Читать интересную книгу Ночные рассказы - Питер Хёг

В тот день после обеда она попросила его прогуляться с ней. Он чувствовал, что она хочет что-то ему сказать, но они молча шли вдоль берега. У моста, ведущего на Фредериксё, они сели на скамейку. По другую сторону узкого пролива, разделяющего два острова, росло высокое дерево. На дереве, отвернувшись от Симона и Нины, сидели два орла-рыболова, взрослый и птенец.

— Это самец, на дереве, — сказала Нина, и показала самку — далёкую, медленно кружащую точку в небе.

— Эта пара орлов, — объяснила она, — была здесь всегда. Мой дед рассказывал, что, когда он был ребёнком, один приезжий охотник поймал одного из птенцов в ловушку. Дед говорил, что, когда западня захлопнулась, взрослых птиц рядом и в помине не было. Но в то мгновение, когда охотник наклонился над птенцом, чтобы свернуть ему шею, не повредив при этом оперенья, обе они камнем упали с неба. Убегая, он стрелял в них, но кровь заливала ему глаза и он промахнулся. В результате оба взрослых орла потеряли слух, — Она помолчала минуту и задумалась.

— Дед, — сказала она, — выпустил птенца. Взрослые птицы запомнили его и никогда не причиняли ему вреда.

Симон наблюдал за ней со стороны. В этот день она не надела туфли, и, глядя, как она сидит рядом с ним, спрятав ноги в траве, невозможно было сказать, где кончается остров и начинается девушка. При других обстоятельствах Симон заинтересовался бы историей об орле, царе птиц, которого он считал здоровым и подходящим символом будущей Европы. Но в этот момент он почувствовал, что в Нининой истории есть какой-то скрытый от него смысл.

— Это не могут быть те же самые птицы, — сказал он. — Орлы не живут сто лет, — и совершенно неожиданно громко и резко свистнул. На дереве птенец медленно повернул голову, наклонил её и взглянул на Симона. Но взрослый орёл по-прежнему смотрел в небо, как будто ничего не слышал.

Некоторое время они сидели в молчании.

— Время, — сказала Нина в конце концов, — здесь другое, не такое, как в Копенгагене. Ты сам много путешествовал, и большинство тех, кто живёт в столице, объездили всю Данию. Может быть, за исключением, — добавила она, — самых отдалённых мест, таких как это. Но из живущих здесь мало кто бывал в Копенгагене.

Знаешь, — продолжала она, кивнув в сторону лежащего перед ними второго острова, — есть люди, которые всю свою жизнь живут там и никогда так и не перейдут по мосту на эту сторону.

Моя бабушка, — добавила она задумчиво, — никогда не бывала здесь на Кристиансё, и однажды, когда её спросили, почему, она лишь ответила: «Что мне там делать?»

В то же мгновение, словно в подтверждение Нининых слов, от тенистого дерева отделилась фигура молодой девушки в длинном зелёном платье и медленно направилась к ветряной мельнице. Симон встал и ухватился за поручни моста. «Именно с этим, — подумал он возмущённо, — мы и боремся, именно эта косность и стоит на пути нового времени».

Он закрыл глаза и медленно открыл их снова, и ему в голову пришла мысль. «Я, — подумал он, — повешу над этим мостом огромный холст, и на нём я нарисую им картину, подобной которой никто никогда не видел, картину истории человечества, изображающую неистовство стремлений, картину с шипением пара, глухим стуком поршней и выстрелами винтовок, и, наконец, с проблесками всепожирающего белого пламени далеко впереди, картину, которая будет протягивать руки и хватать публику за горло. А публикой будет эта девушка в зелёном и неподвижные мужчины и женщины, и картина эта изменит их жизнь, она перенесёт их в будущее и впрыснет такое вещество в их жилы, что они захотят уехать, уехать далеко, они потекут через этот мост и дальше, прочь отсюда. И это станет вершиной моего творчества — произведение искусства, которое опустошило остров».

Охваченный лихорадочным восторгом от своей идеи, он сделал шаг назад, словно перед холстом, и мысленным взором начал с воодушевлением создавать эту картину, глубоко убеждённый, что он одновременно является создателем всего земного и состоит на службе высшему делу.

В следующий миг он ощутил во Вселенной какое-то сопротивление и понял, что Нина поднялась и стоит прямо перед ним. Она очень внимательно посмотрела на него и спросила:

— Да неужели!

Сначала от удивления Симон замер. Он знал, что не произнёс ни слова, и тем не менее женщина обращалась к нему, словно она была частью мира его мыслей. Потом он наклонился, так что глаза его оказались на одном уровне с её глазами, и тихим спокойным голосом ответил:

— А почему бы и нет?

На мгновение Нина как будто отпрянула. Потом она выпрямилась, сконцентрировав всё своё существо в какой-то одной ей ведомой точке.

— Мы могли бы, — сказала она, — это проверить.

Безграничный внезапный гнев, словно горячая кровь, наполнил рот Симона, так что он не смог выговорить ни слова, но, не задумываясь ни на секунду, с готовностью кивнул.

— Только не забудь, — продолжала Нина, голос её теперь упал до шёпота, и она прислонила свой большой живот к Симону, отчего ему показалось, что двойное биение сердец, её и ребёнка, толкают его назад, — не забудь сказать, когда почувствуешь, что с тебя хватит.

Она отошла от него, и всё в жизни встало на место. Под жёлтым солнцем в ярко-синем обрамлении моря сверкал красный гранит, в воздухе стоял запах водорослей и трав, а на тёмно-зелёных кустах висели крупные матово-чёрные ягоды ежевики. Симон покачал головой, недоумевая, а действительно ли был этот разговор и может ли вообще случиться такое, чтобы его Нина бросила ему вызов.

— Всё это нам снится, — сказал он и пошёл назад к гостинице.

Но он не взял Нину под руку. Он осознал, что по совершенно непонятным ему причинам между ними теперь идёт какая-то борьба, в которой ему прежде никогда не приходилось участвовать и для которой у него ещё не было слов.

В ту ночь Симон спал тяжело и беспокойно. Ему снилось, что на груди у него сидит медведь, и когда он заворочался, оттого что не мог вздохнуть, то проснулся. По просьбе Нины они ночевали в одной из маленьких рыбацких хижин поблизости от гостиницы. В доме была всего одна комната с одним окном, и через это окно сквозил лунный свет, задевая на своём пути свисавшие плети водорослей, которыми была покрыта крыша, и тени от них ложились на пол, словно кривые прутья тюремной решётки. Чувствуя беспокойство, Симон выбрался из постели, ступил на холодный пол и подошёл к окну. Полная луна следила за ним из Вселенной с безучастным вниманием карточного игрока. Мир чего-то ждёт от меня, подумал он, и в следующее мгновение понял, чего именно: впервые и совершенно внезапно он всерьёз осознал, что женщина, которая лежит за его спиной, родит его ребёнка, и мысль эта заставила его оцепенеть от ужаса.

До этого мгновения Симон — настолько, насколько он вообще задумывался об этом, — воспринимал своего будущего ребёнка как ещё одно произведение искусства, как меткое слово, вовремя брошенное в толпу, как нечто похожее на то вдохновение, которое он испытал однажды мартовской ночью десять лет назад, когда нарисовал свою первую картину. Теперь, глядя на женщину в постели, он совершенно ясно понял, что появление этого ребёнка создаст некую надпись во Вселенной, которую нельзя будет закрасить как холст, или забыть, или признать неудачей. Издалека, из лона женщины, первая ступень развития человека звала его, чтобы привлечь к ответственности, и под этим бременем Симон содрогнулся, как от удара.

Но это длилось недолго. Он стряхнул с себя наваждение и стал одеваться. Пошатываясь словно пьяный, он натыкался на мебель, но Нина в постели спала так, как если бы всё её существо сосредоточилось на сне. В дверях он задержался на мгновение и ещё раз бросил на неё взгляд. «Женщин, — подумал он, — ничем не разбудишь».

Вокруг него стояла ночь, тёплая и совершенно тихая, и в лунном свете тёмные камни блестели, словно остров был на самом деле большой чёрной жемчужиной.

Теперь Симон чувствовал, как счастье наполняет его, он вновь был полон сил и бодро шёл, не думая куда, и когда он оказался перед мостом, ведущим на Фредериксё, то понял, что окружающий мир меняется в соответствии с его желаниями и что ночь даст ему ответ.

Какая-то женщина приближалась к нему с той стороны моста. Симону показалось, что он узнает хрупкую фигурку девушки, которую видел днём по пути к ветряной мельнице. Она шла медленно, но целеустремлённо, и, когда она подошла поближе, он, в лунном свете, в котором в ту ночь не было недостатка, узнал её зелёное платье. В руках у неё были чемодан и сумка, и, оказавшись перед Симоном, она поставила их на землю и пристально посмотрела на него.

Даже Симон, даже великий Симон Беринг, призывавший нации к незамедлительным действиям, робел перед женщинами. Но в эту ночь он ощущал, что состоит из своих самых лучших чувств, и он схватил руку девушки и поцеловал, впервые в жизни совершив такой поступок. Рука её была холодной. Она внимательно посмотрела на него, и, когда она наклонила голову и улыбнулась, Симон почувствовал головокружительное узнавание, словно он не раз встречался с ней прежде, и, когда она проследовала мимо, направляясь к берегу, он сразу же понял, что она впервые перешла через мост, что она уезжает с острова и что именно его присутствие должно было навести её на мысли об отъезде. «Сейчас она сядет в рыбачий баркас, чтобы успеть на утренний пароход в Копенгаген, — подумал он, — и в каком-нибудь доме на Зеландии её ждёт место служанки», — он чувствовал, что всё это знает наверняка, как будто ему открыт мир её мыслей, при том, что она не вымолвила ни слова.