В этот миг из-за воза выскочил растрепанный порубежник. К рыжим усами пристала соломенная труха — видно, лежал, зарывшись с головой. Вцепившись в Мржека полубезумным взглядом, он помчался вперед, прыгая из стороны в сторону, как заяц на пороше. В опущенной руке тускло отсвечивала сабля.
— Давай, Гавель! Вдарь его как следует! — заорал кто-то, невидимый в темноте.
Чародей вскинул ледяную пилу. По движениям стало заметно, что в благородном искусстве фехтования он не смыслит ровным счетом ничего. Так замахиваются дровосеки, но уж никак не воины.
Вот сейчас честная сталь столкнется с навороженной льдиной... Еще немного, и брызнет зубчатая сосулька корявыми осколками. В том, что сабля Гавеля без труда уничтожит чародейское оружие, почему-то не сомневался никто. Не зря умные люди поговаривали — любое колдовство железа боится.
В последнем прыжке порубежник — Мржек ясно разглядел на его жупане нашивки урядника — вскинул клинок, готовясь к косому удару сверху в ключицу. Попадет — будет два чародея вместо одного.
Но сабля так и не упала...
Гавель запнулся в наивысшей точке прыжка, словно кобель, которого дернула назад слишком короткая цепь. Запнулся и упал навзничь, пропахав грязь шпорами. Арбалетный бельт торчал в его ребрах чуть правее грудины. Второй угнездился в ямке между ключицами.
Горестный крик вырвался у защитников Жорнища.
— Быдло лужичанское! — Пан Владзик бросил самострел Вьезлаву — перезаряди, мол.
Урядник Янек с каменным лицом зацепил стремечко своего арбалета носком сапога, потянул, вложил короткую стрелу в желобок.
— Не боись, пан чародей, мы завсегда прикроем.
Мржек тяжело выдохнул. Видно, испугался не на шутку. Позволил сосульке исчезнуть, а потом поднял сжатый кулак. Запел... Сложная, состоящая из отрывистых нот, мелодия потекла над корчащимся все еще Гудимиром, туда, где прятались приготовившиеся отбиваться порубежники. В такт прихотливой песне сжимался и разжимался кулак чародея...
Подскакавший к грозинецкому ротмистру Шовшур-аскер прекрасно помнил это чародейство и, догадываясь, какие чувства обуревают сейчас жорнищан, порадовался, что он в битве на стороне чародея-северянина.
— Можешь грабить, — с нескрываемым презрением бросил пан Переступа. Даже головы к степняку повернуть не удосужился. — Город твой.
Аранк тронул пятками коня...
— Нет, погоди, — остановил его грозинчанин. — Объясни своим аскерам. Мне нужен живым человек со шрамом на лице. Вот тут, — ноготь пана Владзика коснулся левой щеки, скользнул от виска до уголка рта. — Он высокий, лицо худое.
Шовшур пожал плечами:
— Здесь много людей. Всяких...
— Он попадется вам непременно, — неприятно усмехнулся ротмистр. — Я-то знаю. Но он мне нужен живым. Запомни сам и скажи своим аскерам.
— Хорошо, — коротко ответил кочевник.
— Погоди еще...
Шовшур во второй раз сдержал вороного, а про себя подумал: «Много слов — горько, мало слов — сладко. Как эти северяне любят разговаривать!»
— Если я найду его мертвым, а я тоже буду искать этого человека, не взыщи, накажу. Теперь ступай!
Вороной рванул с места, унося всадника в проулок. Вскоре оттуда раздался пронзительный свист, потом крик ярости и боли. Полсотни степняков, огибая подобно реке застывших на месте грозинчан, втянулись в город.
— Ты помнишь местные шинки? — повернулся пан Переступа к Янеку.
— Так точно, пан ротмистр. «Свиная ножка», «Сабля и стрела» и «Кровяная колбаска».
— Объедем все три.
— Слушаюсь.
— Он не мог уехать. Не успел бы...
— Так точно, пан ротмистр, не успел бы.
— Тогда вперед, начинаем с «Сабли и стрелы»!
— Слушаюсь! — Урядник помедлил, кивнул на бестрепетно шагавшего по улице Мржека. Благодаря его распугивающему чародейству, порубежники Жорнища разбежались, обуреваемые единственным желанием — спрятаться в погребе, еще и овчину на голову натянуть. Обыватели, и без того до смерти перепуганные беспримерным по наглости набегом кочевников, окончательно превратились в стадо баранов. — А этот?
— Этот? — зло скривился пан Владзик. — Это упырь пока кровушки вволю не напьется, не успокоится. Оставь его, пусть потешит душеньку... Или нет! Прикажи Вьезлаву и Здзибору — пускай сзади идут. Только близко подходить не надо. Не ровен час, под горячую руку попадут. А как насытится, пускай ко мне ведут. Ясно?
— Так точно!
— Тогда — вперед!
Грозинчане сорвались с места и поскакали по улице к первому от северных ворот шинку.
За их спинами Мржек, довольно улыбаясь, полоснул струей огня по удирающему в переулок семейству. Двое детишек постарше мгновенно превратились в живые факелы, малыш лет трех зашелся в беззвучном крике и уселся в лужу. Старуха в лохматой безрукавке бросилась сбивать огонь с внуков, но запуталась в длинной юбке, упала... Вылетевший сам собой из палисадника кол ударил ее поперек спины. Старуха выгнулась и взвыла, как воют почуявшие скорую смерть звери.
А чародей пошел дальше, поглядывая по сторонам в поисках новых жертв.
* * *
После скудного завтрака и такого же скудного обеда даже задумываться об ужине не хотелось. Верно говорят профессора Руттердаха — съеденное после захода солнца в прок не идет. Поэтому предлагали мудрецы из самой северной в известном мире академии на ночь не наедаться. Ибо приводит это к застою лимфы, избыточному отделению желчи и тяжести в крови, что лечить можно исключительно голоданием, завертыванием в мокрую простыню и ежедневным кровопусканием.
Все это Ендрек вспоминал, глядя на быстро темнеющее зарешеченное окошко. Что ж, натощак спать ложиться — здоровее быть. Все верно, все правильно. Только профессора выдумывали эти нехитрые правила для обросших жиром купцов и купчих Руттердаха, для желчных бюргерш и их малокровных дочек. Вздумай они зачитать их с ученым видом перед ландскнехтами из вольных рот или рудокопами с отрогов Синих гор, то вполне могли бы получить по шее. Или пинка под зад. Или и то, и другое вместе. Много и тяжело работающему человеку нужно мясо. И засыпать он должен с приятной сытостью в желудке, неважно — кайлом он добит гору или упражняется с алебардой на казарменном дворе.
Между завтраком и обедом студиозус пытался вздремнуть, наверстывая ночные часы, когда ворочался, борясь попеременно то с кошмарами, то с болью в затекших руках.
Пономарь Лодзейко, осознав, что сморозил утром глупость по поводу Малых Прилужан, их князя и жителей, пытался шутить, рассказывал какие-то безделицы, намереваясь развеселить товарищей по заключению и заслужить тем самым прощение.
Безуспешно.
Его никто не слушал. Лекса зевал, почесывал густую бороду левой рукой и кутался в безрукавку. Ему-то на полуголодный желудок приходилось, пожалуй, хуже всех. Пан Войцек и пан Юржик негромко беседовали. О чем? Да кто ж его знает? Ендрек не пытался подслушивать. Привык доверять старшим спутникам. Нужно будет, сами расскажут, поделятся. Нет — значит, так тому и быть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});