Мамки, няньки, это все хорошо, но ведь царевич. Игрок со скамейки запасных, если что с Алексеем случится, а тут неясно, доживет ли он хоть до года. Муж тоже не радует, поскольку у него своих проблем хватает. Сестра плачется, золовки кусаются, дети — наследник и тот удрал из дворца и царь ему позволил. Опять же, теремные интриги никто не отменял, но сколько они сил и времени отнимают — врагу бы весь этот курятник подарить.
Так что царица и рада бы пообщаться с детьми, но куда там…
Софье искренне было жалко симпатичную, но уж очень замотанную женщину, которая выглядела лет на десять старше своего возраста. Морозов, гад, интриги плел, а расплачиваться Марии. Но и сделать для не ничего царевна пока не могла.
Мать?
Да, наверное. Но Софья ее как мать не воспринимала. Не было у нее нежных чувств к родителям в том мире, не появилось и в этом. Человека не переделаешь…
* * *
Месяц спустя.
Татьяна Михайловка неодобрительно покосилась на деревеньку, появившуюся вдали.
Дьяково.
Дыра беспросветная. Конечно, именно так она не думала, но мысли были нерадостными. И когда в очередной раз она бросилась братцу в ноги, умоляя его вернуть Никона — у того лопнуло терпение. Татьяна была отлаяна вдоль и поперек (орал самодержец так, что на соборе Василия Блаженного позолота облетала) и брат ушел, хлопнув дверью. А на следующий день известили царевну, что ехать ей либо в Дьяково — либо в женский монастырь погостить на пару месяцев, пока царь не остынет.
Татьяна хотела выбрать монастырь, поближе к тому, куда Никона заточили, но тут уж Ирина за голову схватилась.
— Да в своем уме ли ты сестрица? Тебя ж брат вообще в келье на всю жизнь запрет!
Аргумент был признан весомым — и Татьяна для начала выбрала Дьяково. В монастырь‑то она всегда успеет, их на Руси много и никуда сии заведения не денутся. А Дьяково…
Царевну еще во многом вело любопытство. Что ж там такое, что сестрицу Анну и калачом обратно не заманишь? А ведь самая тихая, самая скромная…
Село, впрочем, радовало глаз новой церковью и ярмаркой за околицей. А неподалеку находилось и то место, куда надлежало ехать ей. За невысокой оградкой — курице перескочить, почти плетень, новенькие терема и какие‑то достаточно несуразные здания (казарм царевна ни разу не видела, иначе опознала бы сразу). Четыре здания готовы, еще почти десяток строится. Опять‑таки, царевне и в голову не приходило, что это — на вырост. Для следующих поколений учеников. Потому и ограду пока серьезную не делали — вот утвердят окончательно план, тогда можно будет.
Ведь следующей осенью будет еще набор — и детей надо будет куда‑то селить. Опять же, нужно расширять столовую, нужно организовать мастерские, да и все остальное — почему бы нет?
Несколько производств прямо на базе школы, кузницу самую лучшую, потом кузнеца найти, скотный двор расширить…
Надо — все. Вот сделать сразу все не получалось, поэтому сначала обошлись жизненным минимумом, а сейчас под чутким руководством царевича Алексея строили и остальное, что ему подсказывала Софья. Татьяна, понятно, об этом не знала и сейчас разглядывала все издали с недовольным видом. Потом разрешила трогаться дальше.
И стоило ей сюда ехать?
Удивляться всерьез она начала у ворот, когда ее не пустили внутрь. Охрана на полном серьезе скрестила бердыши и поинтересовалась:
— Откуда, кто, зачем?
— А ну с дороги, холоп! — рявкнул боярин Ртищев. Начальник царской Мастеровой Палаты, Григорий Иванович, прекословия не терпел и, честно говоря, с царской сестрой в поездку не рвался. Но царь приказал — и боярин поехал.
Стоящие охранники даже не дрогнули.
— Осади, боярин, примирительно проговорил один из них. — Сейчас царевич в отъезде, приедет, тогда и пропустим.
— Да я тебя на конюшне запорю, холоп! — Ртищев и правда замахнулся плетью, но был остановлен повелительным окриком.
— а ну, осади!
К воротам на коне подлетала процессия из шести всадников. Четверо взрослых и двое ребят лет семи — десяти. Татьяна пригляделась из окошка, не откидывая сильно занавеси — нельзя. Позор какой будет — царской дочери как чернавке в щелку подглядывать…
Одного из ребят она узнала, хотя и не сразу.
Алешенька, племянник любимый. Но как же он изменился!
Вместо бледного благочинного мальчика, которого в Кремле было не видно и не слышно, на коне сидел загорелый крепыш с недобрым прищуром. Конь гарцевал, намекая хозяину, что хорошо бы еще поскакать, но слушался всадника — и если бы Татьяна разбиралась в конских статях — она бы восхитилась вороным аргамаком. Рядом с ним спокойно стоял второй конь соловой масти. Сидевший на нем мальчик лет восьми — десяти Татьяне не был знаком и неудивительно. Ванечка Морозов вообще редко из дома выходил. Это в Дьяково, избавленный от неустанной опеки властной матери, он начал постепенно осваиваться. Да и отношение здесь было другое.
Дома все выглядело так. Лошадка? Да никогда! Она тебя сбросит, ты обязательно убьешься, нельзя, пойдем лучше помолимся о всеобщем благе.
Здесь же…
Лошадка? Хорошо, завтра подберем тебе конька посмирнее и начнем учиться. Царевич учится — и тебе не зазорно. Сбросит? А мы такого подберем, чтобы не сбросил. Только и обихаживать конька сам будешь. Не умеешь? Научишься. Царевич же научился, а ты чем хуже?
Казаки вообще были народом не особо отягощенным чинопочитанием. На Дону с этим было проще, а уж Фролка Разин, у которого было два брата — атамана, тем более прогибаться не умел. Родни‑то надо быть достойным…
С царем у них бы конфликт случился в первый же час — и свободны. Но с царевичем, которого постоянно настраивала Софья…
Непочтительны? Так казаки же, люди грубые, их дело турок рубить, а не ножкой по паркету шаркать. Вот, бояре все льстивы, как один — они тебе больше по нраву? Нет? Тогда потерпи пока, уважение тоже надо заслужить.
Чем? А работой… Да нет, турок убивать не нужно, Ибрагим вроде бы ни в чем не виноват, но вот если ты попросишь тебя научить — да, так и будет. Тебя начнут уважать, если ты не сломаешься и не дрогнешь. А учитывая фамильный Романовский характер — достаточно упрямый и жесткий, которым Алексея природа наделила в полной мере, мальчишка уперся. Ему хотелось, чтобы его уважали — и он намерен был этого добиваться всеми способами.
И упорно учился вместе со всеми, хотя и чуть поодаль. Так же, как и остальные, держал тяжелые палки в вытянутых руках, развивая мышцы, так же отжимался, так же лазил по канату и так же чистил лошадь. И получал от этого искреннее удовольствие.
Запретить‑то было некому.
Учителя слушались царевну Анну, воспитатель царевича качал неодобрительно головой, но будучи мужчиной умным, ничего не запрещал, только поддерживал. Понимал, что положение безвыходное. Царю накляузничаешь — царевич обидится, да так лихо, что ласточкой со двора полетишь. Даже если и не сразу — злопамятность также Романовское фамильное качество. А вот если ему потакать — глядишь, наиграется, да забудет обо всем, как о старых солдатиках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});