Читать интересную книгу Голая правда - Светлана Успенская

— Хоть конем называй, только в сани не запрягай. Но хоть меня-то ты пощади, я уж седой в твоих разоблачениях фигурировать, — полушутя-полусерьезно взмолился Кабаков. — Зарежешь ведь без ножа!

— Вас? Ну что вы, Анатолий Степанович! Вы будете единственным положительным героем моей книги. О вас — только хорошее. Только слова любви и благодарности…

Поговорили об этом, пошутили и вроде бы забыли. Все, но не осторожный Анатолий Степанович. Ему от обещания любимой ученицы в голову стали лезть всякие дурные мысли. И видения. Снилось ему, что встречает он знакомого министра, а тот ему говорит, по-приятельски тряся руку:

«Ну, как там твоя молодая женушка, шалун ты этакий! Плейбой! Молодец, молодец! И когда только дочку успел смастерить! А как скрывал, скрывал-то! Да, молодец! Наш пострел везде поспел…» И прочие нескромные намеки. Да ладно бы шутки, а то ведь и что другое может нежданно-негаданно вылезти…

Но постепенно он успокоился. Только иногда во время их встреч, становившихся все более редкими, он игриво спрашивал:

— Как твоя книга, Женечка? Пишется ли?

— А как же, Анатолий Степанович! Пишется, — улыбалась Евгения, умело краснея.

— Ну, успеха тебе на литературном поприще, — щурился Анатолий Степанович, в глубине души желая ей противоположного.

Так бы он и перестал беспокоиться, если бы случайно не наткнулся на толстую клеенчатую тетрадь в ее гримерке. Впрочем, имея дело с Шиловской, нельзя было уповать на случайность. Она не любила случайностей.

Евгения находилась на сцене. Оттуда доносился отдаленный гул рукоплесканий, приглушенная музыка. В этот вечер давали, кажется, «Взрослую дочь молодого человека».

Он зачем-то заглянул к ней и заметил тетрадь на столике около зеркала. Кабаков взял ее в дрожащие старческие руки, рассеянно пролистал страницы. Увидел свое имя.

Перед глазами внезапно поплыло, защемило сердце. Медленно оседая, он рухнул на стул, держась руками за левую сторону груди. Сквозь глохнущий и меркнущий свет и внезапно навалившуюся глухоту Кабаков различил отдаленный взрыв аплодисментов — конец второго действия. Яркий свет лампы потух в его глазах, и он, корчась от незнакомой сабельной боли, провалился в черную яму.

Конечно же она увидела раскрытую тетрадь и все поняла. Поняла и стала еще более участливой и предупредительной к нему. Приносила цветы и фрукты, пока он болел, говорила комплименты, передавала лестные отзывы. О книге больше не упоминала. Но он не верил заверениям в вечной дружбе и относился к ее появлениям с опаской.

Выздоровев, Кабаков собрал в кулак остаток жизненных сил и решил: надо действовать. Только как старому больному человеку выдержать неравный бой с молодой, полной энергии противницей? Выйти с открытым забралом? Действовать из засады? Скрываться, как она, под маской преданного друга? Или объявить безоговорочную капитуляцию? Кабаков ни на что не мог решиться. Ему было страшно и неоткуда ждать помощи.

Но Шиловская, почувствовав беспокойство учителя, сама напросилась на встречу. Она подошла к нему после утренней репетиции, дружески взяла под руку и, интимно прижимаясь плечом, нежно спросила:

— Как ваше сердце, Анатолий Степанович? Что говорят врачи?

— Все в порядке, Женечка, — сказал он, стараясь казаться этаким бодрячком.

— А у меня к вам просьба, — просительным голосом проговорила Евгения, и ее лицо приняло нежное искательное выражение. — Я закончила книгу. Помните, я рассказывала вам о ней? Теперь мне нужно, чтобы кто-нибудь оценил ее с точки зрения литературы. К знатокам мне обращаться стыдно, все же в первый раз. А вы ведь известный мастер слова… (Кабаков в молодости тоже пописывал.) Не возьмете ли вы на себя труд вынести веское суждение профессионала?

Трепыхаясь, сердце болезненными толчками отдавалось в горле. Кабаков напрягся. Что это, вызов на бой или сигнал к отступлению неприятеля?

— Конечно, Женечка, благодарю за честь, — сказал он, заметно оживившись. — Я сам хотел бы прочитать, как ты меня раздраконила.

— Ну что вы! Вы же знаете мое кредо: ничего, кроме правды. Голой правды, — невинно заметила Шиловская.

— Что ж, неси, почитаю. Скажу все, что думаю. Милости от меня особой не жди, кроме правды, ты тоже от меня ничего не услышишь…

— Понимаете, Анатолий Степанович, у меня все от руки написано. А почерк ужасный, вы знаете. Вам с вашим зрением будет трудно разобрать… Давайте лучше я вам вслух почитаю.

Кабаков вынужден был признать, что она права. Действительно, он не сможет справиться с рукописным текстом.

— Так я вас завтра жду? Утречком, на свежую голову? — спросила она, выжидательно глядя на него.

— Хорошо, Женечка, я приду, — покорно согласился он.

— Приходите, я буду одна. Мой прирученный Цербер, Мария Федоровна, отправится за покупками, и никто нам не помешает. Ее часов до трех не будет, времени нам хватит.

— Хорошо, Женечка.

— Только, Анатолий Степанович, я могу не услышать звонка, он очень тихий. Но дверь будет открыта для вас. Так что заходите, не стесняйтесь. Хорошо?..

Кабаков плохо спал эту ночь, внутренне готовясь к чему-то ужасному. Просыпался от света луны, брел на кухню пить лекарство и снова забывался зыбким тревожным сном.

Утром, встав ни свет ни заря и наскоро побрившись, он томился, поглядывая на часы, гадая, во сколько прилично отправиться к ней, и мелко дрожал от дурных предчувствий. В половине двенадцатого Кабаков завязал галстук и вышел на улицу. Чтобы успокоиться, он решил пройтись пешком. Путь был неблизкий. По дороге он купил букет белых роз и через полчаса, унимая поднявшееся сердцебиение, уже стоял около ее дома. Щебетали птицы в кронах высоких деревьев. День обещал быть жарким.

Тяжело ступая, Кабаков поднялся по лестнице. Прислушался. За дверью было тихо. Пригладил руками седые волосы, внезапно ставшие влажными от пота. Ну, что тянуть, пора…

Он нажал кнопку звонка и приготовил на лице радостную улыбку. Никто не открывал ему. Наверху хлопнула дверь, и быстрые шаги стали спускаться по лестнице, отдаваясь оглушительным стуком каблуков. Глупо будет, если кто-нибудь увидит, как он, народный артист, без пяти минут лауреат Государственной премии, с огромным букетом розовато-белых роз, как робкий десятиклассник, топчется на пороге, не решаясь войти. Если бы не цветы… С ними совсем стыдно торчать у двери. Что подумают, если увидят его! Как жених…

— Что же это, не открывают, — растерялся Кабаков, и внезапно в уме всплыли последние слова Шиловской что-то насчет двери, которая будет незаперта.

Несколько секунд он растерянно топтался на коврике, не решаясь войти. Гремящие по лестнице шаги все приближались, пугая его гулким эхом, многократно отражавшимся от стен.

Кабаков решился.

Он вытер ноги о половичок у порога, решительно повернул ручку двери и вступил в тревожный полумрак большой прихожей.

— Женечка, — крикнул он в пустоту притихшей квартиры. — Я пришел!

Ответом ему была мертвая тишина, нарушаемая только звуком капающей из крана воды…

Глава 17

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

— Добрый день, разрешите? — проговорила темноволосая женщина с восточными чертами лица, заглядывая в кабинет. В руках она держала повестку.

Маргариту Величко Лиля часто встречала между репетициями и перед спектаклем, появляясь в театре по делам расследования. Она помнила ее несколько изможденное, хищное лицо с желтоватой кожей, туго натянутой на высоких скулах. Но сейчас Величко явно перестаралась. Отечные мешки под глазами были тщательно замаскированы, мазки румян грубовато смотрелись в солнечный ясный день — она явно переборщила со своим желанием выглядеть уверенно. Так перед спектаклем на лицо накладывают толстый слой краски, и от этого оно напоминает гипсовую маску, раскрашенную в яркие цвета.

«Что-то она слишком спокойно держится», — заметила Лиля.

— Ее смерть была так неожиданна для меня… Это такой шок, такой шок, — произнесла Величко. Ее лицо приняло выражение сдержанной горести. — Мы с ней были подругами более двенадцати лет, и вот… Я не могла поверить, что она решилась на такое. Женя так любила жизнь, — продолжала Величко, закуривая и картинно отставляя руку с длинными пальцами, в которых была зажата тонкая сигарета. — Тем более, что она ожидала важных перемен на личном фронте и…

— Каких перемен?

— Она собиралась замуж.

— За кого, за Панскова? — изумилась Анцупова.

Густо накрашенный, цикламеновый рот Величко слегка перекосился, глаза помрачнели, и в них короткими опасными вспышками мелькнуло раздражение.

— Нет, он никогда бы на ней не женился. Жить с Ней — все равно что построить себе дом на склоне действующего вулкана. Нет, они с Анатолием Степановичем… Они были близки долгие годы…