— Дарьюшка, ты молодец, слов нет! — восхищённо сказал Смирнов, отметив, что у него улетучился весь негатив, а на душе стало спокойнее.
К середине дня оставшиеся в живых нападавшие после уборки трупов были согнаны у верхних ворот посёлка, смотревших на редколесье, туда же отправили легкораненых. Туземцы, думая, что их сейчас будут убивать, молили победителей о пощаде, хватали морпехов за рукава и что-то пытались объяснить этим сильным воинам. Морпехи вяло отпихивали их от себя, беззлобно матерясь.
В лесу бойцы отыскали большую поляну, где воины князя устроили себе ночной бивуак перед нападением. К посёлку парни притащили много кожаных мешков с припасами: зерно, копчёная рыба, вяленое мясо.
— Половину пускай забирают и катятся к чертям собачьим, — передал распоряжение Смирнова Петренко. — Там, ниже по Байкалу, у них, по-видимому, лодки стоят. А часть верхом пришла. Хорошо бы и остальных лошадей себе забрать.
Оттащив несколько мешков в сторону, бойцы указывали на них туземцам и махали в сторону леса. Буряты, не веря в такую милость победителей, робко жались друг к дружке, понемногу отступая от посёлка. Наиболее смелые хватали мешки и, всё ускоряя шаг, отходили к лесу, часто оглядываясь. Наконец удалось отправить всех, кроме одного бурята. Совсем молодой парень наотрез отказывался уходить с остальными.
Петренко заинтересовало такое странное желание, крикнули Алгурчи с сыном. Горящий желанием всячески помогать поселковым, тунгус с ревностным усердием переводил сыну с бурятского языка, а тот переводил русским с эвенкийского. Оказалось, у парня в посёлке остался тяжелораненый отец, поэтому он не мог уйти.
— Что же, пускай заботится о нём. Оставьте его, я думаю, товарищ полковник не будет против, — разрешил Петренко.
Переживших день тяжелораненых бурят оставили на попечение тунгусов, отправленных в своё становище.
Перед этим Смирнов с помощью Огирэ обратился к ним с предложением немедленно уйти прочь всем тем, кто не желает подчиняться ему и помогать другим жителям посёлка. Их никто не будет наказывать, а если наберётся достаточное количество желающих, им будут выделены даже пара оленей. Желающих уйти не нашлось. Пришлось выгнать только умолявшего оставить его Хатысму да его семью. За пару дней умерли почти все тяжелораненые, у тунгусов остались лишь двое подопечных: пожилой воин с простреленным лёгким и перебитой рукой и его сын, неотступно находившийся рядом с ним.
— Ну что, как он? — Смирнов по три раза на дню заходил к пускающему слюни Немесу.
Бурятский князь так и не пришёл в себя, совершенно выжив из ума. Он не реагировал ни на какие вопросы, редко его сознание озарялось более-менее осмысленным взглядом, но и это длилось недолго. В конце концов ставший полным овощем князь был сбагрен на руки тунгусам.
Больше за зиму на русские посёлки никто не пробовал нападать, видимо, все желающие получили информацию о полном разгроме довольно сильного, по местным меркам, князя Немеса с кыштымами. Так что зима прошла относительно спокойно, разве что отелилась одна олениха. Смирнов, по примеру Соколова, устроил во втором отстроенном бараке начальную школу для тунгусов, дабы упростить общение между двумя группами жителей посёлка. Также все женщины из числа учёных и врачей, некоторые рабочие, что имели проблемы обращения с оружием, проходили тренировки на овладение стрельбой и обхождение с автоматом АКС и пистолетом АПС. Цинги, которой сильно боялся Радек, удалось избежать с помощью отваров из осиновых почек, молодых сосновых игл и молока, а небольшой запас витаминных комплексов оставили на совсем уж критический случай.
А вот пример, поданный Петренко и Мышкиной, оказался заразительным. В посёлке за зиму образовалось уже больше двух десятков пар. По весне предстояла большая работа по строительству новой жилплощади для семей.
В Белореченском посёлке происходило аналогичное — пары сходились одна за другой.
МоскваВесна 7137 (1629)
Имение боярина Савелия Кузьмина, ничем не выделявшееся на фоне остальных, раскинулось на холме высокого берега Москвы-реки. Боярин, чьи предки были насильно переселены из Новгорода в Москву ещё Иваном Третьим, занимался скупкой пушнины и тканей, имел свои ряды на Нижегородской ярмарке у стен Макарьевского монастыря. Были у него также свои поставщики товара из Персии и Хивы, и в целом он слыл весьма зажиточным и, самое главное, удачливым торговцем. Вот и сейчас, ранней весной, все его помыслы были связаны с предстоящей в июле ярмаркой. Прикидки о количестве закупаемого товара, охране, новых приказчиках, да сколько лодий будет необходимо к лету, сейчас занимали его всего без остатка. С самого утра ушлый купец, сидя в своём кабинете, скрипел перьями по жёлтой бумаге, прикидывая очередной вариант закупок да возможную прибыль.
В дверь осторожно постучали.
— Заходь, Николашка, — не отрывая взгляда от бумаги, громко сказал Савелий.
— Савелий Игнатьич, тут такое дело…
— Говори, не мямли, не с девкой, поди, разговариваешь! — прикрикнул на приказчика боярин.
Жестом подозвав того к столу, он отложил перо и внимательно посмотрел на Николашку. Приказчик осторожно передал запечатанный сургучом конверт в кожаном футляре.
— Вот, только сейчас человек принёс.
— А сам он где? Чего говорил?
— Так уже ушёл, а сам он ничего не говорил.
— Ладно, иди. И скажи подать обед в горницу, я сейчас спущусь.
Однако Савелий долго не спускался, оставаясь за столом и держа лист с тайнописью перед собой. Да и отложив его, он оставался погружён в тяжёлые мысли. Так что он и не сразу услыхал стук в дверь.
— Чего тебе опять надобно?! — воскликнул Кузьмин, очнувшись от раздумий.
— Обед стынет, боярин… — робко пробормотал приказчик.
— Ну и чёрт с ним, прикажи возок готовить, к Борецким поеду.
— Да, боярин, сей же час будет готов.
Савелий решительно встал и, вложив письмо в футляр, стал одеваться в дорогу.
«Писано боярину Кузьмину Савелию от Олексашки Малого из Тобольского городка. Стало ведомо нам о явлении людишек новгородских близ пределов царства Сибирского, кои на Тунгуске-реке живут. Напоив государева человечка из Енисейского острогу, подменили мы письмецо, что он промеж всего на Москву вёз. В письме том словами сотника казацкого Бекетова Петра да воеводы енисейского Василя Аргамакова писано, что-де людишки новгородские, как они себя кличут, нежданно явились. Сильны они крепко, ворогов бьют. И-де царство их стоит за морем. А в землице сибирской они промышляют зверя лесного. Так мы письмецо сожгли то, да вот теперь не знаем, как дальше дела вести. Как скажешь, боярин, ожидаем письма твоего. В Новгород и Тверь отписали также, кому ты знаешь…»
Солнце уже здорово припекало, в шубе было жарко, но сменить её на кафтан Савелию не очень хотелось — его соболья шуба и высокая горлатная шапка была предметом зависти для местных бояр и купцов. Возок лихо трясло на поворотах, тающий рыхлый снег летел мокрыми комьями из-под полозьев, обдавая неловких прохожих. Возница ловко управлял лошадьми, помня приказ боярина поторапливаться. Кузьмин, сидя в возке, старался заранее продумать беседу с Дмитрием Борецким, таким же, как и он сам, представителем высланного из Великого Новгорода боярского рода. Но из головы его не выходило загадочное заморское государство новгородцев. Странно, ведь он сам не верил в возможность такого поворота событий. Нет, ну то, что в своё время из Новгорода бежало несколько родовитых семей с домочадцами и дворней, он знал. Но чтобы так далеко их забросила судьба… не очень-то и верилось. Поэтому он надеялся на беседу с Борецким, как с человеком, умудрённым опытом, дал же Бог прожить ему столь долгую жизнь. Ведь восьмой десяток разменял боярин, а жив и здоров да умом крепок.
«…А пока отослал я для порядку людишек своих до Енисейского острога, а там и до новгородцев с Божьей помощью доберутся. Да разведают, что у нех ныне делается и вперёд учнётся делать. Сколько у нех людишек да припасов. Иванко со товарищи, которые посыланы были для проведыванья новгородских людишек, зело добрые и верные нам. С тем и желаю вам, Божьей милостию, всего наилучшего от Олексашки Малого с Тобольского городка лета 137-го».