Всемирная история дает нам множество примеров несовпадения титулатурных притязаний правителей с реальным положением. Но она же свидетельствует о том, что такие претензии не лишены значения исторического факта. В данном случае можно предполагать, что внешнеполитические отношения Ямато в V в. оказались настолько активными, что давали ей основание претендовать на «управление делами» чуть ли не всех владений Корейского полуострова, кроме Когурё. Китайские династии Сун и Лян, с которыми сносились японцы, во всех случаях признавали «военное присутствие» Ямато («Великий полководец, успокаивающий Восток»), а в 451 г. признали даже полный титул, присвоенный владетелем Ямато [Sakamoto, 1969]. Также во всех случаях правитель Ямато титулуется «Японским государем (ваном»), т. е. единовластным правителем. В послании 478 г. У лишний раз обосновывает законность своего положения. Затруднительно объяснить мотивы китайских государей, по которым они признавали одни титулы и отказывали в утверждении других. В случае с посольствами 421 и 502 гг. можно учитывать факт провозглашения новых династий: [Лю] Сун и Лян. Однако наивно объяснять сам факт признания этих титулов «неосведомленностью» китайцев [Ким Сокхён, 1963].
Не все цели этой фазы дипломатических связей оказались достигнуты или достигнуты в равной степени. Затруднительно сказать, в какой степени ограниченное китайское давление на Когурё в V в. было обусловлено действиями японских дипломатов. И хотя связи повысили престиж режима Ямато, они не смогли предотвратить падения японского влияния на полуострове.
Регулярные связи с континентом затормозились в 478 г., однако японцы не переставали пристально следить за положением на континенте; информацию о Китае они могли получать, например, через Пэкче.
Первое японское посольство к новой китайской династии, Суй, объединившей Китай, отправилось через 10 лет после ее провозглашения и, если источники точны, через 98 лет после последней предшествующей японской миссии в Китай. Такая ситуация обусловливалась помимо внутренних причин внешнеполитическим положением. Потеря владения Мимана, продолжение междоусобиц на полуострове в VI в., которые сами по себе снимали опасность проникновения любого из враждующих царств на острова, слабое участие Китая в делах полуострова — все это сдерживало японскую тягу к далеким иноземным связям. Но за десять лет — с 589 по 600 г. — Ямато успело убедиться в том, что династия Суй достигла невиданных прежде успехов в государственном и культурном строительстве и способна решительно вмешаться в корейские дела (как, например, в 598 г.). Ямато, естественно, поспешило прервать затянувшееся молчание и в 600 г. отправило первое посольство к суйскому двору. За ним последовали другие: в 607, 608 и 614 гг. Как пишет «Суй шу», «в третье лето правления Да-йе (607 г.) тамошний государь Долисы-бэйху прислал посланника ко двору с данью. Посланник говорил: «Мы слышали, что на западе моря Пуса (один из так называемых восьми буддийских бодисатв. — И. Б.) Сын Неба распространил буддийский закон; и посему я прислан ко двору учинить поклонение и привез несколько десятков шамыней (буддийских священников. — И. Б.) для изучения буддийского закона». В его верующей (верительной) грамоте написано: «Сын Неба страны, где солнце восходит, посылая грамоту Сыну Неба страны, где солнце заходит, желает здравия». Император неприятно посмотрел на это и, обратись к Гуанлу-кин (председателю. — И. Б.), сказал: „Впредь, если в грамотах южных и восточных иноземцев не соблюдено приличие, то не представлять"» [Бичурин, 1950, с. 96–97].
Если эти сведения верны, значит, японцы продолжали отправлять своих монахов в Китай в обучение и попытались завязать с ним дипломатические сношения как равные с равными [Suemat- su, 1958, с. 684–685]. Последнее имеет первостепенное значение: до этого Япония рассматривала другие народы либо как низшие (Пэкче, Силла), либо как высшие (династии Китая). Вызреванию идеи равноправных отношений в какой-то мере способствовало буддийское учение о равенстве всех перед лицом Будды. Апелляция к буддизму явно проступает и в приведенном нами пассаже из «Суй шу». Политическое значение противопоставления «императора Страны восходящего солнца» «императору Страны заходящего солнца» не только не подчеркивается, а, наоборот, как бы снимается противопоставлением, подразумевающимся в предшествующей фразе, где говорится об императоре — воплотившемся бодисатве к западу от моря. Хотя император — бодисатва к востоку от моря не назван, он, безусловно, подразумевается, и не без основания [Masumura, 1968].
В Японии в эти годы правили Суйко и Сётоку-тайси — ярые сторонники буддизма. Они, несомненно, имели все основания считать себя главными покровителями буддизма, хотя, может быть, и не называли себя бодисатвами. Однако они ловко воспользовались возможностью встать в один ряд с китайским императором как верховные покровители одной религии — буддизма, что позво-ляло в дипломатическом послании прикрыть политическую сторону религиозной: японцы обращались к китайскому императору не как к политическому владыке, а как к покровителю буддизма. И хотя династия Суй отвергла такую претензию, японцы все время пытались ее отстоять. В частности, вместо представления письменных верительных грамот они ограничивались устными приветствиями. Китайские же посольства продолжали адресовать свои грамоты Ямато как вассальному государству. Эти взаимные претензии порождали конфликты. Китайское посольство 632 г. вернулось, не выполнив своей миссии. Японские хроники не включали в свой текст китайских грамот.
Фактическое соотношение сил и заинтересованность японцев в китайской культуре вынуждали японских послов в Китае уступать свои позиции в борьбе за равноправие в дипломатических отношениях, но взамен они получали ощутимые выгоды… В 608 г. в Китай отправилось восемь школяров (четверо — по общим проблемам культуры, четверо — по буддизму). Они пробыли в Китае от 15 до 32 лет, наблюдали приход к власти династии Тан. Это облегчило некоторым из них по возвращении активное участие в реформах Тайка. В частности, Такамуко-но Куромаро (специалист по общим вопросам культуры) и Сомин (проповедник буддизма) консультировали реформаторов по теоретическим и правовым вопросам.
Последнее посольство к Суй отбыло в 614 г. Затем последовал значительный по сравнению с предыдущими (шесть-семь лет) промежуток в 16 лет. Он был вполне оправдан крахом Суй, провозглашением новой, танской династии и необходимостью убедиться в жизнеспособности последней. Посольство 630 г., как и прежние к суйскому двору, покинуло порт Нанива, сделало остановку в Хаката, проплыло вдоль побережья Пэкче и Когурё и прибыло в Дэнчжоу в Шаньдуне. Далее оно двигалось через Лай- чжоу, Цинчжоу, Яньчжоу, Цаочжоу, Бяньчжоу (Кайфын), Лоян в Чанъань.
Посольства Ямато к суйскому и танскому дворам уже отличались определенной регулярностью в общеяпонском масштабе и выдвижением на первый план, наряду с политической, культурной цели, подразумевая под последней весь комплекс задач, связанных с государственным и культурным строительством.
Общественный строй
Специфику общественного строя древней Японии справедливо видят в так называемой системе удзи. Термин «система удзи» имеет два толкования: расширенное, покрывающее понятиё общественного строя древней Японии в целом, в котором удзи образуют некую сердцевину и от нее уже тянутся другие клеточки общественного организма, и узкое, т. е. удзи в собственном смысле слова, как конкретный организм. Различие в употреблении того или иного значения часто ощущается лишь в контексте. Социальная характеристика системы удзи в литературе очень разноречива — в тех случаях, когда она вообще дается. Это не удивительно, так как наиболее ранние упоминания удзи в письменных источниках кратки и противоречивы. В «Нихонги» под сомнительной датой — 415 г. — сообщается: «Министры, чиновники и мияцуко разных областей [куни] — все и каждый пишутся потомками императоров; другие приписывают своему колену чудесное происхождение и утверждают, будто их предки спустились с неба. Но с тех пор как три силы природы [небо, земля, человек] приняли конкретные формы, прошло много десятков тысяч лет, так что единичные дома [удзи] умножились и образовали вновь десять тысяч званий [кабанэ] сомнительной достоверности…» [Nihongi, XIII, 6]. «Кодзики» описывает несколько другую ситуацию: «Император, жалуясь на нарушения в среде „удзи" и „на" под небом… установил „удзи" и „кабанэ" восьмидесяти „томо" Поднебесной» [Kojiki, III, 121—11]. Не говоря уж о появлении в «Кодзики» новой категории «на», т. е. собственно имени, удзи и кабанэ трактуются в обоих случаях неодинаково. Корни такого расхождения маскируются использованием одинаковых иероглифических выражений как в китайской древней литературе, так и в «Нихонги» и в «Кодзики». Японское «удзи» имеет эквивалент в китайском «ши» (патронимическое имя), а японское «кабанэ» — в китайском «син» (родовое имя). Хотя в «Нихонги» эти два термина трактуются в китайском духе, в Японии удзи не могло разветвиться на множество — «десять тысяч кабанэ»: последних было не так много, значительно меньше, чем китайских «син»; трактовка «Кодзики» более японская по духу.