Читать интересную книгу Нет худа без добра - Мэтью Квик

– Да, очень.

– Я сочувствую тебе.

– А я сочувствую тебе – тому, что тебе пришлось съесть кроликов и что тебя похитили пришельцы.

Она села на скамью, я сел рядом.

Мы наблюдали за снежинками, кружащимися в танце и опускающимися с неба прямо в реку.

Я думал, что Элизабет будет вглядываться в темноту, высматривая НЛО, но она ни разу даже не подняла головы.

В этот вечер разговоры об НЛО и пришельцах не интересовали ее.

Из кино я знал, что это был тот момент, когда надо обнять Элизабет, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди при одной мысли о том, что я обниму своей рукой другое человеческое существо и наши ребра будут соприкасаться через пальто.

Но я не обнял ее своей рукой.

Мы просто сидели и сидели рядом на скамейке, пока наши шапки не побелели от снега, а носы не покраснели.

Наконец она встала, я встал тоже.

Мы молча пошли обратно к отелю, оставляя позади две цепочки следов, которые в скором времени будут засыпаны новым снегом, а потом их сгребут лопатой прочь, уничтожив следы нашей совместной прогулки по старому Монреалю. Я подумал о том, как много людей пережили в Монреале тихие значительные моменты, которые были так важны для них, но совершенно не интересовали всех остальных, живших на земле когда-либо.

Элизабет открыла дверь своего номера с помощью пластиковой карты и сказала:

– Спокойной ночи, Бартоломью.

– Спокойной ночи, – ответил я, стоя в коридоре.

Она посмотрела долгим взглядом мне в глаза, держа руку на ручке двери.

А затем она вытащила из кармана еще один тектитовый кулон и подняла его надо мной. Я опустил голову, она повесила кулон мне на шею и кивнула.

Я кивнул ей в ответ.

– Макс хотел, чтобы у тебя был и третий кристалл, если ты его заработаешь. Ты заработал.

С этими словами она скрылась в своей комнате.

Забавно, что я сразу почувствовал вес трех кристаллов, в то время как два не чувствовал совсем.

Они не были тяжелыми, но вес был ощутим.

Это был значимый момент.

Я постоял в коридоре еще какое-то время, удивляясь тому, что, проведя целый день вместе с тремя другими людьми, я чувствовал себя гораздо более одиноким, чем когда-либо прежде. Но идти в комнату к отцу Макнами мне не хотелось.

Мне хотелось быть с Элизабет – просто посидеть рядом с ней молча каких-нибудь пять минут было бы божественно.

И одновременно мне хотелось побыть одному. Все это было непонятно.

В результате я оказался в одиночестве на крыше отеля около испускавшего пар бассейна, который был ярко освещен, излучал голубое сияние и выглядел сказочно.

Посмотрев на Монреаль с высоты, я подумал, что где-то в этом городе должен находиться мой биологический отец.

Следующая мысль была о том, где может быть в этот момент мама.

Я сел на стул и, чувствуя, как воздух холодит лицо, стал наблюдать за снежинками, падающими в теплую голубую хлорированную воду и мгновенно тающими. Я подумал, что это может служить метафорой жизни каждого из нас: все мы были всего лишь маленькими частицами, падающими навстречу неизбежному растворению. Не знаю, был ли в этом какой-то смысл или нет.

Я просидел там долго – казалось, несколько часов, – чувствуя себя снежинкой в момент соприкосновения с нагретым бассейном и спрашивая себя, неужели это действительно является обобщением нашей судьбы в грандиозной картине вселенной.

И хотя мама не явилась мне, я поговорил с ней, рассказав обо всем, что со мной происходило, и спросив, может ли мой отец действительно быть жив. Но единственным ответом мне был шум машин где-то очень далеко внизу.

Когда я вернулся в наш номер, отец Макнами мирно спал и даже не храпел, так что я старался не шуметь и не стал зажигать свет. Комната вся пропахла виски, и это означало, что утром отец Макнами опять будет страдать от похмелья.

Я лег и, глядя в потолок, подумал, что я в Канаде и что это очень странно.

Хм, Канада?

Это казалось нереальным.

А может быть, это просто какая-то неизвестная мне часть Филадельфии? или даже известная, но принявшая незнакомый вид? может, это такой географический Хеллоуин? простите за такую нелепую мысль.

Затем, чтобы не будить отца Макнами, я стал светить себе маленьким фонариком, подвешенным на цепочке с ключом, и писать письмо Вам. Я хотел закончить его прежде, чем мы отправимся к церкви Святого Иосифа, чтобы посмотреть на хранящееся там сердце чудотворца, и я впервые увижу своего биологического отца.

Ваш преданный поклонник Бартоломью Нейл

14

Это самое разумное, что можно сделать в тех прискорбных обстоятельствах, которые достались тебе в наследство

Дорогой мистер Гир!

Проснувшись в то утро, когда мы должны были ехать в церковь Святого Иосифа и встретить моего отца перед хранящимся там сердцем святого брата Андре, я увидел, что отец Макнами еще спит. Я выглянул из окна и полюбовался свежим снегом, выпавшим ночью. Город был словно засыпан тончайшим белым песком, в котором машины и люди, спешившие на работу, постепенно прокладывали тропинки в разных направлениях.

Я улыбнулся своему отражению в стекле, наложившемуся на городской пейзаж, почувствовал в груди приятную легкость, принял душ и оделся.

На ночном столике у кровати стояли две пустые бутылки из-под виски, и я решил дать отцу Макнами поспать еще немного, хотя все это было крайне необычно. Никогда еще он не вставал позже 6.30, сколько бы ни выпил накануне.

Я немного нервничал из-за предстоящей встречи с отцом, но не очень, потому что бóльшая часть меня считала эту встречу абсолютно невозможной, а как можно бояться того, что не может произойти?

Отец Макнами в последнее время вел себя довольно непоследовательно, и я не хотел питать несбыточных надежд. Я был практически уверен, что его идея встретиться с моим отцом в Монреале была фантазией, порождением происходящей в нем внутренней борьбы с безумием. Все могло закончиться так же, как наша попытка спасти Венди.

Однако я решил, что не будет вреда, если я представлю себе чисто абстрактную возможность такой встречи – скажем, где-нибудь в параллельной вселенной или другом таком же месте, – и подумал, что, наверное, мне следовало бы сердиться на отца за то, что он оставил нас, и особенно меня, столь впечатлительного мальчика, который, возможно, страдал бы гораздо меньше, если бы у него был отец, пусть даже неудовлетворительный, а главное, за то, что он не подарил маме сказку, в то время как она уж точно заслуживала ее. Если какая-либо женщина когда-либо заслуживала сказку, так это она.

Может быть, говоря чисто теоретически, я должен был бы ненавидеть отца так же, как Элизабет ненавидела свою мать, ибо еще вопрос, что хуже: заставить дочь съесть ее любимых кроликов или бросить сына. Вопрос непростой.

Но в реальности, в которой я живу, я не испытывал ненависти.

Как можно ненавидеть того, кого совсем не знаешь?

Как можно сердиться на человека, если ни разу его не видел?

Зазвонил телефон. Я снял трубку. Это был Макс.

– Мы готовы, – сказал он. – Алё, какого хрена? Как насчет долбаного завтрака? Мой желудок уже бушует, алё.

– Отец Макнами все еще спит, – прошептал я.

– Давайте, блин, позавтракаем без него. Завтрак, блин, входит в стоимость долбаного отеля. Булочки и прочие долбаные причиндалы. Но их дают, блин, только до определенного часа: так написано в долбаном проспекте, который они подкинули нам на тумбочку. Время, блин, очень важный фактор при получении завтрака в этой долбаной Канаде.

– О’кей, – прошептал я.

Я написал отцу Макнами записку, чтобы, проснувшись, он знал, где мы находимся, и мы с Элизабет и Максом выпили кофе с булочками в фешенебельном ресторане отеля, сидя на канадских сиденьях, обтянутых красной кожей.

– Сегодня знаменательный день, – сказала Элизабет.

– Знаменательный день будет, когда мы поедем в долбаный Кошачий парламент, алё! – сказал Макс.

Я кивнул, посмотрел на часы, висевшие на стене, и, увидев, что уже больше десяти, сказал:

– Наверное, надо разбудить отца Макнами.

Подойдя к нашей двери, я громко постучал в нее, чтобы дать знать, что я иду, или, может быть, разбудить его. Затем я вошел.

Он по-прежнему спал.

– Отец! – позвал я его. – Отец Макнами, уже поздно.

Он не проснулся, так что я слегка потряс его за плечо – и чуть не задохнулся.

Отец Макнами был абсолютно холодным.

Он словно превратился за ночь в холодный твердый камень и был к тому же белее свежевыпавшего снега на улице.

Моя рациональная часть сразу поняла, что он мертв.

Часть моего мозга рассуждала трезво, функционировала четко и безупречно.

Однако контроль над ситуацией взяла на себя иррациональная часть, она начала трясти отца Макнами и кричать: