Читать интересную книгу "Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина"

амуницией выносили в особую кладовую. Ужасно было неприятно, когда раненого переоденешь, помоешь, уложишь в чистую постель, а на другой день скажут отправлять его в тыловой госпиталь. Опять санитары тащат узлы и кладут перед кроватью. И, несмотря на рану, на больного нужно надеть всю его одежду, часто окровавленную и нередко промерзшую! Много часов уходило на то, чтобы переодеть и приготовить раненого к отправке. И сколько новых страданий причиняли этим несчастным людям! Но почти никогда не услышишь жалоб! Очень редко вырвется стон…

Какая бы тяжелая рана ни была, но стоит только спросить раненого: «А как это тебя так турки ранили?» – и он сейчас же оживится и станет рассказывать, сколько было турок, как он стрелял…

– А вот не слышал, как меня турка ранил! – говорит раненый.

Только покончишь с одним, принимаешься за другого. А там третий, четвертый. И так круглые сутки, особенно если идут бои.

До четырех часов я помогала принимать раненых. Потом пошла мерить температуру. Пришли и другие сестры. Когда меряешь температуру, то приходится исполнять массу других мелких работ около больного: нужно посмотреть повязку, не промокла ли; если промокла, то нужно немедленно подбинтовать или наложить новую. Нужно сходить в перевязочную за ватой и бинтом. Забинтовала, подложила кусок ваты, чтобы нога или рука была повыше, поудобнее. У другого жар! Нужно положить на голову пузырь со льдом! У третьего нужно переменить компресс.

– Ты что стонешь?

– Болит нога – ранен…

Посмотрела. Марля не промокла, крови нет. Подложила под ногу подушку.

– Ну как? Лучше?

– Лучше, сестра! Спасибо.

И так почти все раненые и больные: им всегда что-нибудь нужно, когда они видят сестру. Только кончила мерить температуру – принесли ужин. Раздали ужин (а некоторых надо и кормить, кто не может сам есть) – пришли врачи и стали обходить и осматривать раненых и больных.

– Всех завтра эвакуировать! Кроме тех, которым нужна немедленная операция. Нужно как можно больше освободить мест; ожидается много раненых, – сказал доктор Божевский.

Мои обязанности кончены на сегодня!

– Могу идти домой? – спрашиваю я.

– Идите, сестра. Но завтра приходите рано принимать на кухне продукты, – говорит доктор.

Пошла в раздевалку, сняла халат, надела шубу и пошла домой. Только вышла за ворота госпиталя – было уже совершенно темно; у ворот стоит Гайдамакин.

– Что ты тут делаешь?

– Вас жду.

– А что? Разве что-нибудь есть новое?

– Нет, ничего, да на дворе уж ночь! А здесь извозчика-то не найдете. А народу теперь всякого ходит много; вам идти одной нехорошо. Барин ведь мне приказали смотреть за вами, как за ребенком. И я отвечаю за вас…

– Ну что ты говоришь! Я, слава богу, взрослая! Вот первый день проработала…

– А что, барыня, будете ходить сюда работать каждый день?

– Да, конечно. Нужно работать! Раненых много и больных тоже, а сестер только четыре вместо двенадцати.

Ночь была теплая, тихая, и я с удовольствием вдыхала морозный воздух.

– Вот говорили сегодня солдаты, что большое сражение идет на Ольтинском направлении, – говорит Гайдамакин.

Вот и пришли. Проходя мимо гостиничного ресторана, я видела много обедающих военных.

– Обедать будете?

– Да. Но хорошо бы воды достать теплой! Помыться бы.

– Я пойду на кухню. Там всегда бывает теплая вода.

– Так даром не бери – заплати деньги.

– Да, что вы, барыня! За воду платить?

Только я сняла шубу, как Гайдамакин уже принес большой кувшин горячей воды. Я помылась, переоделась и позвонила. Пришел опять Гайдамакин и сам принес мой обед.

– Почему ты приходишь на звонок, а не лакей?

– А что ему делать? Разве я сам не могу подать вам?! Целый день сижу без работы! Ходил сегодня к нашим санитарам. Их, должно, причислят к какому-то госпиталю: корм у лошадей кончился, да и людям нечего есть. Они ходили к коменданту, спрашивали, что им делать.

Дни идут однообразно: утром в госпитале, вечером иду домой, обедаю, ложусь спать. На следующее утро опять иду в госпиталь. Там, как только прихожу, переодеваюсь и иду на кухню принимать продукты. Целые туши мяса, горы хлеба – черного и белого, молока, масла; крупы разные. На стене большая черная доска и на ней написано (раскладка), сколько состоит на довольствии сегодня; сколько обыкновенных, сколько слабых, усиленных. При мне всю провизию должны взвесить, а мясо положить в котел. Мы с доктором расписываемся, и я иду в палату. За сегодняшнюю ночь много прибыло новых раненых…

После утреннего чая мы стали приготовлять раненых к отправке в тыл. Некоторых нужно было подбинтовать; у других за ночь поднялась температура; их нужно было вычеркнуть из списка отправляемых. Всюду в палатах валяются сапоги, папахи или окровавленная гимнастерка. Санитары, одевавшие раненых, кричат друг другу:

– Слышь! У тебя там нет лишнего сапога?.. Да где ж шаровары?! Сейчас тут были?

А у дверей, где принимают и записывают раненых, приносят все новых и новых. Вдоль стен сидят десятки еще не опрошенных и не записанных. Одни – в романовских полушубках; другие – в бурках, головы обмотаны башлыками. Многие лежат, вытянув перебитые ноги… Как только освободились койки, сейчас же мы стали переодевать и класть их на койки.

Сегодня я дежурная. Сейчас же после раздачи ужина раненым принесли солдата, который напугал нас всех…

– Сестра, идите скорее сюда, – кто-то кричит мне из приемной. Прихожу туда, слышу какой-то сдавленный задыхающийся свист, но ничего понять не могу. Все обступили какие-то носилки.

– А, сестра! Скорее идите и приготовьте все для операции; несите его в операционную, – сказал доктор санитарам. Я заглянула через его плечо и увидела: на носилках лежал молодой солдат, из горла которого с шумом и свистом вырывалось дыхание. Лицо серое: глаза вылезли из орбит. Он весь выгибался с такой силой, что санитары едва удерживали его на носилках, чтобы не свалился с них. Фельдшер, сопровождавший больного, сам хорошенько не знал, что с ним.

– Это из молодых солдат, пригнанных сюда. Их с утра и до вечера гоняют, учат, учат… Но, ничего, больных не было, – рассказывал фельдшер. – Пришли с учения – я ведь тоже весь день с ними был, – ну, устали, голодные. Скоро закричали – «за обедом». Схватили манерки[10] и к кухонному котлу. Он был совершенно здоров. Это с ним приключилось во время обеда. Он ел, вдруг стал задыхаться, упал, стал кататься по полу.

Врачи щупали пульс, поднимали веки, но никто ничего понять не мог! А больной совсем умирал… Я пошла в операционную, зажгла спиртовку под ванночкой с инструментами.

Сейчас же принесли и больного, положили на стол, доктор взял ланцет; другой доктор приготовил трубку для горла: я изо всех сил