Читать интересную книгу Нет жизни никакой - Антон Твердов

— Я об этом и говорю, — закивал своим клювом селезень. — Перенаселенность — одна из существенных проблем Колонии X. А почему образовалась такая проблема? Что, места свободного нет в Цепочке? Да сколько угодно! Вон Тридцать Третий Загробный — по слухам, там вообще жесточайшая нехватка населения! Почему бы администрации туда пару тысяч героев не перекинуть?

«Дельно говорит селезень, — подумал кентавр Борисоглебский. — Тесно тут у нас в колонии, это правда. А если у Илюхи богатырского коня сожрут, с кем я буду рысистые испытания устраивать? Да и потом — героев с каждым днем все больше и больше становится — кончится все тем, что Рысистые испытания негде проводить будет… Откуда этот селезень взялся, кстати? — подумал еще Борисоглебский. — Что-то раньше я его не видел…»

— А сказать вам, — продолжал между тем селезень, — Почему администрация всех героев в одну-единственную Колонию сваливает? Да еще огораживает колонию магическим забором, через который заяц не перескочит, птица не Перелетит, змея не проползет?

— Сказать! Сказать!

— Так слушайте! — торжественно объявил селезень. — Недавно я разоблачил местного инспектора — Эдуарда Гаврилыча, который всем вам, наверное, прекрасно известен.

— Известен! Известен!

«Вмешаться, что ли? — засомневался вдруг кентавр Борисоглебский. — Эдуард Гаврилыч — не кто-нибудь, а мой непосредственный начальник. С другой стороны — очень интересно послушать, как его разоблачат… Потом вмешаюсь. Спешить мне некуда. Надо, конечно, исполнять приказ— ловить неуловимого этого… как его… Черного Плаща… но ничего, минута-другая принципиального значения не имеет. Послушаю…»

— Начнем разоблачение, — заговорил неугомонный селезень. — Вы когда-нибудь задумывались о том, почему Эдуард Гаврилыч в отличие от обыкновенного ифрита имеет две головы, мыслящих по-разному? Да потому что небезызвестный царь Соломон много тысяч лет назад приказал срубить бедному ифриту все его головы за то, что тот, охраняя территорию базара и воспользовавшись своим служебным положением, ограбил, убил и съел бедного персидского юношу Аладдина, торговавшего на базаре финиками! Приказание Соломона исполнили, но наполовину, потому что, когда Эдуарду Гаврилычу (в те времена его, конечно, звали по-другому) отрубили одну из голов, обезумевший от боли ифрит вырвался от палачей и сбежал. Потом, правда, истек кровью и испустил дух где-то в пустыне. Очутившись на том… то есть на этом свете, Эдуард Гаврилыч с понятным удивлением отметил, что все его головы на месте. Только вот одна — та, что была отрублена палачами царя Соломона, — вследствие, очевидно, перенесенного потрясения стала дурить. Эта голова и выбрала себе имя Эдуард… Эдуард Гаврилыч — урод! Ему место в кунсткамере, а не на должности инспектора! Если власти находят необходимым охранять нас, то пусть приставят к нам нормального среднестатистического ифрита, а не какого-то монстра, тем более осужденного самим мудрым Соломоном за мерзкое и ужасное преступление…

— Вспомнил! — раздался вдруг из толпы чей-то истошный крик. — Вспомнил, где я видел поганые рожи нашего инспектора Эдуарда Гаврилыча. Я ему отомщу! Клянусь своей волшебной лампой, я ему отомщу!

На минуту и селезень, и окружающие его герои примолкли, наблюдая, как вдоль по улице по направлению к конторе Эдуарда Гаврилыча, размахивая кривым ятаганом, помчался одетый по-восточному молодой человек.

— Да, — возвращаясь к прерванной теме, проговорил селезень, — теперь вы видите, что надзор над нами осуществляют типы крайне антиобщественные, самим фактом своего существования оскорбляющие наши легкоранимые героические души. Так доколе, я спрашиваю, доколе мы будем терпеть оскорбления? Не пора ли потребовать сатисфакции?

Толпа, окружающая селезня, молчала, переглядываясь сама с собой.

— Не пора ли потребовать ответа у зарвавшихся тиранов? — усомнившись в лингвистических познаниях слушателей, поправился селезень.

— Пора! — единой глоткой взревела толпа. — Даешь свободу!

— Даешь свободу! — вместе со всеми закричал и Борисоглебский, который, опьянившись зажигательными высказываниями селезня, совершенно позабыл — зачем и для чего он выехал сегодня на проспект Каплан.

— Вперед! — завопил селезень, когда шум возбужденного сборища немного утих. — Надерем задницу оккупантам! За мной!

И пошел вперед, скоро переваливаясь с боку на бок и Мягко шлепая перепончатыми лапками по нагретой загробным солнцем брусчатке проспекта.

* * *

— Скоро ты там? — нервничал полуцутик, бегая вокруг Никиты, копошащегося во внутренностях кабинки генератора.

— Скоро, скоро, — пропыхтел Никита, показывая из-за полуоткрытой створки перепачканную машинным маслом физиономию.

— Сам накликал беду, сам теперь возишься, — протараторил полуцутик и вздрогнул, когда сквозь серый туман до него долетел протяжный вой какого-то явно очень недовольного чем-то чудовища. — Давай скорее! Энергии-то генератор наш нааккумулировал достаточное количество? Надо валить отсюда, надо валить отсюда… Давай скорее! Давай скорее!

— Нааккумулировал достаточное количество, — эхом отозвался Никита. — Только настроить надо.

— Нет, какой ты все-таки дурак, Никита, — продолжал волноваться полуцутик, — надо же было додуматься — орать в Пятьдесят Восьмом Загробном. Тут же чудовище на чудовище сидит и чудовищем погоняет… Нас сожрут, не успеем и опомниться. Представляешь себе перспективку — быть пережеванным, переваренным и возродиться в виде кучи дерьма? Это в мире живых можно себе позволить умереть в каком угодно виде, а потом явиться в Загробные Миры свеженьким и чистеньким. А здесь законы другие. Будешь ты одушевленной и мыслящей какашкой.

— Не каркай под руку! — рявкнул Никита, снова отвлекаясь от своего занятия. — Займись сам каким-нибудь полезным делом.

— Я и занимаюсь полезным делом, — закричал в ответ Г-гы-ы. — Я тебя подбадриваю. Чтобы ты скорее чухался. Давай быстрее, придурок! Это чудовище, которое за туманами скрывается, уже очень близко — я по звуку определяю.

— Чего тебе бояться-то? — спросил вдруг Никита. — Ты лее в любой момент любое чудовище можешь трансформировать в кого-нибудь безобидного… в того же таракана, например.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, — уклончиво ответил Г-гы-ы. — Может быть, могу, может быть, и нет… Откуда я знаю, какое именно чудовище к нам подбирается? Вполне возможно, что оно с такой космической скоростью передвигается, что я и пальцами щелкнуть не успею…

— Что-то не похоже на то, что это твое невидимое пока чудовище с космической скоростью передвигается, — усмехнулся Никита. — Полчаса оно уже к нам подбирается, а все никак подобраться не может…

— Кружит, — пояснил бледный полуцутик. — Вынюхивает нас. Или сородичей своих созывает. На пир, так сказать…

Полуцутик вдруг прервался и прислушался, опустившись на колени и приложив ухо к щебню.

— Чую, бежит сюда кто-то, — упавшим голосом сообщил он. — Судя по сотрясению почвы, кто-то очень большой. И злой.

Вой — теперь уже не такой далекий, как раньше — перешел в полулай-полурев, и уже отчетливо стал слышен перестук множества ног.

— А может быть, и не одно чудовище к нам бежит, — Дрожа, продолжал размышлять вслух полуцутик Г-гы-ы. — Может быть, их целый легион. Черт его знает — топает не Меньше десятка ног. А я не могу с точностью сказать — у самых страшных монстров в этом мире десять ног или всего одна. Хорошо, если десять — тогда нам придется удирать только от одной твари. А если…

— Заткнись, а? — совершенно серьезно посоветовал Никита, вытаскивая из нутра кабинки шнур.

— Я просто на слух определяю…

— Сделай, будь добр, так, чтобы я тебя на слух не определял. Надоел, в натуре. Держи трос.

Г-гы-ы принял протянутый ему Никитой трос, зажал его в клыках и, взмахнув крылышками, взвился в туманные полосы, сгущающиеся на высоте человеческого роста до состояния полного мрака. Никита насадил ржавое колесо на такую же ржавую ось и с натугой принялся колесо вращать.

— Скорее бы, а? — косноязычно взмолился болтающийся на конце троса полуцутик,

— Заткнись.

— Чего заткнись-то?

— Заткнись.

— Думаешь, я обязан тебя ждать, да? Сейчас брошу этот чертов трос и улечу. А ты как хочешь.

— Заткнись.

— Чего «заткнись» да «заткнись»?! В натуре — сейчас брошу все и улечу! А тебя сожрут тут без меня.

Никита в последний раз крутанул колесо. В кабинке что-то взвыло и заурчало, потом раздалось механическое тарахтение.

— Готово, — выдохнул Никита.

— Готово! — радостно взвизгнул полуцутик.

Кабинка затряслась, заурчала, выбрасывая из всех своих щелей клубы густого черного дыма, и поднялась на полметра над землей. Никита прыгнул в кабинку. Полуцутик взмахнул крыльями и приземлился ему на плечо. Никита, наклонившись, даванул какую-то педаль, и из зада кабинки ударил вдруг сноп желтого пламени, мгновенно разогнавший полосы тумана в радиусе полукилометра.