он задавался в июне 1845 года на Невском проспекте, покинув квартиру Белинского и выйдя на улицу: «И неужели вправду я так велик?» – к счастью для нас, ответить так и не смог. 
Его письма переполнены насущными заботами, за которыми проступают, словно в контражуре, образы его героев, настоящих и будущих.
 И разве фраза «я-то один, а они все», знакомая нам по «Запискам из подполья», родилась не из наблюдений Достоевского о том, что Краевский и Некрасов, хоть они и «мужичье в литературе», тем не менее богатеют, а он вынужден сидеть на мели?
 8.4. Сирота
 В декабре 1859 года писатель возвращается в Петербург. Ему тридцать восемь, и выглядит он уже тем Достоевским, каким мы привыкли его видеть.
 Одна моя подруга говорит, что Достоевский в старости похож на Джованотти[45]. Отчасти это верно: они действительно похожи, но Достоевскому не хватает жизнерадостности Джованотти, он напоминает Джованотти, у которого плохо идут дела и который прекрасно это понимает. Такой Джованотти-сирота, осознающий свое сиротство.
 Достоевский и вправду сирота.
 Когда в феврале 1837 года умерла его мать, ему было пятнадцать лет. А в июне 1839-го, когда ему было семнадцать, не стало отца.
 Уже больше двадцати лет Достоевский сирота, но только теперь, после суда и лишения всех чинов, после десяти лет ссылки, четыре из которых он провел на каторге, после тех хвалебных од, которые вышли из-под его пера, он и внешне становится похож на сироту.
 И если сирота в пятнадцать лет – это страшно и неправильно, то во взрослом сироте есть что-то нелепое, вызывающее насмешку.
 Знаю это по своему опыту.
 8.5. 11 сентября
 Для меня 11 сентября – это не 11 сентября 2001 года, день террористической атаки на башни-близнецы, а 11 сентября 1999 года, когда умер мой отец.
 В учебниках истории никогда не напишут о смерти Ренцо Нори.
 Мне было тридцать шесть, а не пятнадцать, как Достоевскому, я осиротел уже взрослым и в своем горе выглядел нелепо. На самом деле все началось еще раньше, зимой 1998 года, в одном из южных районов Пармы, в доме на виа Кадути ди Монтелунго, неподалеку от виа Мартири ди Чефалония, виа Кадути э Дисперси ин Руссиа, Ларго Кадути Эджео и виа Анна Франк – в квартале с довольно забавной топонимикой[46], где прошла моя юность. Однажды среди дня у меня зазвонил телефон – старый серый дисковый телефон, стационарный аппарат времен моей юности, стоявший на деревянной полке (такие полки часто вешали в прихожих), я снял трубку, это была мама, мы поговорили о каких-то ничего не значащих вещах, о чем – я даже не вспомню, и, когда я уже собирался прощаться, она сказала: «Подожди, папе сделали рентген, у него рак легких. Он ничего не знает. Мне сказал врач, просил папе не говорить. И еще врач сказал, что случай неоперабельный».
 В детстве я любил читать комиксы про Астерикса, непоколебимого галла, жившего, как известно, в деревне среди таких же непоколебимых галлов, которые боялись только одного: что небо упадет им на головы.
 И вот в тот зимний день 1998 года небо упало мне на голову, мой мир рухнул.
 Я положил трубку, сполз на пол, прислонясь спиной к белой стене нашей прихожей на виа Кадути ди Монтелунго, и зарыдал как ребенок.
 Если рухнул мир, что еще остается делать? Только рыдать как ребенок.
 8.6. 16 сентября
 За два года до этого, 16 сентября 1996 года, в день смерти бабушки Кармелы, я начал писать.
 Мой первый роман, вышедший в марте 1999 года, начинался с фразы: «Мою бабушку Кармелу звали Кармела».
 Эмилианский реализм.
 8.7. Сироты
 До какого возраста человек считается сиротой?
 Мне всегда казалось, что, если человеку уже за сорок и он оплакивают свое сиротство, это выглядит смешно и нелепо.
 Сейчас мне пятьдесят семь, на дворе 2020 год, и, пока я писал эту книгу, у меня умерла мама.
 8.8. 21 сентября
 21 сентября 2020 года я был у себя дома, в Казалеккьо-ди-Рено. Мне позвонил Джулио, мой брат, и сказал: «Мамы больше нет».
 Она болела.
 Я об этом знал.
 Я об этом знал.
 Она болела.
 Я об этом знал.
 Я все понимал еще до того, как она заболела, мы все это понимаем (как сказал однажды Бродский Довлатову: «Жизнь коротка и печальна. Ты заметил, чем она вообще кончается?»), но, даже если мы все это знаем, даже если я, давно уже не ребенок, в свои пятьдесят семь обо всем знал, я все равно не верил: не понимал до конца.
 8.9. Сегодня
 Среди главных черт своего характера, как уже было сказано выше, помимо духа противоречия, я бы отметил лень.
 Например, позавчера, 17 октября, я использовал последний пакет для раздельного сбора пластика, а вчера отправился в муниципалитет за новой упаковкой и потом весь день чувствовал себя молодцом.
 Вот в чем прелесть лени: преодолевая ее, вы получаете такое удовольствие, какого люди деятельные не могут себе даже представить.
 Вспоминая маму, могу сказать, что всегда с радостью звонил ей. Просто прислушивался к внутреннему голосу, говорившему: «Позвони маме», – и звонил не откладывая. С 21 сентября прошел уже почти месяц, и все это время каждый день мелькала мысль: «Надо позвонить маме». Но звонить было некому.
 Ее телефон все так же записан у меня в «Контактах».
 «Мама». И номер ее мобильного.
 «Мама Базиликанова». И номер городского телефона.
 Когда мы вели себя с ней нелучшим образом, мама говорила нам, помолчав: «Вот спохватитесь, а меня уже не будет».
 Она была права.
 Мы спохватились.
 8.10. В том объеме
 Есть люди, которые охотно рассказывают о смерти кого-то из родителей.
 Это не про нас с братьями.
 Мы никому ни о чем не рассказывали.
 Похороны прошли в кругу близких.
 Вы можете спросить, зачем я тогда об этом пишу? Да, можно было обойтись и без этого, и параллель (несколько натянутая) с сиротством Достоевского тут тоже ни при чем. Просто для меня это единственная возможность проговорить некоторые вещи ровно в том объеме, в каком о них можно говорить.
 В романе о Достоевском, на мой взгляд, место найдется всему, даже тем вещам, о которых я вообще не могу говорить, например о смерти матери.
 8.11. Казалеккьо-ди-Рено
 Анна Ахматова в одном из стихотворений называет жизнь «страшной и удивительной»[47], а у Велимира Хлебникова есть такие строки:
  Закон качелей велит
 Иметь обувь то широкую, то узкую.
 Времени то ночью,