Июнь — прекрасный месяц, когда можно собирать грибы, откапывать и сушить дикий лук и цикорий, корешки одуванчиков. Медведи вдоволь полакомились молодой травкой и наполовину развернувшими свои перья побегами папоротника. Они наелись ивовой коры и, валяясь на брюхе, высасывали сладкий сок из цветков люпина, а под каждой елкой и хемлоком можно было лизать стекавшую по стволу смолу: очевидно, и медвежий желудок требует разнообразной пищи. Я готовил варево из полигонатума и рогоза, мешая их с щавелем и жерушником, пил его сам и угощал медведей. Они с наслаждением вылизывали мою похлебку, но потом закусывали боярышником и кислым муравьиным соком. Я думаю, это было вызвано потребностью нейтрализовать крахмал. По соседству с нами жили две скопы, они были так же расточительны, как выдра, возможно, у них был очень привередливый вкус на рыбные блюда. Я подсчитал, что эта парочка вылавливала от 16 до 24 крупных форелей в день; они уносили добычу в гнездо, рвали ее на куски и кормили своих птенцов. Ошметки, летевшие наземь с их стола, составляли значительную долю в рационе Расти, Дасти и Скреча; скопы очень помогали медведям набирать необходимые калории. Однако несмотря на все обжорство медведей, какой-то внутренний голос предостерегал их от попыток залезть на это дерево. Скопы сумели внушить к себе почтение.
От индейцев, золотоискателей, лесных старожилов я не раз слыхал про «медвежьи деревья». Не раз я и сам недоумевал, наблюдая за тем, что проделывают медведи возле некоторых деревьев, расположенных в разных, далеко отстоящих друг от друга местах леса. Распространенное поверье гласит, будто бы такие деревья служат у медведей своего рода доской объявлений, из которой они узнают местные новости, однако факты говорят за то, что эти «медвежьи деревья» (обыкновенно это были банксовы сосны, сосны лямбертиана или сахарные клены) скорее всего заменяют им конфетку; стоит поцарапать когтями кору, как из нее потечет сладкий сок; поэтому каждый медведь стремится заполучить такое дерево в свое владение. Однако не исключена и коммуникативная функция «медвежьих деревьев»; я сам однажды наблюдал, как вели себя возле подобного дерева два матерых медведя. Более крупный из них поднялся на задние лапы, обхватил передними ствол, обнюхал его, полизал, потом пожевал немного и отошел в сторону. Второй был помельче первого, поэтому он дождался своей очереди и вслед за первым проделал те же действия. Мои годовики тоже соблюдали определенный порядок в соответствии с иерархическим положением каждого: первым был Расти, за ним шла Дасти и последним — Скреч.
Совершенно очевидно, что медведь, обнимая дерево, кусая или царапая его кору, оставляет на нем свой запах и отдельные волоски, и все это должно представлять большой интерес для следующих посетителей. Мои годовики непременно по нескольку раз мочились возле этих деревьев. Как ни странно, но какова бы ни была численность деревьев данного вида, только одно из них становилось «медвежьим деревом» для всех окрестных барибалов. В нашей местности тоже стояло одно такое дерево, это была засохшая банксова сосна, которую медведи изгрызли и исцарапали задолго до нашего появления, однако даже к этому мертвому, облезлому дереву продолжалось паломничество медведей со всей округи.
В конце концов ведь кошки тоже невесть что вытворяют при виде кошачьей мяты, собаки дуреют, когда им попадается кандырь, да и люди ведут себя очень странно под влиянием целого ряда растений.
Однажды в конце июня я начал потихоньку готовиться к постройке новой коптильни, как вдруг услышал повизгивание и урчание медведей на крыльце. Это обыкновенно означало у них бурный восторг. Я, как всегда, вышел узнать, в чем дело.
Выйдя на крыльцо, я испытал ни с чем не сравнимую радость. Неуклюжие годовалые медвежата, стоя на задних лапах, исполняли настоящую пляску радости, а над головой у нас вились в воздухе красногрудые дрозды.
Наверное, нет ничего странного, что, привыкнув к играм с дроздами, когда те жили у нас в старой картонке, медведи узнали своих друзей и обрадовались встрече. По-видимому, птицы, как и все животные, отличаются друг от друга своим индивидуальным запахом. Иначе я не представляю себе, как могли медведи узнать трех спасенных мною при пожаре и выросших в нашем доме дроздов. Вот уже неделю вокруг нашего дома летало множество дроздов, ни разу не вызвав у медведей ни малейшего интереса, а тут вдруг при появлении именно этих трех птичек они вспомнили прежние дни.
Раздумывая после над этим случаем, я еще раз подивился про себя загадкам памяти и способности птиц ориентироваться в полете, тому инстинкту, который заставил их, преодолев тысячи миль пути, вернуться, подобно некоторым домашним животным, к той руке, которая их взрастила.
Изобильная земля
Наши дрозды стали совсем взрослыми птицами, их было два самца и одна самочка. Поселившись на своей полочке, на которой они жили едва оперившимися птенцами, они вылетали оттуда на волю в поисках будущего супруга или супруги. Даже в пору гнездования трое наших друзей каждый день прилетали на старое место, чтобы погреться на солнышке и поклевать зерен из мисочки, которая их там ждала. А когда уже их потомство слетело с гнезда, то и это новое поколение обосновалось на той же полочке, где всем хватало места, корма и солнечного света. Целая стайка глазастых птичек будила меня на заре, барабаня клювами в окно, чтобы я поскорее наполнил их мисочку. Разве мог я обмануть их ожидания!
Единственная серьезная драка случилась у медвежат, когда Дасти захотела отнять у Скреча кладку куропаточьих яиц, которую тот обнаружил в зарослях люпина на дальнем краю верхнего луга. Пока драчуны награждали друг друга тумаками и укусами, Расти съел яички вместе со скорлупой, я даже не успел вмешаться. После пятиминутной потасовки бойцы отряхнулись и принялись зализывать друг другу раны с таким выражением, точно спрашивая при этом: «Не знаешь ли ты, из-за чего мы передрались?» А мы с Расти сидели посреди луга, дожидаясь, когда можно будет продолжить прерванную прогулку.
Однако медведи упорно продолжали разорять гнезда, и этот грабеж стал для нас яблоком раздора. Чтобы внушить медведям, что все без исключения птицы и гнезда неприкосновенны, я подводил их по очереди к разным гнездам и втолковывал им, как мог, что это — запретная территория. Они ни разу не разорили гнезда, на которое было объявлено табу, но умели находить другие, которых я не знал. Некоторым вещам они выучились шутя. Взять, к примеру, дроздов. В доказательство своей воспитанности и благонравия медведи никогда не трогали даже чужих дроздов. А ведь остальных птиц, кроме тех видов, которые клевали их в детстве, они гоняли. Почему они упрямо продолжали разорять гнезда и ни за что не хотели бросить этой скверной привычки, хорошо зная, как я к ней отношусь, этого я и по сей день не могу объяснить.