Читать интересную книгу Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы - Джон Гарднер

— Никогда не слыхивал, чтоб с Катскилльских гор кто-то уехал голодным!

Радостный смех; еще немного, и они примутся пожимать ему руки. Мальчик спросил:

— У вас есть булочки с сосиской?

— Фирменное блюдо, — сказал Генри. Все засмеялись.

Джордж Лумис спрашивал:

— Если бы я был твоим сыном и пристрастился к курению, ты выпорол бы меня, Саймон? Это грех — курить? От курения бывает рак, как же, это каждый знает… хотя, с другой стороны, бывают случаи, когда оно может спасти от нервного расстройства… но грех ли это?

Саймон сказал:

— Всем сердцем вкупе с праведными восхвалю господа моего и в сонме восхвалю его.

— В гробу видал я твой говенный сонм, — сказал Джордж Лумис. Он выставил вперед подбородок и нижнюю губу, как разозлившийся мальчик.

Генри оставил туристов изучать меню — женщина, еще долго будет выбирать, ему известен этот тип. Когда он вернулся к стойке, шоферы уже собирались расплатиться. Теща сидела против Кэлли и Джимми; сблизив головы, женщины перегнулись через стол, будто сплетничали. Джимми таращился на Джорджа и не обращал внимания на ужин. Один из шоферов сказал.

— Во дают-то, а, Худышка?

Генри с улыбкой качнул головой (но сердце у него щемило — от досады, от злости. Что-то важное тут в разговоре пропало. Пусть бы они хоть на минуту замолчали, задумались и перестали молоть вздор). Он выбил шоферам чеки.

— Генри! — крикнул Джордж. — Я тебя спрашиваю, как мужчина мужчину, правда, ведь на свете нет ни дьявола, ни бога, а если даже есть, то человек, не верующий в бога, живет праведнее, чем те, кто верует? Ну, отвечай по совести. — Генри собрался ответить, но Джордж продолжал: — Те, кто считают себя праведниками, — страшные люди. Они ставят себе в заслугу случайные обстоятельства — место жительства, которое они себе не выбирали, круг знакомств. Такой праведник воображает, что он Иисус Христос, и с презрением глядит на окружающих.

Но тут семейство, расположившееся в кабинке, сделало выбор.

— Извини, потом договорим, — сказал Генри и пошел к кабинке.

Глава семьи сказал:

— Пожалуй, для начала я возьму сэндвич с говядиной, Худышка.

Генри извлек из кармана блокнот.

К тому времени, как их заказ был выполнен, подошли новые посетители. Наступало горячее время, и Генри понимал, что спор продолжить не удастся. Кэлли уже накормила Джимми, усадила в уголок, сунула ему два игрушечных грузовика, а сама вместе с матерью принялась помогать Генри. Джордж и Саймон, когда Генри подошел к ним в следующий раз, уплетали ужин и все так же спорили, вернее, Джордж все так же спорил, а Саймон все так же долго-долго напряженно молчал, а потом, вдруг рассердившись, разражался какой-нибудь длинной цитатой из Библии. Позже возник док Кейзи, он стоял с ними рядом, засунув руки в карманы пиджака, и очки у него сползли на самый кончик носа, он цыкал зубом и казался злым, как бес. Он сказал:

— Ну, Джордж, ты рассуждаешь, как большевик.

— Это точно, — отозвался Джордж.

— Хвалю за прямоту, — сказал док Кейзи. — Ты вот отдай половину своей фермы Саймону Бейлу, тогда я тебе поверю. Но пока не отдал, я тебе прямо скажу: вранье все это. — Сейчас уже вопили все трое, в том числе и Саймон, восклицавший:

— Горе тем, кто называет зло добром, а добро — злом!

Но никто не обращал на крикунов особого внимания. В закусочной было полно народу — четверо шоферов с громким смехом обсуждали историю, как один шофер в Пенсильвании, затормозив, пришиб фараона, который гнался за ним, не соблюдая дистанции. Джим Миллет рассказывал, как вчера вечером на 99-й миле залатал одному малому шину; Ник Блю и работник Уота Фореста толковали о новых домах, которые строятся вдоль шоссе, по эту сторону от Нового Карфагена; двое мужчин, одетых как бизнесмены, возможно, коммивояжеры, рассказывали, как в одном из филиалов «Шевроле» дарят цветы каждой даме, покупающей машину марки «корвет». Генри обычно любил эти часы, время ужина, когда весь зал гудел и каждая стена вибрировала, если приложить к ней кончики пальцев, как крышка рояля во время игры. Он погружался в эту суету, как в теплую речную воду, и жалел людей, которых, в отличие от него, не захватывала сумятица красок и звуков. Но сегодня ему хотелось, чтобы часы пик скорее подошли к концу. Сотни доводов роились в голове, и каждые несколько минут он поглядывал, сидят ли еще на месте Джордж, Саймон и док Кейзи. (Док Кейзи говорил: «Все эти экспроприаторы врут. Это не мое личное мнение, а факт. Вот представь, человек всю жизнь разводит охотничьих собак. Скажи ему, чтобы он раздал их тем, кто собаку от коровы отличить не может, он тебе башку проломит, и правильно сделает».)

Кэлли спросила:

— Генри, почему ты их не угомонишь?

— Каким образом? — спросил Генри.

Она сказала:

— Они мешают другим посетителям. Я серьезно говорю. Орут, как пьяные.

Но тут вошла теща и сообщила, что испортилась посудомоечная машина, и он передал счета Кэлли, а сам пошел ее чинить. Лопнул приводной ремень, обычная история, и, как обычно, на починку ушло полчаса. Когда он возвратился, док Кейзи уже ушел. Разошлось и большинство посетителей; в зале осталось только шесть человек, из них четверо сидели здесь и до того, как он пошел налаживать посудомойку, двое шоферов только что вошли. Джордж говорил, выбрасывая вместе со словами клубы дыма.

— Не могу я с тобой разговаривать. Ты полоумный.

Саймон сгорбатился, выставив плечи вперед, словно его туго обмотали веревкой, и кулаками подпирал голову. Сумерки за окном сгустились почти до темноты. Джордж встал и расплатился, и Генри пошел проводить его до дверей.

Джордж сказал:

— Какого черта ты его сюда приволок? Убей, не понимаю.

— Ему некуда деваться, — сказал Генри.

— Фигня. — Джордж слегка раздвинул жалюзи и сплюнул в щель. — Ты что, приносишь домой каждую гремучую змею, на которую наткнешься в траве?

— Но я не считаю нужным стрелять каждый раз, когда что-то шевелится в траве, из-за того что это, может быть, гремучая змея.

Джордж Лумис выглянул на шоссе.

— Полагаю, по этой причине ты себя чувствуешь Иисусом?

— Бога ради, Джордж, — сказал Генри.

Джордж кивнул, потом помотал головой.

— Ты хоть перед уходом-то не злись, — попросил Генри. Он смущенно усмехнулся.

— Я тебя одно только спрашиваю, — сказал Джордж. — Признайся, ты чувствуешь себя праведником, оттого что взял его к себе, пригрел бесприютного?

— Не знаю.

— Знаешь, не бреши.

Генри сдерживался, но недолго.

— Ни один человек, находящийся в здравом уме, не станет отвечать на твой вопрос, — выпалил он. — Получается так: сам ты чувствуешь себя праведником, да еще каким, но тогда все остальные в твоем представлении — дерьмо. Если я чувствую себя праведником, значит, я сволочь, а если не чувствую — значит, дурак, потому что зачем же мне было брать его к себе, если не затем, чтобы насладиться сознанием собственной праведности. Так ты считаешь.

Джордж спросил, улыбаясь, но с шипением в голосе:

— Ну, а зачем же ты его взял?

— Пошел вон, — сказал Генри. — Я не шучу. Мотай отсюда.

Джордж надел шляпу.

— Он дьявол, — сказал Саймон Бейл, оказавшийся вдруг рядом с Генри. — В нем сидит бес. — Глаза Бейли пылали огнем. — Да не подпадет сей дом под власть дьявола, — сказал Саймон. Сказал с глубочайшей серьезностью.

Генри рявкнул:

— Замолчите, Саймон, пока не…

— Повели ему, господи, — сказал Джордж. И вышел.

9

Дни шли за днями, и Генри Сомс действительно все меньше понимал, зачем он взял на себя роль друга и защитника Саймона Бейла. Ежедневно появлялась теща и ничего не говорила, одним только своим присутствием выражая свое осуждение и вмешиваясь таким образом в его дела. Кэлли, рассерженная его бесхребетностью, по целым дням почти не разговаривала с ним. Один раз, когда пришел док Кейзи и изрек какую-то глупость (Генри уже не помнил, какую именно), а Генри на него разорался, Кэлли с тихой яростью спросила:

— Доволен? Когда же этому наступит конец?

В воскресенье утром, на вторую неделю своего пребывания в доме, Саймон Бейл, как прежде, отправился по дворам, и Генри даже замутило от злости — на что он злился, он и сам бы не мог сказать; не на людей, которые подумают: «Сидит себе у Генри в покое и в довольстве, а потом милостиво снисходит к нам, простым смертным, в нашу убогую юдоль, где мы в поте лица своего, так-перетак, добываем хлеб насущный»; и не на Саймона, хотя, возникнув на крыльце в каком-нибудь фермерском доме, тот неизбежно будет воспринят как посланец Генри, а его проповеди — как слово, исходящее от Генри Сомса; он не злился даже на себя, потому что сделанное им не было ни глупо, ни мудро, сделано и сделано, ясно и просто, как дважды два, ни хорошо, ни плохо, вышло так — и все тут, — неизбежное, непреложное следствие особенностей его организма. Если бы он опять увидел, как Саймон валяется на земле, обвиненный и способный дать ответ не в большей степени, чем жирная и глупая овца может что-либо ответить мяснику, Генри и на этот раз бы сделал то же самое, теперь уж с самого начала сознавая всю безрассудность своего поступка; а увидев обгоревшее, голое женское тело в морге в полутьме и в душном смраде больничного нутра, он бы и там опять не устоял, взвалил бы на себя непомерную трату за погребение, и так же испытал бы неуместное и бесполезное раскаяние из-за поступка, которого не мог не совершить, и так же в силу особенностей своей натуры, конечно же, сохранил бы все это в тайне, отразив лишь в виде загадочных записей в книге расходов.