Читать интересную книгу Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

В свое время, когда в армии узнали о назначении Кутузова главнокомандующим, там было сплошное ликование. Эту радость кто-то выразил словами:

Барклай-де-ТоллиНе нужен боле —Приехал КутузовБить французов…

И вдруг он отступает! Тревожное волнение улеглось только тогда, когда прошли слухи, что Кутузов готовит бой Наполеону перед Москвой.

Не сумел Наполеон разгадать маневр Кутузова. И за это жестоко поплатился.

Опьяненный славой непобедимого, сумевший в течение пятнадцатилетнего похода овладеть Миланом, Каиром, Веной, Берлином, Лиссабоном, Мадридом, Амстердамом и Варшавой, Наполеон рвался к Москве, а она была совсем рядом. Даже тогда, когда ему доложили, что под Бородином его армия потеряла сорок семь тысяч солдат и офицеров и сорок семь генералов, он привычно сунул за борт мундира руку, решительно заявил:

— Через двое суток я буду в Москве, а там все забудется. Еще немного — и русская империя будет у моих ног…

Решительный Наполеон объезжал войска, лично воодушевлял их.

— Непобедимые солдаты, цель похода рядом! — призывал император.

Наполеон подробно знал о потерях, о запасах провианта и оружия, но не знал главного. Главное же заключалось в том, что под Бородином его армия потеряла самое важное качество, без которого она стала совсем иной: нравственную силу.

После Бородина французская армия по-прежнему продолжала продвигаться вперед по земле русской, не подозревая, что ее нравственная сила осталась на поле Бородинском. И то, что французский маршал Мюрат не отрывался от русских, отходящих к Можайску, не говорило о его силе.

Кутузов знал тяжкое положение своих армий: не было резервов, недоставало снарядов и патронов, провианта. «Защищать Москву нет не только возможности, но и целесообразности», — думал полководец. Решение оставить Москву созревало и вынашивалось в глубокой тайне: никто, от солдата до генерала, не помышлял об отступлении. До последней минуты главнокомандующий скрывал свой замысел. Приказал генералу Беннигсену выбрать позицию у ворот Москвы, где якобы будет дано сражение Наполеону, хотя он знал, что никакого сражения не будет.

Выбирая позицию, не любивший Кутузова начальник главного штаба Беннигсен втайне вынашивал надежду, что, в случае успеха, припишет его себе, ну, а если неудача — все свалит на главнокомандующего. Когда выбор был сделан, Кутузов, уверенный, что подходящей позиции вблизи Москвы нет, поручил нескольким генералам осмотреть ее. Как и следовало ожидать, генералы нашли позицию совершенно не пригодной и доложили об этом Кутузову. Михаил Иларионович стоял на Поклонной горе и с болью сердечной разглядывал в подзорную трубу первопрестольную. Выслушав и отпустив генералов, главнокомандующий вновь поднес к глазам руку с трубой. Сотни золоченых церковных куполов, ярко выделявшихся на фоне зеленых деревьев, предстали перед его оком. Легко угадывались городские бульвары в окружении больших и малых строений. Серебром блестели воды Москвы-реки. Башни Кремля, отражая лучи солнца, возвышались над городом. Кутузов оглядывался в ту сторону, где жила его дочь Прасковья с многочисленной семьей. Восемь детей у Паши. Узнает доченька — и не поверит, что я был в Москве и к ней не заехал, подумал полководец. И вспомнил недавно полученное письмо от нее: «Вчерась мы ходили в церковь и молили бога, чтобы послал тебе здоровья и мудрости победить супостата».

Москву он проехал окраиной, но и там заметил, как суетливо покидали ее жители. Призывы генерал-губернатора Растопчина к москвичам и его заверение, что Наполеона он в Москву не пустит, силы не возымели: беженцы запрудили все дороги. Растопчину никто не поверил.

Закончив глядеть в трубу, Кутузов уселся на походный стул, поданный ему денщиком Ничипором, продолжал обдумывать решение, которое предстояло объявить сегодня на военном совете. В нем судьба России. Поймут ли?

Мысли полководца прервал московский генерал-губернатор. Растопчин, одетый в парадную форму, в сопровождении адъютантов, внезапно подъехал на тройке, предстал перед главнокомандующим, пытаясь доложить ему, но Кутузов, устало махнув рукой, дал понять, что не намерен слушать. И все же Растопчин успел хвастануть:

— Я, ваша светлость, жизнью отвечаю, что злодея в Москву не пустим. Я создал сильное ополчение… и уведомил об этом их императорское величество…

— Я, я, ай-яя, — пробормотал Кутузов и устало поднял глаза на Растопчина, продолжая постукивать указательным пальцем о ножку стула, а потом, как бы что-то вспомнив, слегка улыбнулся и велел Ничипору подать чай.

Растопчин увидел, что главнокомандующий к его докладу никакого интереса не проявляет, нисколько не смущаясь, отошел от Кутузова и начал рассказывать генералам о том, какое грозное ополчение он создал против Наполеона. Генералы и офицеры улыбались: они знали, что бахвальства Растопчину не занимать.

Отпивая мелкими глотками горячий чай, Кутузов решил отвлечься от тяжкнх дум, спросил у денщика:

— Ничипор, письмо из дома давно получал?

— Последнее пришло, когда было бабье лето, ваша светлость, я еще не успел отписать…

Кутузов чуть улыбнулся, хотел сказать, что опять пришло бабье лето, но помешал дежурный генерал Кайсаров, прибывший доложить: приказ светлейшего известить всех корпусных командиров о том, что в четыре часа пополудни они приглашаются их светлостью на военный совет, исполнен. Потом Кайсаров провел главнокомандующего в подобранную для него квартиру.

Избу для князя нашли рядом. Покрытая соломой изба в деревне Филях, у подножья Поклонной горы, была самая просторная. Изба принадлежала Андрею Фролову. Спустя некоторое время в сопровождении Кайсарова Кутузов вошел в избу. В горнице стояли громоздкий дубовый стол и две длинные деревянные скамейки. В углу висела икона, а под ней — лампадка. Лампадка издавала тусклый свет и горький запах. Хозяйка, освобождая избу для необычного постояльца, о котором много наслышалась, причислила его к лику святых, а посему и зажгла лампаду. Михаил Иларионович подошел к иконе, снял фуражку, перекрестился, а потом протянул руку и двумя пальцами потушил фитиль в лампадке. В это время услышал:

— Мамка тушить не велела.

— О, мы здесь не одни, — сказал Кутузов и повернулся на голос. На печке, прижавшись к стене, сидела хозяйская девчонка, до сих пор молча наблюдавшая за вошедшими.

— Ты кто такая? — ласково спросил князь.

— Малашка Фролова, мне мама велела здесь тихонько сидеть, — бойко ответила Малашка.

— Вот и слава богу, — улыбнулся Михаил Иларионович и, услышав цокот конских копыт, взглянул в окно, увидел, как из кареты лихо выскочил генерал Остерман-Толстой. Оправил мундир, направился к дому.

К назначенному времени в избе сидели: Ермолов, Дохтуров, Коновницын, Остерман-Толстой, Милорадович, Барклай-де-Толли. Немного опоздали генералы Толь и Раевский, но когда прибыли и они, не было генерала Беннигсена, который в это время обедал, а затем не спеша наводил туалет. Опозданием он как бы подчеркивал свою независимость. В свое время Беннигсен участвовал в заговоре против императора Павла I и с тех пор считался самым приближенным лицом Александра I. Военную карьеру Беннигсен строил на интригах и лживых доносах. Это он в ночь перед вторжением Наполеона в Россию давал бал в честь царя на своей даче под Вильном. Там и состоялась сделка: Беннигсен продал царю дачу за двенадцать тысяч рублей золотом, а ровно через двое суток на этой даче расположился… Наполеон.

Кутузов время от времени посматривал на часы, но по поводу опоздания Беннигсена, этого ганноверского интригана, состоящего на русской службе, раздраженности не проявлял. Не открывая совета, он спокойно расспрашивал генералов о состоянии войск, давал разные советы.

В другой раз Михаил Иларионович не стал бы ожидать Беннигсена, но сейчас, ввиду особой важности вопроса, предстоящего к обсуждению, сделал исключение.

Когда казалось, что все уже обговорено, а Беннигсена все еще не было, кто-то из генералов решил немного отвлечь главнокомандующего от тяжких повседневных дел и спросил:

— Ваша светлость, сказывают, будто во время наступления на Измаил вы обратились за поддержкой к Суворову, но вместо поддержки получили его ответ, в котором он уведомил вас, что уже послал донесение о взятии Измаила и что вы назначены комендантом города?

Лицо Кутузова просветлело. Напоминание о тяжком, но приятном прошлом обрадовало его.

— Суворов — наш учитель. Дай бог быть достойными его учениками…

Он хотел еще что-то сказать, но в это время в светелку ввалился Беннигсен и попытался что-то молвить в свое оправдание, но Кутузов махнул рукою, сразу перешел к делу. Спокойно, как всегда, попросил генералов высказать свое мнение: следует ли давать бой перед Москвой, или оставить ее неприятелю без боя, но сохранить армию?