Видно, поэтому, дабы ускорить восстановление Херсонеса и задобрить горожан, был назначен управляющим местный, из влиятельного рода болгар Цулов, давно верой и правдой служившего грекам.
– Ах, так я еще и виноват! – воскликнул князь, но совсем не рассердился, напротив, принялся хохотать.
Георгий Цула оказался умелым правителем, только малость чересчур. Херсонес при нем расцвел, однако начал поглядывать в сторону италийских вольных городов, успехи которых были прекрасно известны херсонитам. Отдаленная греческая фема, в которую входил еще город Сугдея, была как нарочно создана для самостоятельного управления. Не делясь с Константинополем доходами, она разбогатела бы сказочно. И протоспафарий Георгий Цула, похоже, не выдержал искушения.
– Ну, как всегда, – заключил князь. – Ошиблись греки, а виноваты получаемся мы, и нам же расхлебывать. Тьфу. Ладно, поможем союзникам. Хорошо бы малой кровью обойтись. Довольно в прошлый раз набедокурили.
– Малой кровью? – Добрыня покачал головой. – Там целая фема восстала. Без набега не обойтись.
– А откуда Ивашка пишет? – вспомнил князь. – Вот пришел бы он в Херсонес…
– Что можно сделать в Херсонесе без дружины? Постучать в ворота и сказать, чтобы прекратили?!
– Не перебивай! Вот пришел бы Ивашка да зашиб этого стратига-смутьяна! Хлоп – и полдела сделано. Или Долгополый теперь не храбр? Где он?
– Иванище писал из Ксилургу, с горы Афон. Теперь он идет в Херсонес осмотреться на месте.
– Ага! Сам почуял! Храбр!
– Уже не тот, что раньше, – мягко сказал Добрыня.
Князь засопел. Намеки на общую дряхлость старшей дружины злили его. Это лишний раз напоминало, что и князь не добрый молодец, а неповоротливый седобородый дед.
– Прибить зачинщиков – половина дела, – настойчиво повторил князь. – Тебе ли не знать. Хлоп, хлоп, и все остальные разбежались. А еще лучше главного зачинщика взять живьем и подарить хозяевам. Помнится мне, Урманин всегда так поступал.
– Не в Греции ведь. И Илья тоже не столь молод, чтобы справляться самому. Да он не вернулся еще из объезда.
– Ну дай ему десяток молодцов, пускай сцапают этого Георгия Цулу! – сказал князь, не слушая. – В мешок засунут и отвезут василевсу. Тот будет счастлив. А дальше можно спокойно ждать, пока тмутараканский подойдет и смердов херсонских утихомирит. Ясно тебе? И всё. Надоели греки. С русью забот хватает, а теперь еще и греки!
Тут как нарочно явился грек, отец Феофил, и принялся нудно жаловаться на другого грека, архиепископа Иоакима, не способного вселить в души новгородцев страх Божий. Объяснить, при чем здесь князь с воеводой и какое им дело до внутрицерковных дрязг, митрополит не смог.
Добрыня глядел на обоих – безразмерного князя и усохшего священника – и гнал подальше мысль, до какой же степени все одряхлели. Недавно он поймал себя на том, что уже не взлетает в седло, а тяжело громоздится на коня. Заметил-то днями. А когда на самом деле пропала былая легкость?.. Добрыня спокойно принимал то, что Киев его молодости потихоньку уходит. Ровесники, те, с кем начинали обустраивать Русь под рукой великого князя, совершили достаточно. Теперь их следовало проводить с благодарностью. Но участвовать в этом всеобщем угасании было тоскливо. Из прежней старшей дружины один Илья Урманин радовал статью, чем вызывал у Добрыни попеременно тихое восхищение и глухое раздражение.
Митрополит нудил, князь вяло отругивался. Отец Феофил тоже сделал более чем достаточно для Руси и заслужил покой. Рано или поздно митрополитом надо ставить русича, думал Добрыня. Нужно как можно больше священников из местных, тогда веру перестанут звать «греческой», она накрепко въестся в Русь. Это и против волхвов поможет. Волхвов бродит полным-полно, заходят даже в Киев, никак не извести их. Они побаиваются отправлять старые поганые обряды, зато вовсю знахарствуют. Придумали, как обдурить народ. Волшба их всегда была недоброй: отвести глаза, заморочить голову, наслать болезнь и недород, отравить, припугнуть, обратить врага в бегство, это они могли прекрасно, нехристи. Исцеляли редко и не слишком умело. Теперь делают вид, что исцеляют, и кому-то ведь становится легче! Каждая такая удача волхвов – подкоп под веру Христову. Воистину зло рядится в белые одежды, соблазняя тех, кто слаб. А слабых много, и просто глупых много, вон, новгородцы церкви по пьянке жгут, в Ростове опять епископ с местными разругался…
Сколько всего еще нужно устроить! Успеть бы. А как успеть?!
И у греков, будто нарочно, смута, только ее не хватало.
Дабы отвлечься от грустных дум, Добрыня встрял в спор о том, насколько близко к сердцу власть должна принимать трудности отца Феофила. Изначально обязанности были строго поделены: митрополит не мешал править, его даже не пускали на княжи съезды. Зато и со своим клиром он разбирался самолично. Если были вопросы, касающиеся обеих сторон, митрополит заходил к князю в гости – поговорить.
Но нынче и отец Феофил не всегда понимал, чего ему надо. Возможно, первосвященник, согнутый грузом забот, больше всего нуждался в простом человеческом участии. Коего от больного князя было не дождаться.
Кончилось тем, что князь залез под одеяло с головой и оттуда глухо попросил всех уйти, пока в нем еще осталось немного христианского смирения.
Митрополит хмуро благословил одеяло и пожелал ему скорейшего выздоровления.
На крыльце Добрыне вдруг пришла неожиданная мысль. Он мягко приобнял митрополита за плечи:
– А скажи, владыко, как бы мне взглянуть на твоих поджигателей?
– Это не мои поджигатели! – сдержанно рявкнул отец Феофил.
– Да-да, – согласился Добрыня. – Не твои, разумеется. Это выкидыши из лона церкви Христовой.
Митрополита от такого сравнения аж перекосило.
– Но мы засунем их обратно, – пообещал Добрыня.
Сопровождавшие митрополита служки на всякий случай отошли подальше. Некоторые крестились, но больше зажимали рты, чтобы не хохотать в голос.
– То есть вернем в лоно, я хотел сказать, – поправился Добрыня. – Слышал, поджигателей сорок человек, они молоды и проворны…
– Господь терпел и нам велел, – сообщил митрополит, глядя мимо. – Но успокаиваться рано!
– Ага. Так как бы мне на них взглянуть?
– Зачем тебе мои… Эти поджигатели?
– Покажешь – объясню, – твердо сказал воевода. – Между прочим, а где сейчас твой соглядчик, монах Денис?
* * *
Когда Добрыня закончил рассказ, кувшин опустел – Илья все тянулся и тянулся к нему с ковшом, приходилось хоть по чуточке, но наливать.
Касьян оказался правдивым и честным молодцем, недаром Илья сразу поверил, что к краже тот непричастен. Новгородские ловцы действительно учинили пьяную глупость и были посланы на суд к митрополиту. Здесь их перехватил Добрыня. Он не много поставил бы на ловцов в полевой сече, но для скрытного действия они годились лучше некуда. Умелые охотники на крупного зверя, обученные вдобавок бою на воде и суше, ловцы оказались в Киеве как нельзя кстати.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});