По их просьбе я рассказал им кое-что о себе, о своих надеждах на будущий дебют, о муке, которую я терплю вот уже месяц из-за злополучного бронхита. Лучше бы я этого не говорил! Они все захотели мне помочь и решительно взялись за меня. Старуха-мать предложила массировать мне грудь. Адельки заговорил о своем друге-докторе, к которому мог повести меня. Эдгарда тотчас направилась к себе, чтобы принести мне пилюли, которые, по ее словам, должны обязательно меня вылечить. Они были горькими, точно яд, эти пилюли, но через несколько дней я действительно почувствовал себя значительно лучше. Передавая мне коробочку, Эдгарда с опаской, чтобы не заметила хозяйка, сказала мне шепотом: «Будьте осторожны; многие жильцы заболевали в вашей комнате, потому что она сырая, и наружная стена, выходящая во двор, совсем тонюсенькая». Очевидно в этом крылась причина моего упорного бронхита. При расставании новые знакомые взяли с меня слово навестить их, и мамаша заявила о своей готовности, когда я только захочу, помассировать меня особой мазью.
На другое утро я встал поздно и целый день ничего не ел. Изучив способ употребления, указанный на коробке с пилюлями, я поглотил их штук десять. Затем выпил горячего молока, любезно предложенного мне хозяйкой. Только к вечеру я, наконец, вышел из дома, немного прогулялся и вернулся обратно. В то время как я вставлял ключ в замочную скважину, я услышал, что этажом выше открылась дверь. Это была Эдгарда со свечой в руке. Она пригласила меня подняться к ним, так как мать ее желает со мной поговорить. Я согласился. Адельки еще дома не было. Женщины сказали мне, что вечером они никогда не ложатся спать раньше полуночи и были бы счастливы видеть меня у себя. Они посоветовали мне сразу же переехать из занимаемой мною комнаты: в противном случае мне так и не удастся разделаться с болезнями. Я заметил, что у них было тепло. Камин топился все время, тогда как у меня он был всегда пустой и холодный. Женщины подарили мне несколько охапок дров, чтобы я сегодня же протопил камин, прежде чем лечь в постель. Я так и сделал и, хорошо согревшись, спокойно заснул. Люди, с которыми я встретился всего лишь несколько часов тому назад, проявили по отношению ко мне столько доброты и сердечного участия, особенно Эдгарда, что заботливое внимание вызвало во мне прилив мужества и желание выздороветь во что бы то ни стало. Я уже чувствовал себя лучше: дыхание стало свободней, душа спокойней.
Проснулся я на следующее утро, проспав очень долго. Огонь в камине уже погас, но в комнате было тепло. Я поспешил встать и почувствовал, что желудок мой совсем ослабел. Прошло уже тридцать шесть часов с тех пор, как я ел в последний раз.
Я вышел на улицу. Погода прояснилась и даже время от времени сквозь тучи проглядывало солнце. Бесцельно слоняясь по улицам, я дошел до площади дель Дуомо и зашел в собор. Слабый свет, просачивавшийся сквозь старинные цветные витражи, мистическая тишина, царившая под сводами огромного здания, подействовали на мое воображение. Я стал придумывать всякие возможности выйти из создавшегося положения. С каждым часом требования голодного организма становились все более властными, и я чувствовал, что не в силах еще долго продержаться без еды. Выйдя из собора, я направился в Галерею. На углу улицы Сан Рафаэле я прошел вплотную мимо «Тосканской закусочной». Было около полудни: на меня пахнуло запахом соусов, тушеной телятины, жареной курицы, и рот мой наполнился обильной слюной. Я изнемогал. Тем не менее, пересиливая себя, я прогуливался по Галерее часов до двух, пока пословица «Голод гонит волка из леса» не нашла подтверждения в случае со мной: скрепя сердце, почти против воли, я направился в ресторанчик Бороды.
Ввиду довольно позднего часа там было почти пусто. Как сам Борода, так и его супруга в этот день отсутствовали. Я сел за столик далеко от входа и, не решаясь позвать официанта, стал ждать. Наконец с карточкой кушаний в руках ко мне подошел знакомый старик-официант по имени Пьедони и предложил мне что-нибудь выбрать. Я никак не мог решиться на это. Такой поступок казался мне равносильным краже. Поэтому у меня хватило мужества — а может быть, следовало бы назвать это даже героизмом — сказать официанту, что я не голоден. Поем побольше вечером, если появится аппетит, а пока пусть он принесет мне только рюмку опорто и бисквитов. Выпив вино и проглотив бисквиты — их было штук десять,— я сделал вид, что забыл деньги дома, и сказал Пьедони приписать причитающуюся с меня сумму к вечернему счету. Он отнесся к этому абсолютно равнодушно, а я тем временем, почувствовал, что пища, введенная мной в желудок, настолько взбодрила меня, что я смогу дотянуть до завтра.
Остальную часть дня я провел у себя в комнате, с радостью обнаружив, что хозяйка все время поддерживала в камине огонь. Лежа на кровати, я стал читать. Мне было известно, что Эдгарда, занятая в прядильной мастерской за Порта Маджента, возвращается с работы около семи. И действительно, около семи часов я услышал, как она поднимается по лестнице. Я тотчас бросился к двери, чтобы сообщить ей, что ее пилюли меня вылечили. «Я была в этом уверена,— воскликнула она,— как я рада! Идемте наверх к маме!» И, схватив меня за руку, она потащила к себе. Я провел и этот вечер вместе с ней и ее матерью. Они настаивали на том, чтобы я с ними поужинал. Отказываться было с моей стороны скорее глупо, чем благоразумно. Однако я имел мужество — скажу опять, героизм — отказаться. Присутствовал я при том, как они ели, без особых страданий. Общество Эдгарды заменяло мне пищу. Хотя я и не был в нее влюблен, но расположение этой прелестной девушки очень меня подбадривало. Я начал что-то напевать. Голос мой лился свободно, в нем восстанавливалось прежнее звучание. Обе женщины слушали меня, блаженно улыбаясь и то и дело восклицая: «Как хорошо! Что за чудный голос!» Адельки не было. Он на некоторое время уехал в Швейцарию по делам торгового дома, где он работал. Я пробыл у любезных хозяек почти до полуночи. Эдгарда, провожая меня до дверей на лестницу, вручила мне еще коробочку пилюль, купленных ею для меня. Она хотела, чтобы я продолжал лечиться. Растроганный таким вниманием, я выразил свое чувство тем, что поцеловал руку, в которой она держала коробочку. При этом я сказал, что никогда не забуду ее доброго отношения ко мне и, когда буду петь в Милане, обязательно приглашу ее с матерью в театр.
На другой день я встал рано. Желудок сводило от голода. В глазах у меня темнело. Я попросил у хозяйки чашку молока. Она сама принесла ее мне и спросила, доволен ли я тем, что у меня стало тепло? По-видимому, она раскаивалась в том, что не предупредила меня своевременно о сырости в комнате и теперь старалась загладить свою вину. Выйдя из дома около одиннадцати, я опять направился в собор. Но я не смог снова пережить того, что пережил накануне. Цветные витражи — день сегодня был пасмурный,— лишенные яркого солнечного света, поразили меня ощущением холода и печали. Из них точно улетучилось волшебство искусства. Бесследно рассеялось и настроение мистицизма, овевавшее их накануне. Я ушел из собора разочарованный — сегодняшнее впечатление как бы перечеркнуло вчерашнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});