Читать интересную книгу Изгнание Изяслава - Игорь Росоховатский

– Истребуй с Ярославича крестное целование и клятву на мече, что не причинит тебе зла, – говорил Стефан. – А там и поезжай.

Если бы знал Всеслав, что, говоря это, Стефан думал:"Хорошо бы князю Изяславу сломать клятву. Тогда даже печерские монахи отвернутся от него, и папа сможет сказать:потому и не принял он католичества, что погряз в безбожии, клятвопреступник! А Всеслав, обезглавленный или заключенный в поруб, стал бы мучеником. Его имя освятилось бы. И взяв это священное имя на хоругвь, по костям павших папа пришел бы на Русь".

Но Всеслав не разгадал замысла Стефана, хоть и настораживал его этот боярин. Стефан явился в Полоцк из земли ляхов, но Брячиславич мог присягнуть, что боярин не поляк. Стефан говорил, что служил лишь франкскому и польскому королям, но Всеслав подозревал, что у боярина совсем другой повелитель. Стефан утверждал, что связан с Римом лишь как ревностный католик, но все говорило о том, что он выполняет важные поручения папы. Это последнее обстоятельство и заставляло Всеслава относиться к боярину с особым уважением, чутко прислушиваться к его словам и всегда быть настороже.

Не поостерегся на этот раз. Лодья несет Всеслава все ближе к человеку, который его боится и ненавидит.

Бояре Ярославича встретили полоцкого князя с почетом. Прямо под его ноги на берег бросили и вмиг разостлали длинный ковер. По нему навстречу гостю пошел Ярославич. Они обнялись на виду у бояр и троекратно облобызались. Бояре грянули:"Слава!" Звенели гусли, пели свирели.

А Изяслав-отрок, глядя на целующихся князей, думал, что не увидят этого целования воины, сложившие головы под Минском и на берегах Немана…

Облобызавшись, князья направились к шатру. У самого входа Всеслав остановился в нерешительности. Увидя это, Ярославич выхватил меч и осенил им себя, словно крестом:

– Да оборотит Господь сей меч против меня, если содею тебе лихо! сказал он.

Произнося эти слова, Ярославич дрожал от страха. Что он говорит? Что делает? Вот решающий миг, черта, которую надо преступить! Сейчас он для всех окружающих – правдивый, богобоязненный, а перешагнет черту – станет клятвопреступником.

Муки нерешительности были нестерпимыми. Чтобы они поскорее закончились, князь Изяслав, опережая своего дружинника, сам отдернул золоченый полог, закрывавший вход в шатер. И как только Всеслав туда вошел, чьи-то руки сдавили ему шею, закрыли рот. Его глаза налились кровью. Он отыскивал взглядом Ярославича. Но тот, не в силах вынести зрелища, выбежал из шатра, сел на коня и ускакал.

Связав князя по рукам и ногам, Жариславичи отошли от него и о чем-то заговорили между собой.

Всеслав попытался двинуть руками, но веревки крепко держали его, врезаясь в тело. К полоцкому князю подошел младший из Жариславичей, Ярволод, ослабил путы, заговорщицки подмигнул. Всеслав ответил ему благодарным взглядом.

Жариславичи ликовали. Теперь-то князь Изяслав будет вынужден приблизить их к себе. Но на всякий случай надо ладить и с побежденным. Неизвестно, что будет завтра. Но что бы ни было, кто бы ни победил, Жариславичи разделят с победителями добычу и останутся в выигрыше.

11

Красный праздничный звон плывет над Киевом. Огромными ступенями возносится к небу гранитно-мраморная церковь Пречистой Богородицы, прозванная Десятинной. Слышится нежное протяжное пение. Христиане празднуют победу князя Изяслава над полоцким злодеем.

Церковь набита битком. Каждому хочется посмотреть богослужение, совершаемое самим архиереем. Архиерей одет в раззолоченный саккос[77] с короткими рукавами. Поверх саккоса через плечо перекинут длинный широкий плат, украшенный крестами, сложенными из крупных яхонтов. На груди, пониже креста, висит золотая панагия – круглый образок Божьей матери. Главное украшение архиерея – митра. Она сверкает драгоценными камнями, и мирянам кажется, будто служителя окружает ореол святости.

Роскошное облачение гармонирует с великолепием церкви. Пол сложен из разноцветного мрамора и муравленых[78] плит. Стены украшены мозаикой, фресками. А стены алтаря испещрены мусией – мозаикой из четырехугольных разноцветных стеклянных камешков. Искуснейшие мастера выкладывали мусию четыре года.

Посредине церкви стоят мраморные гробы Владимира Святого и его супруги Анны, а вокруг них навалены сосуды, одежды, шкатулки, чаши, свезенные из разных концов земли.

Недалеко от Десятинной церкви, в храме Софии, также полно людей. И здесь истово крестятся, бьются лбами об пол, жарко шепчут молитвы. И здесь молятся за здоровье Ярославича, благодарят Бога за дарованную победу. И здесь блестит золото и драгоценные камни.

Нет великолепия лишь в тесной деревянной недостроенной церквушке печерских монахов, Феодосий смиренно стоит вместе с другими монахами в такой же, как у них, простой черной рясе и молится.

Блестят его огромные глаза на иссушенном желтом лице, шевелятся бледные тонкие губы. Феодосий опьянен радостью:зачинатель распри разбит! Это послужит уроком другим князьям. Да будет Русская земля великой и единой, недоступной диким ордам кочевников, несокрушимой! И на той великой Руси да будет единый князь Изяслав Ярославич и единый духовный пастырь!

В это время в церквушку вошел монах в изорванной рясе, с клюкой в руке. Он протиснулся к Феодосию.

– Новые вести, брате, – заговорил он. – Всеслава полонили.

На худых щеках игумена появился слабый румянец. То, что сообщил странствующий черноризец, – великое благо и для земли, и для веры православной. Теперь Феодосий сможет сказать верующим:Бог внял нашим молитвам и покарал начинателя распри.

Игумен приосанился и громко сказал:

– С Божьей помощью полонили князя.

– Не с Божьей, а дьявольским умыслом, – возразил странник.

Феодосил отступил от него:

– Неподобное глаголешь!

– Услышь недостойного, труба Господня, – быстро и подобострастно проговорил монах. – Преславный князь Изяслав Ярославич вначале поклялся Божьим именем на мече не тронуть и волоса с главы Брячиславича, звал его в гости. Всеслав доверился и приехал. А князь Изяслав Ярославич свою клятву преступил.

– Поклялся именем Божьим? – переспросил грозным голосом игумен.

Странник подтвердил свои слова.

Феодосий словно стал меньше ростом. Его худые плечи еще больше ссутулились. И раньше не верил он властолюбцам. Много разных клятв они давали, но преступали их неизменно, когда это было им выгодно. И лишь одна-единственная клятва – на мече – была пока нерушимой. В ней соединялись святость имени сына Божьего и сила оружия. Не хлеб – его можно забрать у пахаря, не Бог – вместо него можно позвать на помощь дьявола были главной святыней. Но что стоит князь без оружия?

А теперь и этот предел перейден. Не осталось больше клятвы, на которую можно положиться.

"Господи, всесильный и всеблагий, зачем сие допускаешь? – спрашивал Феодосий мысленно. – Если князь преступил клятву, освященную Твоим именем, кто же соблюдет клятву отныне и кто будет почитать Тебя? Кому верить? Кто будет славословить имя Твое и веру? Кто не усомнится в силе и святости Бога и Божьих слуг?"

12

Князь Изяслав въезжал в Киев под колокольный звон. Но был угрюм. Во взглядах бояр, обращенных на него, он читал осуждение и страх. Князь знал:кого боятся, того и ненавидят. Чтобы заглушить укоры совести, он раздувал в себе обиду, думал:"Разве для себя совершил я лиходейство? Неужели лучше было бы затянуть войну, а тем временем степняки с другой стороны ударили бы? Нет, пусть уж лучше я прослыву клятвопреступником, но землю свою не отдам на поругание!"

И уже видел он себя безымянным героем, мучеником за землю свою, жертвы которого никто не понял. Не он был виноват – другие были пред ним виноваты – от этой мысли горько и сладостно становилось на душе.

А бояре думали по-своему:князь преступил священную клятву, ему теперь верить нельзя ни в чем. И уж если он так поступил со своим сыновцом, то с любым из нас разделается еще проще. Кто зря поклялся мечом, все тому нипочем.

Князь Святослав не доехал до Киева. Он отговорился болезнью и свернул в сторону Чернигова. И Всеволоду советовал поостеречься:"Не знал я раньше за братом коварства и пронырства византийского. А в последнее время приметил в нем и властолюбство чрезмерное. Как бы это не обернулось против нас. Опасайся, брате, за свой удел".

Гордо переступал тонкими ногами белый конь под князем Изяславом. Позванивали украшения и оружие, Ярославича окружали Жариславичи. Они улыбались, глядели на князя с благоговением. Но Изяслав не доверял им, как, впрочем, не доверял теперь никому.

И Феодосий, игумен печерский, вглядывающийся из-за спин встречающих в хмурое лицо князя, думал:"Воистину устами людей говорит Бог:властителя-лиходея люд боится, да и лиходей всех страшится".