погасли, затем опять разгорелись. Агафье уже стало не по себе от такого представления. Дима сидел, вытаращив глаза. Агрипина замолчала.
Наконец, гадалка снова заговорила скрипучим старушечьим голосом.
– Кто-то туда подселил нечистого. На месть похоже. Стройплощадка кого-то еще интересовала? Отжали у кого-то. Слова, что говорила, отзываются?
– Так, ну про войну и выстрел вроде сходится. Там же прям на площадке бандита, что ваш банк крышевал, пристрелили. А пристрелили за то, что землю у другого банка отобрал, у «Диалога-Юг», которому принадлежала фирма «Березы России», которая…
– «Березы России»? А-ха-ха, – старуха вдруг затряслась в хохоте и хватила рукой по столу так, что все корешки и свечки с блюдцем подпрыгнули. – А я тут, понимаешь, ритуалы совершаю. Сразу бы сказали.
Дима и Агафья в недоумении переглянулись. Отсмеявшись, хозяйка посерьезнела.
– Не суйтесь туда лучше. Знаю теперь, что за женщина. В «Березах» Раиса работала примерно тогда же, когда и я. Бизнесмены тогда побольше в тонкие материи верили, не то что сейчас, только в золотого тельца. Раиса – ведьма темная, сильная, злая, старинную деревенскую магию практикует. Не знаю, что она там подкинула, но опасно это.
– А как ее искать-то? – начала Агафья.
– Деточка моя, ты слышала, что я тебе сказала? Или ты ебанько? Не суйся туда, худо придется. Как искать, не скажу, ищите сами, если нужно. Пора вам, заболталась я с вами. Прием окончен.
Она наотрез отказалась продолжать разговор и помогать искать Раису.
Уже на пороге Агрипина окликнула Агафью и поманила к себе рукой:
– Наклонись, девочка. Тебе что-то сказать хочу. А ты, кавалер, ступай, – чародейка дождалась, когда Дима выйдет, и прошептала ей на ухо: – Проклятье родовое на твоем брате и отце было. Но все, нет больше, с собой унесли. А напарник-то твой и в мужья годится.
* * *
– Ты бесишь вообще, – неожиданно поведала мне Агафья, когда мы вышли на улицу. – Ты вечно влезаешь, когда я начинаю допрос, перебиваешь меня или решаешь, когда заканчивать. Я как-то думала, что мы равные по должности, нет?
Я опешил, но попытался сменить тему, поджав губы и вскинув руки в знаке капитуляции.
– Игнатова, а что она тебе сказала перед выходом?
– Вот ты опять лезешь, когда тебя не просят! Ты бы очень помог, если б хоть раз помолчал! У меня была легенда, чтоб лучше ее допросить!
– И твоя легенда сразу развалилась, пока ты глазами хлопала. Смысл было от нее правду скрывать?
– Ты сколько следователем проработал, а? Я знала, что делала!
Я не мог понять, чего она взъелась, и пошел, молча поглядывая на нее искоса. Даже злая и в своих чудаковатых, вечно черных нарядах Агафья была привлекательной. Я уже не помню, когда в последний раз смотрел на женщин как мужчина. До Лерки, казалось, ничего серьезного и не было, с ней я на других и не смотрел, а как ее не стало, смотреть перестал. Мимолетная тяга к напарнице напомнила мне обо всем, что я так хотел забыть, и вызвала чувство стыда, перешедшее в болезненные воспоминания. В глазах защипало, я отвернулся и стал рассматривать прохожих. Потом понял, что общество Агафьи мне сейчас невыносимо.
– Знаешь, я хочу побыть один, – бросил я резко и направился в другую сторону не оборачиваясь.
* * *
В первый же раз, когда родители отпустили меня одного гулять на улицу, я прошел десяток километров по московскому центру, любуясь сменявшими друг друга приземистыми желтыми особнячками и громадными сталинскими высотками, тихими кривыми переулками и грохочущими, широкими, как взлетная полоса, магистралями, просторными благоустроенными площадями и давящими дворами-колодцами без единого намека на уют вроде дерева, куста или лавки.
По мере того как я взрослел, прогулки по городу стали моей психотерапией и лекарством от депрессии, разбитого сердца или похмельной головы. Истаптывая тогда еще узкие и разбитые асфальтовые тротуары в теплый июньский вечер, лютую январскую ночь или дождливое октябрьское утро, я выпускал весь накопившийся на душе негатив и заменял его на впечатления от знакомства с новыми местами и наблюдениями за случайными прохожими и сценками уличной жизни. Прогулки помогали мне перезарядиться, проветрить голову, придумать что-то новое, осознать, как вести себя в конфликте, примириться с неудачами. В конце концов они просто поддерживали в хорошей форме мои ноги, нравившиеся девушкам. И, конечно, все изменилось, когда я стал видеть.
Вот и сейчас я топил странный коктейль эмоций, вызванный Агафьей, в широкой мраморной плитке так похорошевших переулков. Ноги несли меня от Арбата в сторону Москвы-реки, я впитывал прохладный, незагазованный здесь воздух, рассматривал случайных прохожих и каждым шагом словно вдалбливал эмоции в землю.
А вокруг шли они. Москвичи и мертвичи. Источала успех рыжая студентка в дорогом белом костюме и серебряных кедах на толстой подошве. Крался вдоль стены мелкий бесенок с только прорезавшимися рогами. Спешил доставщик еды с зеленым коробом на спине. Плыла высокая фигура в черном пальто, шляпе и с тремя рядами глаз на безротом лице. Фланировал чрезвычайно довольный собой обладатель желтых солнцезащитных очков, а также закрученных и напомаженных гусарских усов. Шаркала утепленная не по погоде старушка с палкой в одной руке и надкусанным воробьем в другой. Сидел на карнизе гадкий орлик.
Существует около тысячи вариаций пешеходного маршрута от Арбата до реки, в среднем нужно сменить две улицы и пять переулков. Я гулял минимум парой сотней из них, но в этот раз пошел по самому прямому и короткому: через Денежный переулок, мимо МИДа и сохранившихся здесь еще деревянных домов. Насмотревшись на набережную и сбрасывающие листву деревья, я добрел до метро «Парк Культуры» и поехал в центр, прогуляться от Никольской до Мясницкой и дальше, в сторону «Курской», где были рассыпаны осколки нетронутых с позапрошлого века улочек.
Отвлекись от элитных новостроек, подозрительных офисных зданий без табличек, где занимаются непонятно чем, и баров, открытых вчерашними студентами Высшей школы экономики, и заметишь здесь вылезающий из-за поворота четырехсотлетний храм, теряющийся среди сталинок, роскошную усадьбу, ныне мрачную психбольницу, что десятилетиями не видела ремонта, или отселенный доходный дом с закрашенными серой краской окнами, который скоро либо снесут, либо превратят в «клубное жилье», а пока там заседают наркоманы или мертвичи.
Но для начала я вышел на «Площади Революции» полюбоваться на «статуи» собак. Они всегда меня забавляли, мирные, беззлобные первородные хранители, никто не знает, откуда они взялись и что за силу представляли. Говорят, что, когда станцию уже готовились открыть в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, они просто появились одной ночью и сели рядом с фигурами красноармейцев.