Читать интересную книгу Параллельный катаклизм - Федор Березин

– А оппозиционные?

– Где ты их берешь, интересно?

– Неважно. А твой любимый Рузвельт доиграется.

– А ты что, против президентского правления?

– Потише, черт возьми. Ты меня точно сдашь в УСС.

– Нет, друган, ты скажи, – почуяв слабину собеседника, насел приверженец официального курса, – за кого голосовал?

– За Рузвельта, ясный день.

– Вот!

– При чем тут это? – скривился оппонент.

– А сейчас ты ему верить перестал, да?

– Я тебе говорю, это русский.

– Да немец это ояпонившийся.

– Ты офонарел, это чуваш какой-нибудь с Поволжья, и то в лучшем варианте.

Их спор не имел значения. Может, Управление стратегических служб и догадывалось о русском влиянии, но заявлять об этом вслух на официальном уровне было просто опасно – лучше было иметь Россию в качестве ложного союзника, чем официальным врагом. После захвата Европы СССР, по большому счету, не нуждался ни во Втором фронте, ни в ленд-лизе. Кто мог ему помешать, в случае официального разоблачения и международного скандала, стать открытым побратимом имперской Японии? Похоже, никто. Так что лучшим вариантом было – тянуть резину и тихонько готовить миру свой собственный сюрприз – «Made in USA».

Часть четвертая

УЗЛЫ ПРОСТРАНСТВА-ВРЕМЕНИ

Кто-то злой и умелый,

Веселясь, наугад

Мечет острые стрелы

В воспаленный закат.

Владимир Высоцкий

1. Лепка наримаки[1]

Их задача была бы проста, если бы: Тихий океан был немножко меньше, раз в десять-двадцать; в этом океане не доминировал американский флот, хотя бы локально вблизи Марианских островов; в небе имелись собственные воздушные разведчики, хотя бы в некотором количестве; или, на крайний случай, война с Америкой велась бы официально. Но: Тихий океан уменьшался в объеме очень медленно, по мере движения по мантии континентальных плит – не стоило так долго ждать окончания процесса; до ближайших советских аэродромов было четыре тысячи километров искривленного гравитацией горизонта; а с Соединенными Штатами они все еще значились официальными союзниками. А еще против них был ресурс автономности окружающих механизмов, желающих пить кислород из атмосферы даже более, чем обслуживающие их люди, глотать его и давиться, выплевывая мерзости, не литрами, а кубическими метрами. А еще против них была внешняя среда, пакостная, холодная и равнодушная пустота, заполненная всякой всячиной, но в основном, за тонкой стенкой их вывернутого наизнанку аквариума, молекулами кислорода и водорода, склеенными воедино. А иногда, по ночам, против них нагло работал отросток их собственных механизмов – предатель шноркель, сосущий воздушную вату из враждебно-официально-союзного внешнего мира. Это были самые рискованные моменты, поскольку, нежданно-негаданно, эту короткую железную пуповину дизеля мог засечь с высоты летающий радиолокатор, и засечь не где-нибудь вблизи под собой, а миль за двадцать в стороне. И тогда ненужной становилась вся суетность с бесшумными резиновыми тапочками и обитые войлоком косяки дверей. И главное, дело было бы не просто в том, что, приняв их за японцев, торопящиеся выслужиться эсминцы могли бы их действительно ухандокать… Нет, гораздо страшнее был бы срыв боевой задачи.

Ну а что же было за них? Почти точное время и почти точное место, а также точный силуэт в фас и в профиль того странного своей значимостью предмета, который они должны были потопить. Этот предмет назывался – крейсер «Индианаполис» ВМС США. И мало того, что никто из экипажа советской лодки, поджидающей и роющей в соленой водице его вместительную могилку, не знал, почему на этом средней значимости крейсере, каковых у Америки имелось сейчас десятки, свет белый сошелся клином, но, странное дело, этого не знал даже собственный экипаж «Индианаполиса». И вдыхающий вонь машинного масла и испражнений потных, давно не мывшихся людей и сотен других невероятно противных запахов капитан новенькой лодки, состряпанной на верфи направляемой в социализм Германии, по проектам фашистского конструкторского бюро, превращенного в «шарашку», лодки, имеющей на внешнем борту опознавательный знак «Восходящего солнца», но не значащейся в японском флоте, капитан этот, массируя виски от недосыпания, мог выдумывать для себя тысячи причин «почему». Почему нужно рисковать экипажем, и не одним экипажем – пятью? Именно столько лодок дежурят сейчас возле ничем не приметного острова Тиниан, острова ничуть не лучше и не больше других Марианских. И рисковать по-настоящему, потому как по данному ему, капитану, праву, неведомому всем окружающим, в случае получения повреждений, ведущих к неизбежному всплытию, он обязан ликвидировать любую возможность спасения для команды, то есть не только не покинуть корабль последним – по праву и по привычной очереди, но и уничтожить саму вероятность очереди, попросту сделаться предателем всех окружающих людей, дабы не стать изменником плетущей таинственные интриги родины. И все это предательство, еще и умноженное на пять. И все это античеловеческое действо не ради какого-то, ну уж не знаю чего, авианосца, к примеру, которых у родного Союза все еще нет, – все ради несчастного крейсера.

После долгих одиночных размышлений капитан Сергей Макаренко пришел к выводу, что единственной достойной причиной для данного действия является груз «Индианаполиса». Какой груз может быть так важен, что ради него можно пойти на риск прямой, досрочной конфронтации с самой сильной капиталистической страной мира? И какой груз можно перевозить на крейсере, и места на нем при этом хватит с лихвой? Единственной достойной целью, с подходящими габаритами и значимостью, за которую Сергей Макаренко считал возможным превратить в шпроты экипаж и себя самого, был президент Гарри Трумэн. Что могло понадобиться Трумэну на закулисном Тиниане, капитан секретной советской субмарины не мог предсказать, он не обладал способностями к ясновидению и даже никогда не читал о таких вещах – не печатал статьи об этом «Советский моряк» и «Морской агитатор», все больше о руководящей роли и о комсомольском задоре боев.

Вообще-то Сергей Макаренко ошибался. Президент Америки в настоящий момент обедал в Белом доме, но насчет важного груза он действительно соприкоснулся с озарением. Ну что же, дураков капитанами лодок не назначают.

2. Еда шпионов

Вокруг была другая Москва. В смысле своя собственная, та, к которой привык с детства, та, что с одним мавзолеем на Красной площади, но как по-новому она теперь смотрелась. И самое интересное – какая из них лучше? Эта, в огнях и рекламе – пародия на Нью-Йорк в центре и загаженная обертками от жвачек по окраинам, или же та, с чистыми улицами, просматриваемыми патрулями навылет? Эта, с шикарными позолоченными магазинами без покупателей, либо та, с очередями, торчащими из дверей и размахивающими талонами на сахар. Эта, с гостиничными холлами, осажденными не маскирующимися проститутками, или та, в которой, может быть, и есть подобное развлечение, но, по крайней мере, не выставлено оно напоказ, заштукатурено и зашпаклевано, и хоть юную пионерию не разлагает. Та, с затмевающим небо Дворцом съездов, либо эта, с отстроенным храмом Христа Спасителя. Как различны они, но и как похожи. Ведь обе из одного корня.

И очень хорошо, что похожи, легче будет Авроре привыкать после переезда. Панин внезапно остановился, поймав за хвост собственную мысль. А кто, собственно, собирался «переезжать»? И кто будет оплачивать этот самый «переезд»? И кто его разрешит? А если совершить его самостоятельно, кто даст обосноваться в Москве? Разве что в «Матросской тишине» пригреют.

Панин продолжил движение. Да, он знал в этом городе все. Он здесь родился. Наверняка данное обстоятельство учитывали при выборе его в качестве агента-посланника. Может, в контрразведке он и не единственный москвич, но, по всей видимости, выбирали из уже допущенных к секретам – не стоило расширять круг посвященных без крайней нужды.

А вокруг него сновали люди. Десятки, сотни, тысячи людей. Сновали, не догадываясь о том, что где-то есть город-копия, город-близнец и, может статься, в нем встречаются даже люди-близнецы каждого присутствующего. Кто знает? Кто проверял?

Панин затормозил перед «Макдоналдсом». Зашел. Как давно он не видел таких заведений. Что на этом месте там? Кажется, какая-то столовка с рыбными четвергами и остальными не мясными неделями? Да, паршиво быть сытой свиньей, но лучше ли быть еще и голодной? Он заказал гамбургер, подумал и добавил чизбургер. Нью-Йорк, ей-богу, Нью-Йорк!

3. Начинка наримаки

Они не пожали друг другу руки. Бог знает почему. Дети разных народов и заточенные, закаленные, живые инструменты разных культур, они просто посмотрели друг на друга распахнутыми в мерзком, искусственном свете глазами, пронизали взглядами тяжелый провонявшийся, уже почти наблюдаемый воздух, столкнулись лучами понимания, зрачками сути. И совсем не нужен был Сергею Макаренко стоящий наготове переводчик Коля Лазо, его и этого маленького молодого японца разделяли не только язык, культура, разница в возрасте и образовании, сейчас их делил, резал исполинской трещиной пополам турникет, пропускающий только в одну сторону. Там, за этой границей, обитала смерть. Для этого семнадцатилетнего по документам, но такого тринадцатилетнего на вид японца турникет уже сработал, и даже если бы он сейчас улыбался, чего он по наблюдениям команды вовсе не умел, это бы нисколько не приподняло завесу между ними. Для всех остальных и для Макаренко, разумеется, смерть покуда была наиболее вероятным, но не неизбежным концом затянутого приключения, а для него – однозначным неминуемым действом. Так что объединял этого пловца с капитаном боевой субмарины только долг, у каждого перед своей державой, культурой и прочим, но это были нюансы, наклейки-лейблы, важно, что долг для обоих был важнее жизни, итогом-завершением канувшего прошлого.