для сочинения с девизом «ты нам скажи, он просто человек», отдавая первое место первой из названных диссертаций».
«В совете университета, — писал Писарев в «Нашей университетской науке», — произошло разногласие: присяжный ценитель наших работ, Креозотов, в своем отчете расхвалил обе диссертации и приписал моему труду высокое литературное достоинство, а работе моего соперника глубокую научную основательность. Кому же дать золотую медаль? Большинство говорило, что по всем правилам золотая медаль принадлежит научной основательности. Но сильная партия утверждала, что следует дать золотые медали и научной основательности, и литературному достоинству. Слышались даже еретические голоса, безусловно защищавшие литературное достоинство. Однако здравый смысл и справедливость одержали верх. Профессора поняли, что пленяться смелостью и живым языком и пренебрегать другими, более прочными достоинствами труда — не следует».
1 февраля совет по большинству голосов присудил золотую медаль сочинению № VI, а серебряную (за неимением другой золотой) № IV. «Положив такое решение, — писал Писарев, — они распечатали конверты, заключавшие в себе фамилии авторов, и узнали тогда, кому принадлежит научная основательность и кто отличился литературным достоинством». Совет определил: «донести г. попечителю СПб учебного округа об удостоении студента III курса историко-филологического факультета Ник. Утина — золотой медалью и студента IV курса историко-филологического факультета Д. Писарева — серебряной медалью».
Решение совета, утвержденное попечителем, было оглашено для всеобщего сведения на годичном торжественном акте университета 8 февраля.
Писарев возвратился из Москвы только 12-го. «Признанный обладатель литературного достоинства, — иронизировал он впоследствии над собой, — остался, конечно, очень доволен: единственное желание его состояло в том, чтобы достигнуть на акте почетного отзыва, который избавил бы его от необходимости писать кандидатскую диссертацию; а вместо почетного отзыва явилась медаль с изображением юноши, вероятно, Аполлона, и с надписью: «Преуспевшему». Все эти прелести составляли уже неожиданную роскошь». На следующий день он получил медаль и взял рукопись под расписку на два месяца для снятия с нее копии.
4. НЕДОСТОЙНЫЙ СЫН УНИВЕРСИТЕТСКОЙ НАУКИ
По традиции (уже третий год!) ожидали объявления «воли» в годовщину вступления Александра II на престол — 19 февраля. С октября 1860 года в печати запрещалось даже упоминать о «крестьянском деле». В общество проникали лишь неопределенные слухи о кознях крепостников. И действительно, проект реформы продвигался медленно, тяжело, в долгих прениях и проволочках. В Главном комитете крепостники добивались изменений в свою пользу, либералы уступали. Были понижены размеры крестьянских наделов, повышены оброки. Открывая 28 января 1861 года заседание Государственного совета, Александр II пожелал, чтобы все было закончено к половине февраля. «Дальнейшее ожидание, — сказал он, — может только еще более возбудить страсти и повести к самым вредным и бедственным последствиям для всего государства вообще и для помещиков в особенности».
Призрак пугачевщины маячил перед правительством и дворянством. А в деревнях поговаривали о том, что помещики не позволяют царю дать «волю» крестьянам и надо ждать, пока явится «сам генерал Гарибалдов».
«Умы в сильном напряжении по случаю крестьянского дела», — записал в дневнике профессор А. В. Никитенко. «Как передают мои люди, — тревожилась великая княгиня Елена Павловна, — если ничего не будет к 19-му, чернь явится к Зимнему дворцу с требованием освобождения».
17 февраля в газетах появилось объявление от петербургского военного генерал-губернатора: «Вследствие разнесшихся слухов объявляется, что 19 февраля никаких правительственных распоряжений по крестьянскому делу обнародовано не будет». На следующий день официозная «Северная пчела» сообщила о том, что обсуждения близятся к концу и «в предстоящие дни поста и молитвы совершится давно ожидаемое событие». Обер-полицеймейстер собрал столичных дворников и, объявив это, приказал на всякий случай всех их выпороть.
В Петербург вызвали загородные гвардейские батальоны, полицейские части усилили солдатами. Войскам раздали боевые патроны, была приготовлена артиллерия. Столичные дворяне сменили запоры, запаслись оружием и сидели по домам как в осаде.
Шеф жандармов князь В. А. Долгоруков провел ночь в покоях императора, сам Александр II ночевал на половине своей сестры. Запряженная царская карета стояла у Зимнего дворца до утра.
19 февраля царь подписал манифест и положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости.
В маленькой комнатке мазановских номеров вместе с Писаревым временно поселился Хрущов. Молодые люди сблизились еще теснее. Они вместе читали лекции Костомарова, ходили по книжным лавкам, бывали у тетушки Натальи Петровны Даниловой, по ночам вели бесконечные разговоры. Вместе с другими студентами приятели участвовали в политических демонстрациях: 28 февраля были на похоронах Тараса Шевченко, на следующий день — в католическом костеле на панихиде по полякам, убитым в Варшаве на Замковой площади. «Демонстрация удалась», — записал Хрущов в дневнике.
Обнародование манифеста намечалось на последний день масленицы, но дата эта тщательно скрывалась. Манифест и положения составляли книгу более двухсот страниц форматом в газетный лист. Ее печатали четыре типографии девять дней. Все это время типографии строго охранялись, а участникам печатания запрещалось выходить оттуда. 2 марта на экстренном собрании сената министр юстиции зачитал манифест и, спрятав его в портфель, внушил сенаторам хранить молчание. Новость все-таки просочилась в публику через одного наборщика, отпущенного в порядке исключения к больной жене.
«Завтра объявляют крестьянскую волю, — писал Благосветлов Мордовцеву 4 марта, — падаю на колени и молюсь, молюсь в первый раз в жизни или проклинаю все, что живет и дышит… Минута страшного ожидания. Тайны еще никто не знает. Да выручит же нас судьба — хоть один раз».
Правительство сочло необходимым усилить охранительные меры. Петропавловскую крепость привели в боевую готовность. Масленичные балаганы перенесли подальше от Зимнего дворца. В полки разослали печатную инструкцию. Солдатам лейб-гвардии конно-артиллерийской бригады приказали зарядить ружья картечью и ждать вызова по тревоге.
С 9 утра 5 марта застучали телеграфные ключи: манифест передавали в губернские города. Еще накануне царские флигель-адъютанты выехали в губернии с печатными Положениями.
— Так вот что такое эта «воля». Вот что такое она! — восклицал Некрасов, сжимая в руке манифест.
— А вы чего же ждали? Давно было ясно, что будет именно это, — говорил ему Чернышевский.
— Нет, этого я не ожидал, — отвечал Некрасов. И стал говорить, что, разумеется, ничего особенного он не ждал, но подобное решение дела далеко превзошло его предположения.
Так позже вспоминал этот день Н. Г. Чернышевский.
«Лица, собравшиеся в Зимний дворец в ожидании государева выхода, — вспоминал очевидец, — были, очевидно, неспокойны. Послышался густой гул, как бы выстрел; генерал-губернатор посылает узнать, что такое; ему докладывают… что глыба снега скинута с дворцовой крыши. Через несколько времени послышался колокольный звон; опять опрометью мчится фельдъегерь и, возвратившись, докладывает… что у Исаакия по случаю похорон какого-то священника».
Страхи были напрасны. День прошел преувеличенно спокойно. Даже пьяных было меньше, чем обыкновенно бывало в прощеное воскресенье.