И днем этот страх не проходит, и у меня в горле комок, и глаза на мокром месте, и все время хочется плакать…
Я не хочу выходить на улицу, Я не могу видеть людей. Я стараюсь не открывать штор в своей квартире Это видимые, физиологические проявления того ада, что живет внутри меня.
Он, этот ад, страшнее, чем любое наказание, которое, возможно, когда-нибудь придумают для меня на Земле.
И – хуже любой из тех кар, что церковники сулят нам после смерти.
И эта моя смертная тоска все длится и длится…
И с каждым днем она становится все тяжелее и больше… И это – продолжается уже много дней… И это всего-то в расплату за один или два часа наслаждения…
Можно было бы покончить с собой…
Да, можно…
Смерть – она прохладна и легка. Она куда милее, чем те адовы муки, которые я сейчас испытываю.
Лишь одно меня удерживает от того, чтобы наложить на себя руки. Только одно.
Воспоминание.
Я знаю себя. Я уже очень хорошо знаю себя.
Я помню, что со мной такое случалось и раньше И знаю: все проходит. И в один прекрасный день я проснусь и вдруг почувствую себя великолепно: бодро, солнечно, страстно. Я буду ясно и радостно чувствовать каждую клеточку своего тела. И тогда я снова выйду на улицу. И буду улыбаться прохожим. И все происходящее на свете – все подряд! – будет радовать меня.
Каждое дуновение ветерка, каждое шевеление листьев будет замечаться и радостно отзываться во всем моем теле. И это успокоение будет длиться день, и два…
Пока… Пока постепенно оно не перейдет в пьянящий зуд. В желание. В страсть. В тягу найти ее, новую женщину, и испытать свое особенное счастье.
И тогда я отыщу ее, жертву. И испытаю его – мое Наслаждение.
И придет оно – мучительное, яркое, ни с чем не сравнимое удовольствие!.. Эта неземная радость… И настанет… О, тот сладостный момент, когда они плачут, и извиваются, и молят о пощаде…
О, какая это будет бездна наслаждения!..
И я предчувствую: моя тоска пройдет. Скоро пройдет.
Мой ад на земле кончится. И оно, мое очередное перерождение, вот-вот случится. Скоро.
Совсем скоро.
* * *
Оперативное чутье подсказывало Паше Синичкину, что к номеру два из списка полковника Ходасевича ему нужно прибыть лично.
Из строчки в досье следовало, что подозреваемого зовут Николай Калачев, ему двадцать лет от роду, и он сын генерал-полковника ФСБ Николая Калачева.
Калачев-младший числился третьекурсником платного отделения Лингвистической академии имени Мориса Тореза. Однако в учебной части иняза Паше сказали, что студент Калачев в данный момент пребывает в академическом отпуске по болезни. По тону, которым с Синичкиным разговаривали, он сделал заключение, что Калачев в вузе звезд с неба не хватает. Было даже похоже, что сынок фээсбэшного генерала надоел доцентам с кандидатами хуже горькой редьки.
Прописан двадцатилетний Калачев оказался не у генерала с генеральшей, а отдельно. Причем в гордом одиночестве и в самом центре – в наиблатнейшем квартале неподалеку от Патриарших прудов, по адресу: Спиридоньевский переулок, дом двадцать три, квартира пять.
По счастью, тамошний участковый, майор Подрезков, оказался знакомым Паши. Когда-то Синичкин работал с ним в райотделе. Потом Подрезков сделал карьеру и теперь вот стал участковым на Патриках. А быть городовым на Патриарших, где что ни квартира, то банкир, бандит или кинорежиссер, – это и престижно, и перспективно. Это вам не какое-нибудь плебейское Орехово-Борисово Южное.
Порой Павел, благодаря своему центральному местожительству, совершенно случайно сталкивался с Подрезковым на улице. Пару раз они даже выпивали по рюмахе – за Пашин, естественно, счет. Кроме того, Подрезков числился в Пашином золотом списке нужных людей. Поэтому Синичкин регулярно лично поздравлял его с Новым годом и даже пару раз посылал ему с курьером бутылку хорошего виски.
Стало быть, звонить Подрезкову Синичкин мог с легким сердцем. Он знал, что тот расскажет ему о Калачеве. Возможно, даже поведает о нем то, чего не расскажет своему непосредственному начальству.
Синичкин позвонил Подрезкову по мобильному и предложил ему опрокинуть где-нибудь рюмаху-другую. Тот сказал: «С удовольствием, но послезавтра»
Паша рубанул сплеча: «А мне надо поговорить с тобой прямо сейчас». Подрезков засмеялся: "Ладно. У меня дела на Петровке. На обратном пути загляну к тебе.
Прогуляемся".
В очередной раз Синичкин возблагодарил свое центровое место жительства. Поехал бы к нему участковый, живи Синичкин где-нибудь на выселках!.. Заманить гостя на Большую Дмитровку куда проще. И в преддверии визита Подрезкова Паша навел легкий марафет в коридоре и на всякий случай на кухне.
Впрочем, Подрезков спешил и заходить в квартиру не стал.
Помаячил в коридоре, сказал: «Хочешь говорить – давай, вперед! Потолкуем по дороге». Что оставалось делать? Павел нацепил мокасины, и они вдвоем спустились по гулкой лестнице старорежимного подъезда.
Вышли из его полумрака на залитую солнцем Дмитровку.
На фамилию Калачева, произнесенную Пашей, Подрезков прореагировал в том же стиле, что и в учебной части Лингвистической академии: он коротко и неодобрительно хмыкнул.
– На что он тебе? – спросил Синичкина Подрезков.
– Есть основания считать его подозреваемым в убийстве, – ответил Павел тщательно отрепетированной фразой.
– С каких это пор у нас частный сыск убийства расследует? – усмехнулся Подрезков.
– С тех самых, когда это начинает задевать интересы моего клиента, – нашелся что ответить Синичкин.
– А ты в курсе, кто у этого Калачева папаня? – спросил участковый.
– Да в курсе, – вздохнул Синичкин. – Генерал ФСБ.
– Ну, тогда ты сам понимаешь, на кого поднимаешь ножку.
Павел кивнул:
– Понимаю…
Они шли по солнечной улице в сторону Пушкинской площади.
Подрезков на ходу выдал Павлу краткую и, судя по всему, тщательно дозированную информацию.
Из его рассказа явствовало, что Калачев-младший в данный момент нигде не учится и не работает. Чем он вообще по жизни занимается – непонятно. Ведет юноша крайне уединенный образ жизни. Даже на улицу редко выходит. Отец с матерью его не навещают.
Он их, кажется, тоже. Друзей у Калачева вроде бы нет.
И никто в гостях у него практически не бывает.
– А на какие шиши он живет? – удивился Павел.
– Предки, скорей всего, деньжат ему подкидывают, – пожал плечами Подрезков. – Точнее, наверно, мамаша подбрасывает. Втайне от отца.
– Если он дома целыми днями сидит – чем же он там занимается?
– А хрен его знает! Может, в компьютер пялится.
А может, лобзиком выпиливает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});