на ужин в баре?", "Во что сегодня она будет одета…", "Сорок отдушек нужно отправить производственникам!", "Пора бы дозвониться до родителей…", "Чёртов лифт спускается слишком медленно!" — ещё свежие мысли, каждодневно занимающие мою легкомысленную голову, пронеслись по угасающей памяти. Они в миг превратились в привилегию для обычных людей. Для тех, кто никогда бы не стал сознательно гробить тысячи и без того нелегких судеб.
Перед глазами возникли два чёрных всепоглощающих зрачка, тревожно замельтешивших на моем лице. В дневном свете её радужка бликовала, слегка сужая и расширяя черноту в женском взгляде. Я не мог поверить: прямо на этих глазах я признался, что губил и здоровье Даны ради денег…
— Я опять заснула… — лаборантка не предприняла и попытки подняться. Ее лоб и щека, на которой лежала девушка, раскраснелись, губы иссохлись от тяжелого дыхания через рот, но она болезненно улыбнулась.
— Простите, — страшась любому простому слову после откровенного разговора, я смиренно замер, наблюдая за реакцией Даны. За теперь слишком нежным, недоуменным поведением шокированной девушки. К горлу подкатил ком. — Я понимаю, что всю жизнь буду искупать свою вину за это… Но я прошу у тебя прощения.
Зачем извиняться — я не знал. Ведь это ничего уже не могло изменить, слова раскаяния были не сопоставимы с убийственными поступками. Но я продолжал просить прощения… Потому что это единственное, что теперь я мог делать. Дана молчала.
— Пожалуйста, прости, — безвыходная тоска заполонила грудную клетку. С каждым словом я чуть не взрывался. — Ты стала мне дорога…
Прежде, чем зелёные, побледневшие от строгости глаза, изумлённо округлились, я почувствовал, как у меня дрогнул подбородок.
— Я не понимаю… — сердце тревожно затрепыхалось с новой силой. — Антон… Владимирович, вы просите прощение… За то, что я стала вам дорога?
Мы оба напугано забегали взглядами. Ещё не успев догадаться или просто не веря в произошедшее, я почувствовал, как все пришедшие в движение кусочки растрескавшейся души стали медленно смещаться в исходное положение. Но так, как было до этого разговора в лаборатории, уже быть не могло… В груди у меня возродилось подобие надежды на безопасность, но гнетущее раскаяние в преступлении, масштабы которого я только что осознал, быстро втоптало её в неприязнь к самому себе.
— Если вы про… Личную жизнь, на которую вы имеете полное право, про те поцелуи, то… Я вас, наверное, уже простила. Не нужно себя так корить…
Я не мог и пошевелиться. Всё, что было мною услышано — то, "на что следовало обратить особое внимание". Одна устрашающая навязчивая идея, свербившая ежесекундно фоном и нашедшая сегодня выход. Мне не хотелось верить, что настолько реалистичная душераздирающая картинка стала плодом моего собственного воображения. Но девушка говорила так, словно не имела и намёка на подозрения, будто не слышала ничего из того, что теперь меня злобно душило… Я надышался тимолом вместе с Даной Евгеньевной.
Лаборантка неловко приподнялась со стула, забыв привычно поправить смявшийся задравшийся халат. Сбивчиво осмотревшись, она едва не рухнула на пол, но я дрожащими руками удержал её за плечи, и мы продолжили недвижимо стоять в тишине. Мне было до горечи стыдно смотреть в женские заискивающие глаза, исполнившиеся какой-то удивительной нежностью и высматривающие мой то и дело падающий на пол взгляд. Я видел последствия того, что ляпнул что-то обнадеживающее… Дана и я испытывали сейчас диаметрально разные чувства. Сколько же мы были в отключке?.. И как бы я не хотел прикоснуться к её медленно приблизившимся губам, я лишь нервно сглотнул и отодвинул лаборантку за плечи, которые продолжал отчаянно сжимать. В солнечном сплетении жалобно заныло.
— Дана, давай выйдем отсюда, — я метнул взгляд к распахнутому окну, затем к включённой вытяжке — они нас плохо спасали сегодня… А от осознания того, что летучие пары, скопившиеся в помещении, продолжали травить наши мало сопротивляющиеся организмы, я чуть откашлялся. Но Дана ведь каждый рабочий день вдыхала очищенные продукты синтеза напрямую, без респиратора, полагая, что получила душистое вещество.
Не то от пробирающего холода, не то от невротического тремора, я весь дрожал и боялся выпалить вслух что-то лишнее, глядя в её помятое личико. Реальность, происходящая в моей голове, отказывалась стабилизироваться: я не мог верить её неосведомленности. Лаборантка расчувствовалась признанию в том, что я дорожу ей, но эти же самые обозлённые обиженные глаза я видел под признания в преступлении. Вещество подчинило себе мою психику, и даже сейчас я сомневался в происходящем.
Мы вышли из лаборатории. Меня мало волновало, что подумает Дана после несостоявшегося поцелуя, который я не смог допустить, но точно знал, какой след оставлю в её душе, если всё вскроется.
Отравленный воздух остался за захлопнутой дверью. Девушка плелась по коридору вслед за моим торопливым нервозным шагом — я вышел из лаборатории другим человеком. Нужно было продолжать жить, словно я Антон Кулибин, а не Конченная Мразь… Но глаза широко и бесповоротно открылись на то, кем я являюсь на самом деле.
Мы вернулись в кабинет.
— Тебе плохо? — я схватил стакан, в другую руку — графин с кипяченой водой и принялся наполнять звенящее от соприкосновения пустое стекло. Неаккуратно разлитые капли потекли по ладони и запястью, впитались в рукав рубашки. — Возьми.
Дана опустилась на один из стульев за переговорным столом, который я со скрипом отодвинул на середину прохода, и двумя руками взяла стакан.
— Не очень… — она смерила меня затуманенным, но встревоженным взглядом прежде, чем отглотнула. Вода потекла по подбородку и шее, девушка отстранилась от стакана, утерев рот.
Я не мог поверить в то, что наговорил. "Ты стала мне дорога" — да я сам уже сомневался, а прошло лишь пару мгновений… Зря ляпнул.
Дождавшись, когда девушка напьётся, я и себе наполнил стакан, затем громко осушил.
— Иди-ка домой, Дана. Запри дверь на все обороты, спрячь ключи, телефон. Зашторь шторы и выспись, наконец.
Лаборантка была словно не в себе — хотя это же справедливо и для меня — голову слегка потряхивало, взгляд рассеянный, непонимающий. Стало страшно, кожа теперь словно состояла из холода.
— …Можно ещё? — она чуть просипела так, что едва удалось разобрать. Я непонимающе опустил взгляд на стакан в своих руках и снова схватился за графин. — Во рту как-то сладко…
Действительно, слюна была до противного приторная, гниловатый цветочный привкус вязал на языке. Я сглотнул посильнее, вновь вода заплескалась по стеклянным стенкам.
— Держи, — передал лаборантке стакан, и прошёлся к окну, отвернувшись от девушки. — Обещай, что послушаешься.
Спиной я остро ощутил, как Дана съежилась от неловкости, тишина кабинета выстелила пространство смущением. Ей не зря