Читать интересную книгу Игра в ящик - Сергей Солоух

– Папа, папа...

Вот это попаданье. Точно в цель. Потом подбежала Маринка. Совсем худая и невесомая, одни глаза. А следом, чуть погодя, с лопаткой, приготовленной для родственного рукопожатия, Маринкин младший брат Игорь. Какой-то, должно быть, возрастной кожный нежданчик на лбу молодого человека был запечатан пластырем, и от вида белого креста над левой бровью ошеломляющая приятность происшествия слегка поблекла.

– Как вы? – спросил Ромка Маринку.

– Да вот, Игорек нас привез.

Девятнадцатилетний сопляк на собственном, пусть и с чужого плеча, б/у донельзя, транспортном средстве вплыл явной диссонансной нотой, не теми фанфарами, в победный марш семейной встречи триумфатора. Невиданно успешного аспиранта московского академического института. Лучше бы они Ромку дома ждали, а сам он по-простому, на автобусе приехал. В счастливом, безмятежном настроении.

Военный химик, полковник Иванцов, в манере, свойственной людям его сурового призвания и уставного нрава, делил потомство на наследников и женский пол. И того и другого у него на довольствии состояло по одной единице. До поры до времени. После апрельской свадьбы, летом семьдесят четвертого, когда Ромка в первый и последний раз посетил не обозначенное на картах место службы тестя, Семипалатинск-21, Олег Анатольевич радости освобождения не скрывал. Ставя на стол первую холодную, так зятю и объявил: «Ну что, студент, начнем процедуру передачи из рук в руки?»

В принципе, Рома был не против начать и завершить процедуру, и даже, если надо, то снова расписаться. В реестре или ведомости. Удивился он, только обнаружив, что в обратный путь, безо всякой подписи и договора, ему в довесок к любимой жене прицепом выдан ее двенадцатилетний брат для полуторамесячного оздоровления на Обском море. Все это время Ромка честно кормил довольно капризный и прожорливый довесок, а об истинном размере папой-полковником приватно выданного Игорьку денежного аттестата узнал лишь перед самым отъездом, когда малец умудрился за три Ромкины стипендии, сто восемьдесят рублей, купить у соседа по подъезду джинсы «ливайс» на вырост, размера на три больше окружности своего мелкого зада. Маринка смеялась и обзывала братца дурачком, но Ромка был унижен. Все его деньги, включая те, что он зарабатывал на кафедре, печатая статьи и вписывая формулы, уходили на съемную квартиру, и купить такие «ливайсы» Маринке, на вырост или в талию, Ромка тогда никак не мог.

Он и сейчас не мог. Привез вот чудесные французские туфли-лодочки из магазина на улице Южной, за сороковник, а джинсы, настоящие синьки, за которыми богатенький сосед по комнате Бориска Катц мотался на Беговую, и не думал. Этот вожделенный и абсолютно недоступный кусок тряпки тянул на двести пятьдесят, а то и триста, и в руки не давался. Пока – не пока, но не способен был, выходит так, Роман Романович содержать женский пол по высшему разряду, и тесть, военный химик, большой специалист и дока по отравляющим и ядовитым смесям, всегда находил способ издалека, но веско напомнить Ромику об этом неполном соответствии занимаемому положению.

– Сам пригнал, – гордо сообщил наследник офицера Ромке, когда из плохо, но все-таки хоть как-то отапливаемого зала все вместе вышли на голый ледок портовой площади, где, зад поджав на ветерке, обиженно тосковал «ИЖ комби» цвета куриной тушки с рынка. Розанчик.

«Лучше бы ты сам в институт поступил», – подумал про себя Роман, твердо решив непрошеное конфетти семейного сюрприза если и не выкинуть из головы совсем, то непременно и решительно смести все к черту, за черный круг, в глухую периферию своего на редкость здорового сознания. И в общем-то преуспел. Сообщение, сделанное уже на ходу, на перекрестке возле поста ГАИ: «А у отца теперь “шестерка”», – московский аспирант, можно сказать, пропустил мимо ушей, потому что, сидя рядом с собственным наследником на заднем сиденье, уже вовсю дурачился. Закрывал ладонью Димке глаза и вдруг, неожиданно приподняв руку, дул, как под рыцарское забрало, малышу в круглые дырочки доверчивого пятачка. Димок от радости урчал и по-собачьи тыкался резиновым носишкой в Ромкины пальцы. А когда остановились и выгружались у крыльца, по-настоящему уже рассмешил, с не ожиданной торжественностью объявив очень тихо, но очень горячо на ушко:

– А я знаю... Ты у меня директор!

– Кто тебе сказал?

– Диктор Агафонова. По радио.

Окончательно и бесповоротно вопрос о хозяине положения решился через полчаса, когда, тоскливо обнюхав в Ромкиной квартире все углы и бросив последний рыбий, дохлый взгляд на новенькую раскладушку, Маринкин братец Игорь убрался в свою общагу. Уполз, и удовольствие от этого отхода раком с бесполезными шевелениями всех челюстей, хвостов и усиков вернуло Ромке то счастье, ту неизменную уверенность в себе, которую он нес как абсолютные 36 и 6, спускаясь по аэрофлотовскому трапу два часа назад на каменную от морозца землю. Он снова был источником тепла и света. Для Маринки и Димки, по крайней мере. А остальные пусть сами думают, решают, как холод черного и белого превратить в ласку красного и желтого. Автовладелец Игорь Иванцов в первую очередь.

Во всяком случае, никаких сомнений не было в том, что щедроты тестя, сумевшего через какого-то армейского друж ка-костоправа запихать этой осенью наследника на стомфак южносибирского меда, одним лишь бройлерного колера металломом на колесах не ограничились. Наверняка и ежемесячное воспомоществование на съем жилплощади исправно поступало. Вот пусть теперь и согреет молодого человека все то, что он наэкономил, столуясь и квартируя в отсутствие Романа у него дома. Ботинки «Саламандер», куртка «Ли» и ручка «Паркер», которую придурок непонятно зачем, но тоже успел продемонстрировать.

«А те места, которые вся эта роскошь тунеядца не прикроет, можно залепить простым бактерицидным пластырем, стащить из препараторских запасов и залепить», – весело думал Ромка наперегонки с Димкой, в две пары ножниц перекусывая крепкую колбасную пеньку, стянувшую коробки с великолепною пятеркой и вратарем команды «Метеор». А вот с Маринки он снимал лишнее в ванной один и без применения технических приспособлений – правда, при включенном душе, но это чтобы Димок за стенкой слаще спал под шум ночного, вселенского, счастливого дождя.

Это были замечательные две недели. Димка не ходил в сад и по утрам, как десятиногая сомнамбула, шурша крахмалом и мукой всех одеял на белом свете, заползал на теплое еще Маринкино место и, круглым лбом приклеиваясь к Ромкиному боку, в такие увлекал бесконечные, бездонные пучины сна, что удивительно, как удавалось отцу и сыну до полпятого подняться, поесть борща, в хоккей побиться и даже почитать вслух книжку «Буратино». А после оба вприпрыжку бежали по толстой улице 50 лет Октября встречать маму Марину. И так же кувырком, через площадь Советов и магазин «Новинка», домой на Красноармейскую. Все дни, все дни кроме двадцать шестого, когда не в очередь с сестрою-осенью вдруг задышала настоящая зима. И на теплую сырую землю и черный зеркальный асфальт лег ровным, плотным слоем уже второй из череды пробных снег. В этот день вышли раньше, за час до встречи, и шли долго, кругами, старательно вытаптывая елочкой – ступня к ступне – узоры, домики, рыб и зверей. Лишь бы найти нетронутый пятачок белого. Яркое, синее, живое проступало широкой благородной гусеницей за Ромкой, а под калошиками Димки – смешными дробными спинными позвонками, пока зародышами, эмбриональными наметками будущих колбас. На площади у белого дома за бронзовой спиной Ленина в пальто на здоровенном нетронутом куске небесного теста Ромка вдруг вытоптал не чижика, а слово. ДИМА.

– Прочти, – сказал он сыночку, веселый и довольный. – Первая буква д.

– И, – как-то померкнув, после большой и странной паузы, продолжил мальчик.

– Молодец. А дальше?

– эМ.

– И дальше?

– А.

– Что получилось?

– Дэ... И.. эМ... А...

– ДИ, – с прежним задором и легкомыслием, попробовал подсказать Роман.

– эМ... А... – безнадежно повторил сын.

Слово не складывалось. Буквы слогами не женились. Хоть убей. Стояли телеграфными столбами без связывающих проводов.

– Ну же, подумай, – с глупой улыбкой все гнул свое папа-медведь. – ДИ и МА. Что вместе получается?

– Ничего, – тихо ответил мальчик.

Он медленно отошел и, необычно тесно ставя черные калошики, обвел злобно оскалившийся квартет Дэ, И, эМ, А пет лей-удавкой. Немного постоял, переступил, и пошел на второй, почти соприкасающийся с буквами круг. Ромка понял, что сейчас произойдет, и это понимание было каким-то сверхважным и очень, очень ему нужным. Именно сейчас.

– Ура! – крикнул тогда большой Подцепа и со всей безжалостною косолапостью, на которою был только способен, попер, давя свои же буквы, попер навстречу сыну.

«Вот так и меня... да я сам вот так... Сам постоянно все хочу зачем-то получить до срока, – думал Ромка, трудясь бок о бок, с дивно сопящим и раскрасневшимся от счастья малышом. – Ну рано ему еще читать, наверное. Шестой год. Буквы знает, и хорошо. Всему свое время. Через год прочтет. А я защищусь. И перестану считать каждую копейку. Время работает на сильного. И все придет. Придет само собой, потому что такова задумка, план, график и расписание. Всему свой черед, и нефиг поддаваться настроению. Причем чужому. Абсолютно несвойственному мне и даже неприличному. Честное слово. Главное вот так переть. Переть вперед. Буром, катком. Не срываться, не метаться, не делать пусть и невидимые миру, но непростительные глупости».