. Но такого рода события — как бумеранг, всегда к тебе возвращаются.
Изидор умиротворяюще царапал кафель. Я гладила его, чтобы сдержать дрожь в руках.
— Прошло уже двадцать пять лет, а я всё ещё об этом вспоминаю. Часто. Иногда спрашиваю себя, каким было бы это крохотное существо, которое никогда не будет существовать… Встречу с которым отменила я сама.
Ложка вертелась.
Пока приоткрывалась дверь, запертая на три оборота с моего рождения.
Я рассеянно слушала уроки, записывала что-то время от времени, не задумываясь.
Мама делала аборт.
Вечером я привела домой призрак Элоизы и её сероватый оттенок лица.
Обычно такая жизнерадостная, сегодня она была похожа на оленёнка, взобравшегося на мамину кровать на дрожащих лапках и боязно озиравшегося вокруг. Она сидела по-турецки и грызла песочное печенье, словно знатная дама из эпохи Мольера.
— Мы можем сходить в центр планирования, или я отведу тебя к своему гинекологу. Я всё оплачу.
— Я не могу принять…
— Можешь и примешь. Центр планирования — это хорошо. Но я знаю своего гинеколога. Отличный парень. И от себя добавлю, что предпочту обратиться к нему.
Я старалась не налегать на печенье, но напрасно: крошки усыпали всё одеяло. Я попыталась отряхнуть их резким движением руки. Однако мама была слишком занята беседой, чтобы что-то заметить. Хорошо чешется тот, кто чешется последним.
— А как это происходит?
Ты побеседуешь с ним. По закону тебе дадут время на размышление после первого приёма и до того самого дня.
— Того самого?
— До операции, если она понадобится.
— Меня будут оперировать? — вздрогнула Элоиза.
— Я не знаю, всё зависит от срока.
Элоиза тихо заплакала. Мама положила ладонь ей на руку.
— Я с тобой, Элоиза. Ты не одна. Всё будет хорошо.
Я отправилась на кухню приготовить чай. За мной по пятам, словно тень, последовал Изидор.
Всё это слишком.
Когда я вернулась, Элоиза осушила слёзы.
— А если мои родители узнают, что вы мне помогли? Они могут…
— Что? Набить мне рожу?
— Нет… Я не знаю… подать на вас в суд?
— По какому поводу? Я имею право тебе помогать, быть рядом. Тебе нужен взрослый, совершеннолетний, а Деборе восемнадцать исполнится только через несколько недель.
Элоиза уставилась на неё. Мама больше не была похожа на беззащитное, потерянное существо, которое хотело покончить с собой. Она выглядела благородно, словно рыцарь в сияющих доспехах, размахивающий мечом справедливости. Элоиза могла положиться на неё, найти в мамином худощавом тельце опору, получить советы, зарядиться энергией. Расстановка сил изменилась.
Мама стала её непоколебимым проводником.
Истинный повод для гордости.
Следующие недели я провела в какой-то странной смеси эйфории с тревогой — очень любопытный набор.
Через несколько дней после каникул папа пригласил меня на обед. Он ждал меня у лицея в одном твидовом пиджаке, хотя лило как из ведра.
— Мне кажется, ты реинкарнация английского джентльмена, — прошептала я, входя в ресторан, который он выбрал.
Он улыбнулся.
— Ну что? Как дела? Как мама?
Я обрадовалась, что наш разговор начинается с этой темы. В конце концов, он пришёл за новостями — это главное.
— В тебе заговорило чувство вины?
И когда я только научусь умолкать в нужный момент?
— Нет. Любопытство. Я люблю твою маму, Дебора. Не в том смысле, о котором ты могла подумать, но чувство очень сильное. Она мне больше не жена, но никогда не исчезнет из моей жизни.