Душка хмыкнул.
— Но у нас-то с вами все о’кей. Если так уж захочется шрикануться, попросим Ольгу пожевать бобы и плюнуть в стакан. Хотя, по мне, нет ничего лучше хорошего виски…
В голове Бабушки смутно мелькнула какая-то мысль. Мелькнула и погасла. Он схватил Душку за локоть. Тот вздрогнул.
— Эй, что с тобой?
— Повтори, что ты сейчас сказал, — потребовал сержант.
— Что ничего нет лучше первоклассного виски.
— Нет, раньше. Про Ольгу.
— Я сказал, что для нас всегда найдется два-три отличных плевка…
Мысль вернулась. Бабушка и сам не заметил, как по лицу его расползлась торжествующая улыбка.
— Что это вы сияете, как начищенный пятак? — подозрительно спросил Док.
— Я только хочу спросить… Помните, вы говорили как-то об ишизаки и о том, как они начали вырабатывать шрик?
Маевник чуть не рухнул с кресла.
— Что?!
Док поморщился.
— Если честно, смутно. Кажется, я был здорово пьян.
— Вы говорили, что он стали счастливыми, когда у них в слюне появилось это… Как вы его назвали?
— Эндорфины?
— Во-во. Я тут подумал — а что, если бы у людей было то же самое? Если было бы достаточно просто сжевать миску бобов — и все, ты в улете?
— Это вы к чему, Кунни?
— Тогда ведь не потребовалось бы покупать шрик по грабительским ценам? И «Эклеб» бы прогорел в два счета, так ведь?
— Ну?!
— А скажите, Док — вы ведь можете пересадить слюнные железы от таильтянина человеку? Или, скажем, вырастить из маленького кусочка?
Когда Ольга вышла на веранду с подносом и стаканами, ее встретили такими огненными взглядами, что женщина покраснела.
(Спустя некоторое время.)
— Ну и как мы это назовем?
— «Веселые Жевастики»? — тут же предложил Душка.
— «Джек и бобовый стебель»? — предложил начитанный Маевник.
— «Центр сиаладентрансплантации»? — предложил деловитый Док.
— Кхм… — сказала Ольга, пощипывая пластырь на горле. — Давайте спросим у мистера Бабушки. В конце концов, он автор идеи.
И все обернулись к Бабушке.
Он прищурился, глядя на новехонькое трехэтажное здание клиники. Свежеотмытые оконные стекла весело блестели на солнце.
— Не знаю, как мы это назовем. Зато я знаю, какой плакат мы повесим над входом.
— ?
— «Счастья всем, сразу, и пусть никто не уйдет обиженным» (с).
Роман Суржиков
Девятая пространства
Посвящается Джу Барановской, идейному вдохновителю и первому читателю
Мягким ударом Бекки отправляла мячик по привычному маршруту: двенадцать футов до противоположной стенки, отскок — и обратно. Под конец мячик терял скорость и плавно вкатывался под подушечку лапы. Бекки накрывала его, выжидала какое-то время и вновь отталкивала игрушку от себя, чтобы взглядом карих глаз проследить его путь: двенадцать футов, отскок, двенадцать футов. В астрономически размеренном движении мячика было нечто завораживающее, гипнотизирующее. Хьюго Шелби, наблюдавший эту игру уже не первую неделю, знал, что именно притягивало внимание. Мягкая трава, что устилала пол вольера, не была идеально гладкой, а сквозь вентиляционные отверстия в стекле струился слабый поток воздуха. Из-за этого мяч чуть заметно уходил от траектории, смещался на дюйм-два то вправо, то влево. Такое случайное колебание отличало игру Бекки от холодной точности маятников и беспристрастной математики планет — да и от любого другого движения в этом мире.
Бесчисленные экскурсионные группы вели себя настолько одинаково, что Хьюго мог бы сопровождать их без помощи зрения и слуха. Первые три-четыре минуты из отпущенных двенадцати визитеры жадно рассматривали Бекки и гулким шепотом высказывали впечатления. Из их кучного бормотания выбивалось нечто вроде: «какая синяя!», «мама, а правда», «да просто кошка», «а я читал», — и всякий раз группа косилась на издавшего возглас. Затем люди замечали, что Бекки целиком поглощена монотонной игрой с мячом, и их экскурсионное присутствие ровным счетом ничего не меняет в мировосприятии знаменитости. Тогда голоса становились громче и приобретали ощутимый оттенок досады. Кто-нибудь обязательно спрашивал:
— Это что же, она все время так?
И Хьюго отвечал, например:
— Сэр, Ребекка — весьма обстоятельная леди. Она оставит мяч в покое лишь тогда, когда добьется от него идеального поведения.
Или говорил:
— В пять пополудни мисс Ребекка прервет свои занятия для обеда, а затем немного вздремнет, если плотная пища наведет ее на раздумья.
Но вскоре, к середине посещения, экскурсанты впадали в легкий транс. Вопреки логике, их взгляды фокусировались не на Бекки, а на игрушке под ее лапой, провожали, следили, погружались в действо. Разговоры гасли сами собой, и когда на двенадцатой минуте Хьюго осторожно произносил: «Леди и джентльмены, время визита, к великому сожалению, подошло к концу», — его голос звучал чуждо и неуместно.
Пятидесятидвухлетний Хьюго Шелби, высокий и худой, как жердь, с благородной проседью в висках, походил одновременно на дворецкого и полковника гвардии. Он состоял смотрителем зоологического музея при Натуроведческом институте Бирмингема.
Ребекка была красивым, изящным животным, слегка напоминавшим ягуара. Ее ультрамариновая шерсть искрилась так сильно, словно состояла из тончайших стеклянных игл. Ребекка не была привередлива в питании, но предпочитала мясу и молоку песок с марганцовкой. Четыре часа в сутки она спала, остальное время посвящала игре с брызгами воды, или скакалкой, или мячиком. Сородичей в земной фауне она не имела.
* * *
Кафе «Ромашка», дрейфующее на поверхности озера, имело неоспоримое достоинство: оно состояло из лепестков. Каждый лепесток представлял собой уютную кабинку с одним столиком, изолированную от остальных посетителей.
— Пять месяцев, доктор, — произнес полковник Хардинг, отставил кружку, вытер губы тыльной стороной ладони и веско повторил: — Пять месяцев. Это немалый срок.
— Я в курсе, полковник. Это на тридцать дней больше, чем четыре месяца. И?
— Что вы успели узнать об экземпляре?
— Еженедельно я шлю об этом отчеты своему начальству. По пути их перехватывает и читает также ваше начальство. Что-нибудь добавить?
Полковник Хардинг, начальник специализированной охраны экземпляра U1, извлек из кармана портсигар, сноровистым щелчком откинул крышечку, протянул доктору. Восемь круглобоких сигар безупречной стройностью ряда напоминали патроны в обойме.
— Спасибо, травиться не желаю, — ответил Гамильтон, выбил сигарету из пачки «честера» и глубоко затянулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});