эта взяла и сиганула голышом со здания таможни, будто забыла, что с гравитацией не шутят. Понимаешь, да? Гравитация — серьезная штука.
— Заткнись, Тони.
Он дернулся, будто я отвесил ему оплеуху, отвернулся и полез за очередной банкой пива.
В Ньютоне наверняка жила не одна Карен Николс. Может, их там даже было несколько. Обычное ведь, банальное американское имя. Такое же скучное и распространенное, как Майк Смит или Энн Адамс.
Но в животе у меня разливалось холодное и мерзкое предчувствие, что прыгнувшая с площадки обозрения Карен Николс была именно той девушкой, с которой случай свел меня полгода назад. Той, что гладила носки и коллекционировала плюшевых зверюшек.
И я не думал, что она из тех, кто прыгнул бы голышом с крыши. И тем не менее я знал. Я знал.
— Тони?
Он взглянул на меня глазами раненого и брошенного под дождем хомячка:
— Да?
— Извини, что я на тебя рявкнул.
— А, да ладно. — Он отпил пива, не сводя с меня настороженного взгляда.
— Вот эта женщина, которая прыгнула, — сказал я, сам не до конца понимая, зачем объясняю все это Тони. — Возможно, я ее знал.
— Ой, блин. Соболезную, брат. Иногда на людей просто находит, а?
Я глядел на расстилающееся впереди шоссе, сине-стальное под жесткими лучами солнца. Даже несмотря на включенный на максимум кондиционер, я все равно чувствовал, как жара покалывает макушку.
Глаза у Тони блестели, и выплывшая наружу улыбка была слишком широкой, слишком зубастой.
— Знаешь, иногда оно будто само тебя зовет.
— Бухло?
Он покачал головой.
— Вот как с этой твоей подружкой, которая прыгнула… — Он встал на колени, уперся лицом в разделявшую нас решетку. — Короче, я однажды катался на катере с одним корешем, так? Я и плавать-то не умею, а тут мы прямо в море вышли. И, зацени, попали в бурю, богом клянусь. Катер качало от борта до борта, а волны! Каждая с это вот шоссе шириной. Я, понятное дело, пересрал, потому что, если вывалюсь, мне без вопросов хана. Но при этом я, не знаю, так спокойно себя чувствую, так? Типа, «вот и хорошо, не надо больше думать, как, и когда, и почему я помру. Я помру. Прямо сейчас. И от этого на душе как-то легче». У тебя такого никогда не было?
Я обернулся и через плечо взглянул на его лицо, прижатое к мелкой стальной решетке — щеки врезались в ячейки, став похожими на мягкие белые каштаны.
— Было один раз, — сказал я.
— Да? — Глаза его расширились, и он чуть отстранился. — Когда?
— Мужик мне в рыло дробовик направил, и я был уверен, что он выстрелит.
— И на секунду… — Тони свел вместе большой и указательный пальцы, оставив между ними тоненький просвет. — На одну только секунду ты подумал: «Ну и пусть», да?
Я улыбнулся его отражению в зеркале заднего вида:
— Возможно, что-то типа того. Я уже и сам не знаю.
Он сел.
— Вот так вот я себя чувствовал на том катере. Может, твоя подруга, она то же самое думала прошлым вечером. Типа: «А я никогда не летала. Надо попробовать». Понимаешь, о чем я?
— Не очень. — Я взглянул в зеркало. — Тони, а зачем ты вообще на этот катер поднялся?
Он потер подбородок.
— Потому что я не умею плавать, — сказал он и пожал плечами.
Мы приближались к цели поездки, но дорога казалась бесконечной, и последние тридцать миль пути тянули мои веки вниз, словно стальной маятник.
— Да ладно, — сказал я. — Серьезно.
Тони поднял подбородок и нахмурился, думая.
— Все дело в незнании, — сказал он. И снова рыгнул.
— Какое дело?
— Ну, почему я вообще на тот катер сунулся. Незнание — это то, чего ты не знаешь в этой сраной жизни, понимаешь? От него крыша съезжать начинает. И ты на все готов, лишь бы наконец узнать.
— Даже если не умеешь летать?
Тони улыбнулся:
— Потому что не умеешь летать.
Он похлопал по разделявшей нас решетке. Снова рыгнул, затем извинился. Свернулся калачиком на полу и тихо-тихо пропел песню из заставки «Флинстоунов».
К тому времени, когда мы въехали в Бостон, он уже снова спал.
4
Мы с Тони шагнули через порог офиса. Мо Бэгс оторвался от своего сэндвича с фрикадельками и колбасой и сказал:
— Здорово, педрила! Как жизнь?
Скорее всего, он обращался к Тони, но с Мо наверняка не угадаешь. Он положил сэндвич, вытер жирные пальцы и рот салфеткой, затем обошел свой стол и швырнул Тони в кресло.
Тони сказал:
— Привет, Мо.
— В жопу себе свой «привет» засунь. Давай запястье.
— Слушай, Мо, — сказал я. — Хорош.
— Чего? — Мо защелкнул браслет наручников на левом запястье Тони, а правый — вокруг подлокотника кресла.
— Как подагра твоя? — спросил Тони с неподдельным интересом.
— Жить буду, придурок. Поживу еще.
— Вот и хорошо. — Тони рыгнул.
Мо вперил в меня прищуренный взгляд:
— Он пьяный, что ли?
— Не знаю. — На кожаном диване Мо я заметил сложенный номер «Трибьюн». — Тони, ты пьяный?
— He-а. Слушай, Мо, у тебя тут туалет есть?
— Да он же пьяный, — сказал Мо.
Я поднял лист с рубрикой спортивных новостей и обнаружил под ним первую страницу газеты. Карен Николс попала в передовицу: «САМОУБИЙЦА ПРЫГНУЛА С КРЫШИ ЗДАНИЯ ТАМОЖНИ». Рядом со статьей красовалась полноцветная фотография Бостонской таможни ночью.
— Да он в хламину пьяный, — сказал Мо. — Кензи?
Тони снова рыгнул, а затем затянул «Дождь капает мне на голову».
— Ну, пьяный и пьяный, — сказал я. — Где мои деньги?
— Ты позволил ему пить? — Мо сипел так, будто одна из фрикаделек застряла у него в глотке.
Я поднял газету, прочитал шапку статьи.
— Мо.
Уловив интонацию моего голоса, Тони замолк.
Но Мо был слишком взвинчен, чтобы что-то заметить.
— Даже не знаю, Кензи. Я, блин, даже и не знаю, на хрен таких, как ты, нанимаю. Вы мне всю репутацию изгадите.
— Она у тебя и так изгажена, — ответил я. — Плати давай.
В начале статьи было написано: «Уроженка Ньютона, очевидно находившаяся в помутненном состоянии рассудка, прошлой ночью покончила с собой, спрыгнув с площадки обозрения одного из наиболее известных и любимых жителями исторических памятников».
— Ну хрена ж себе он тут мне втирает, а? — обратился Мо к Тони. — Ушам своим не верю.
— А я верю.
— Завали пасть, козлина. С тобой никто не