Читать интересную книгу Хроники любви - Николь Краусс

«Черт тебя подери, Бруно!» Он помахал рукой. Он знал, что один я бы не поехал. Знал и то, что ехать я должен. Один. Поезд тронулся. Губы Бруно зашевелились, и я попытался прочитать по ним, что он говорит. «Ни», — сказали его губы и замерли. «Что „ни“? — хотелось крикнуть мне. — О чем ты?» И он продолжил: «Пуха». Поезд отошел от вокзала и устремился в темноту.

Через пять дней после того, как пришел коричневый пакет со страницами книги, которую я написал полвека назад, я ехал забрать книгу, которую написал полвека спустя. Можно сказать по-другому: через неделю после смерти сына я ехал к нему домой. Так или иначе, я был один.

Я нашел место возле окна и попытался перевести дыхание. Мы мчались по туннелю. Я прислонился к стеклу, на котором кто-то нацарапал: «Классные сиськи». Невозможно было не поинтересоваться: чьи? Поезд вынырнул навстречу дождю и тусклому свету. Первый раз в жизни я сел на поезд без билета.

На станции «Йонкерс» в купе вошел мужчина и сел рядом со мной. Он достал книгу в мягкой обложке. У меня заурчало в животе. Я ничего еще не ел, если не считать кофе, который утром выпил с Бруно в «Данкин донатс», — было очень рано, и мы оказались первыми клиентами. «Мне один пончик с вареньем и один с сахарной пудрой», — заказал Бруно. «Дайте ему один пончик с вареньем и один с сахарной пудрой, — сказал я. — А я выпью маленькую чашку кофе». Продавец в бумажном колпаке помедлил. «Будет дешевле, если вы возьмете среднюю», — сказал он. Боже, благослови Америку. «Хорошо, — согласился я. — Давайте среднюю». Продавец отошел и вернулся с кофе. «Дайте мне глазированный и с баварским кремом», — еще попросил Бруно. Я уставился на него. «А что такого?» — спросил он, пожимая печами. «Дайте ему с баварским кремом», — вздохнул я. «И ванильный», — вставил Бруно. Я раздраженно оглянулся на него. «Меа culpa.[76] Ванильный». — «Иди садись уже», — буркнул я. Но он не уходил. «Садись!» — «Лучше пусть будет жареный пирожок», — сказал он. Пончик с баварским кремом исчез мгновенно. Потом Бруно облизал пальцы, взял пирожок и проверил его на свет. «Это пирожок, а не бриллиант», — сказал я. «Он черствый», — пожаловался Бруно. «Все равно ешь», — сказал я ему. «Поменяй его на яблочный со специями».

Город остался позади. С обеих сторон простирались зеленые поля. Вот уже несколько дней не переставая шел дождь.

Много раз я представлял себе, где живет Исаак. Я нашел это место на карте. Однажды даже обратился в справочную и поинтересовался, как с Манхэттена добраться до моего сына. Я мысленно представлял себе весь свой путь, каждую деталь. Счастливое было время! Я бы приехал с подарком. Возможно, с банкой варенья. Мы бы не стали особенно церемониться. Для этого слишком поздно. Может, покидали бы мячик на лужайке. Я не умею ловить мяч. Бросать, честно говоря, тоже. Так что? Мы бы поговорили о бейсболе. Я слежу за матчами с тех пор, как Исаак был еще мальчиком. Когда он болел за «Доджерс», я болел вместе с ним. Я хотел видеть то же, что видит он, и слышать то же, что он слышит. Я старался быть в курсе современной музыки, насколько возможно. The Beatles, The Rolling Stones, Bob Dylan Lay, Lady, Lay — не нужно много ума, чтобы в этом разобраться. Каждую ночь, возвращаясь с работы домой, я заказывал у мистера Тонга какую-нибудь еду, доставал пластинку из конверта, опускал иголку проигрывателя и слушал.

Каждый раз, когда Исаак переезжал, я отмечал на карте путь к его дому. Первый раз я сделал это, когда ему было одиннадцать. Я часто стоял напротив его школы в Бруклине и ждал, когда он выйдет, чтобы хоть мельком на него взглянуть, а если повезет, то услышать еще и его голос. Однажды я, как обычно, стоял и ждал, но он все не выходил. Я подумал, он мог нашалить и его оставили после уроков. Стемнело, в школе погасили свет, но Исаак так и не появился. Я пришел на следующий день и снова ждал, но он снова не вышел. Этой ночью я уже думал о самом худшем. Я не мог уснуть, воображая себе все ужасы, которые могли произойти с моим ребенком. Рано утром я прошел мимо его дома, хотя обещал себе никогда этого не делать. Даже не прошел, а встал на другой стороне улицы. Я ждал, когда выйдет он, или Альма, или даже этот шлемиль, ее муж. И что? Но никто не появился. В конце концов я остановил мальчика, который вышел из их дома. «Ты знаешь семью Мориц?» — спросил я. «Да, а что?» — уставился на меня мальчик. «Они все еще живут здесь?» — «А вам-то что?» — отозвался он и пошел было дальше по улице, подбрасывая резиновый мячик. Я схватил его за воротник. В глазах мальчика был страх. «Они переехали на Лонг-Айленд», — выпалил он и рванул прочь.

Через неделю от Альмы пришло письмо. Она знала мой адрес, потому что раз в год, на ее день рождения, я посылал ей открытку, на которой писал только одну фразу: «С днем рождения. Лео». Я вскрыл конверт.

«Я знаю, ты наблюдаешь за ним, — писала Альма. — Не спрашивай откуда, но знаю. Я все жду того дня, когда он захочет узнать правду. Иногда, когда я смотрю в его глаза, я вижу тебя. Я думаю, ты единственный, кто может ответить на все его вопросы. Я часто слышу твой голос, как будто ты рядом».

Я прочитал письмо сотни раз. Но дело было не в письме, а в том, что в левом верхнем углу конверта Альма написала обратный адрес: 121 Атлантик-авеню, Лонг-Бич, Нью-Йорк.

Я достал карту и наметил детали маршрута. Я часто выдумывал всяческие катастрофы, наводнения, землетрясения, представлял себе, как мир погружается в хаос, — только бы у меня появился повод прийти к сыну и укрыть его своим плащом. Расставшись с надеждой на помощь обстоятельств, я стал мечтать о том, как судьба случайно свела бы нас вместе. Я просчитывал все варианты того, как наши пути могут случайно пересечься: например, как мы садимся на соседние места в поезде или встречаемся в приемной у врача. Но в конечном итоге я знал, что все зависит только от меня. Когда Альмы не стало, а через два года и Мордехая тоже, больше ничто не могло меня остановить. Так что?

Два часа спустя поезд прибыл на вокзал. Я спросил у продавца в билетной кассе, где можно взять такси. Я уже давно не выезжал из города. Стоял и удивлялся, каким зеленым все было вокруг.

Ехали мы довольно долго. С главной дороги свернули на дорогу поменьше, а потом — еще меньше. В конце концов оказались на какой-то ухабистой лесной тропинке в никуда. Мне было трудно представить себе, что мой сын мог жить в таком месте. Куда бы он пошел, если бы ему внезапно захотелось пиццы? Или посидеть в одиночестве в темном зале кинотеатра? Или понаблюдать за целующимися подростками на Юнион-сквер?

Впереди показался белый дом. Слабый ветерок гнал по небу облака. Между ветками виднелось озеро. Я много раз представлял себе его жилище, но никогда не думал, что там будет озеро. Это упущение огорчило меня.

«Высадите меня здесь», — сказал я, прежде чем мы выехали на открытую местность. Я предполагал, что в доме может кто-нибудь быть. Насколько мне известно, Исаак жил один, но кто его знает… Такси остановилось. Я расплатился и вышел. Водитель сдал назад и укатил. Я сочинил историю о том, что у меня сломалась машина и мне нужно позвонить, глубоко вздохнул и поднял воротник, защищающий от дождя.

Я постучал. Рядом был звонок, и я позвонил. Я знал, что мой сын умер, но какая-то часть меня все еще на что-то надеялась. Я представлял себе выражение его лица, когда он откроет дверь. Что я сказал бы ему тогда, моему единственному ребенку? Прости, что твоя мать не любила меня так, как мне того хотелось, а может, это я не любил ее так, как ей было нужно? Так что? Ответа не было. Я подождал, чтобы убедиться. Никто так и не открыл, и я обошел дом. Сзади, посреди газона, росло дерево, похожее на то, на котором я когда-то нацарапал наши инициалы: A+Л. Она никогда так и не узнала об этом, как и я пять лет не знал о том, что стал отцом.

Трава была скользкой от грязи. Вдалеке я заметил лодку, привязанную к пирсу. Я посмотрел на озеро. Должно быть, он был хорошим пловцом, как и его отец, подумал я с гордостью. Мой собственный отец был большим любителем природы и бросал каждого из нас в реку почти сразу после рождения, пока, как он утверждал, наша связь с амфибиями еще не была окончательно утрачена. Моя сестра Ханна жаловалась, что именно этот шок стал причиной ее шепелявости. Мне хотелось думать, что я поступил бы иначе. Я бы держал своего сына на руках. «Когда-то ты был рыбой», — сказал бы я ему. «Рыбой?» — переспросил бы он. «Да, именно рыбой». — «Откуда ты знаешь?» — «Потому что я тоже был рыбой». — «Ты тоже?» — «Конечно. Много лет назад». — «Сколько?» — «Много. Слушай, когда ты был рыбой, ты умел плавать». — «Правда?» — «Конечно. Ты превосходно плавал, как чемпион. И любил воду». — «Почему?» — «Что „почему“?»

— «Почему я любил воду?» — «Потому что в ней была твоя жизнь». И пока мы так разговаривали, я бы отпускал по одному пальцу, пока он, сам того не осознавая, не поплыл бы без меня.

А потом я подумал: возможно, в этом и состоит долг отца — научить своего ребенка жить без него. В таком случае лучшего отца, чем я, не найти.