А все потому, что настоящей страстью миллионера стал Московский Художественный Театр (МХТ), в который он вкладывал не только огромные средства, но и всю свою душу.
В 1898 году он вошел в состав театрального товарищества, образованного К.С.Станиславским и В.И.Немировичем-Данченко. И после этого он регулярно вносил пожертвования на строительство и развитие МХТ, заведовал его финансовой частью. По подсчетам историков, расходы мецената на театр в 1898–1902 гг. составили, как минимум, 200000 рублей. Еще 300000 рублей он потратил в 1902 году на новое здание театра.
По тем временам это были просто огромные деньги.
Недаром Станиславский характеризовал Морозова так: «Этому замечательному человеку суждено было сыграть в нашем театре важную и прекрасную роль мецената, умеющего не только приносить материальные жертвы искусству, но и служить ему всей преданностью, без самолюбия, без ложных амбиций и личной выгоды».
А еще в начале XX века Савва Тимофеевич вдруг увлекся либеральными идеями, и в особняке на Спиридоновке начали проводиться полулегальные заседания революционеров. Кроме того, он финансировал издание социал-демократической газеты «Искра». На его средства были учреждены первые большевистские легальные газеты «Новая жизнь» и «Борьба». Он нелегально провозил на свою фабрику запрещенную литературу, а в 1905 году прятал от полиции одного из лидеров большевиков Николая Баумана (того самого, именем которого названа одна из станций московского метро).
Когда на Никольской мануфактуре вспыхнула забастовка, Савва Тимофеевич вступил в переговоры с рабочими, но… был отстранен ими от управления.
Вот ведь парадокс!
Сам о рабочих думал, помогал им, а они его убрали. Типа кровопийца, буржуй, эксплуататор трудового народа…
Круг одиночества неумолимо сжимался. Как ни странно, «мятежный фабрикант», открыто выступавший за свободу слова и созыв парламента, остался в совершенной изоляции.
Удивительно, но этот, безусловно, талантливый, умный и сильный человек так и не смог найти, на что опереться. Жена его давно раздражала. Друзей в своем кругу у него не было (купцов и промышленников он презрительно называл «волчьей стаей», а те отвечали ему боязливой и мстительной нелюбовью). Постепенно пришло и понимание истинного отношения к нему со стороны «товарищей»: понятно, что большевики видели в нем лишь богача и беззастенчиво пользовались его деньгами.
Считается, что Савва Тимофеевич впал в жесточайшую депрессию. Как бы то ни было, врачи рекомендовали направить его для лечения за границу.
* * *
В сопровождении жены в апреле 1905 года Савва Тимофеевич выехал сначала в Берлин, а затем в Канны. Там-то он и покончил жизнь самоубийством в номере «Руаяль-отеля».
Многие обстоятельства этого самоубийства до сих пор не ясны.
Говорили, например, что ничто не предвещало трагической развязки. Канны явно пошли разочарованному предпринимателю на пользу.
И это неудивительно. Сам дважды был там и подтверждаю – красивый городок на берегу прекрасного Средиземного моря. Хотя, на мой взгляд, соседняя Ницца лучше.
В тот страшный день Савва Тимофеевич собирался посетить казино и находился в прекрасном расположении духа. После завтрака он проводил жену до вестибюля – ей пора было ехать к портнихе. Портье передал ему записку. В ней не оказалось ничего, кроме четко выведенного вопросительного знака. Морозов изобразил рядом восклицательный знак и сказал портье:
– Если отправитель зайдет, передайте ему мой ответ.
После этого он успокоил жену:
– Не стоит беспокоиться, дорогая. Поезжай по своим делам.
За обедом у Саввы Тимофеевича был отличный аппетит: он заказал устрицы с белым вином. Зинаида Григорьевна не могла нарадоваться. Лечение мужа в солнечных Каннах постепенно оборачивалось для них чем-то вроде нового медового месяца.
После обеда Савва Тимофеевич объявил:
– Жарко, пойду отдохну немного.
Зинаида Григорьевна осталась разговаривать с доктором, а затем поднялась в номер и села к зеркалу, чтобы привести себя в порядок.
И в этот момент услышала хлопок выстрела…
Савва Тимофеевич лежал на полу в луже крови. Около него обнаружили никелированный браунинг и листок бумаги, на котором было написано: «В смерти моей прошу никого не винить». При этом не было ни подписи, ни даты. Но что больше всего удивило личного врача миллионера Н.Н.Селивановского – руки на груди у покойного были сложены, глаза закрыты, а окно в сад распахнуто.
Он тогда спросил у Зинаиды Григорьевны:
– Это вы закрыли ему глаза?
Несчастная женщина отрицательно покачала головой.
Чуть позже неожиданно ставшая вдовой З.Г.Морозова рассказала полиции о том, что якобы видела мужчину в шляпе и плаще, который убегал из сада, но ее показания никто не смог подтвердить. К тому же версия самоубийства была очень выгодна обеим сторонам – и французской (это лишало необходимости заводить дело и расследовать преступление), и российской (неизвестно, к чему бы потянулись ниточки, если все тщательно расследовать). К тому же не последнюю роль в закрытии дела сыграла мать покойного, которая прекрасно понимала, что если следствие установит, что ее сын активно помогал революционерам, это станет большой проблемой. И она жестко пресекла все попытки выяснить правду, заявив: «Оставим все как есть. Скандала я не допущу».
* * *
«Неугомонный Савва» не нашел покоя даже после смерти. Согласно христианским канонам, самоубийцу нельзя было хоронить по церковным обрядам, но семья Морозовых, используя деньги и связи, начала добиваться разрешения на похороны в России.
В первую очередь, нужно было получить разрешение церкви на похороны не за оградой кладбища, где обычно находили свой последний приют наложившие на себя руки, а непосредственно на кладбище. Для этого были предоставлены показания врачей о том, что роковой выстрел мог быть произведен в состоянии «внезапно наступившего аффекта», а посему смерть никак нельзя трактовать как обычное самоубийство.
В конце концов, согласие церкви было получено, и тело покойного привезли в Москву в закрытом металлическом гробу. На старообрядческом Рогожском кладбище были организованы пышные похороны, а затем состоялся поминальный обед на девятьсот персон.
Гроб, естественно, не открывали, и никакие речи над гробом произносить не разрешили. Но тогдашний генерал-губернатор Москвы А.А.Козлов все же успел шепнуть вдове: «Не верю я в разговоры о самоубийстве, слишком значимым и уважаемым человеком был Савва Тимофеевич. Потеря для всех – огромная».
* * *
Все эти обстоятельства привели к тому, что по Москве стали ходить слухи, что в гробу никакого Морозова не было, что он никуда и не уезжал из Европы, а скрывается где-то во Франции или в Швейцарии.
Масла в огонь подлила известная актриса МХТ Мария Федоровна Юрковская, имевшая сценический псевдоним Мария Андреева. Кстати сказать, ко времени вступления в театральную труппу эта женщина уже была убежденной марксисткой, выполнявшей различные поручения партии (некоторые исследователи считают, что знакомство с Саввой Тимофеевичем как раз и было одним из таких партийных заданий).
В частности, умерший в феврале 2015 года в Ницце писатель Б.М.Носик утверждал:
«М.Ф.Андреева в то время уже была агентом Ленина, который, изумляясь ее подвигам, называл ее «товарищ Феномен». Иные вполне партийные авторы называют ее «финансовым агентом Ленина» и «эмиссаром партии»… На путях добывания денег Ленин не признавал никаких моральных препятствий… Более тонкими операциями по изъятию («экспроприации») чужих денег ведал хитрейший Леонид Борисович (или Лев Борисович) Красин (подпольная кличка Никитич). Красавица Андреева, скорее всего, и действовала под непосредственным руководством Красина, разработавшего операцию по «экспроприации» морозовских денег».
* * *
То, что Савва Тимофеевич «неровно дышал» к мхатовской львице Андреевой, было хорошо известно. Это была типичная женщина-вамп, которую боготворили и Станиславский, и Немирович-Данченко, а она, словно назло им, вышла за «босяка» Максима Горького (она была его гражданской женой с 1904 по 1921 г.). Так вот, эта дама явилась в банк и принесла страховой полис «на предъявителя», подписанный Саввой Тимофеевичем, который завещал в случае самого непоправимого вручить 100000 рублей предъявителю этого полиса. При этом она заявила, что покойный поручил деньги именно ей. Потом она писала: «Морозов считал меня нелепой бессребреницей и нередко высказывал опасение, что с моей любовью все отдавать я умру когда-нибудь под забором нищей, что обдерут меня как липку и чужие и родные. Вот поэтому-то, будучи уверен в том, что его не минует семейный недуг – психическое расстройство, – он и застраховал свою жизнь на сто тысяч рублей на предъявителя, отдав полис мне».
* * *
Упомянутый страховой полис, как водится, стал плодородной почвой, на которой начали щедро произрастать всевозможные догадки и предположения.