Так, по слухам, в ходе боя был убит один из духовных лидеров палестинцев шейх Абу аль Муслим. В случае, если эти факты подтвердятся, указанный инцидент может привести к крупномасштабному политическому кризису на Ближнем Востоке».
Извините, я, может быть, перевела не совсем точно, но смысл ясен… Если это действительно так, это отвратительно. Даже по европейским меркам. — В голосе девушки прозвучало искреннее возмущение. — Тем более что война началась и, к сожалению, закончилась… очень плохо.
— Что за ерунда! Этот человек правда врач, я знаю совершенно точно…
— Тем хуже, если вы знаетесь с такими… Извините.
Девушка сунула ей в руки (хорошо хоть не швырнула в лицо) журнал и застучала каблучками по длинному коридору, вымощенному каменными плитами. Казалось, этим стуком и надменно выпрямленной спиной она дополнительно демонстрировала неизвестной даме (гяурке!) свое презрение.
Елена только недоуменно пожала плечами. Неужели эта восточная девушка, давно, судя по ее безупречному испанскому, живущая в Аргентине, так эмоционально реагирует на события, происходящие бог знает где?
Да и не случилось, по большому счету, ничего особенного. Там последние две тысячи лет непрерывно кто–то с кем–то воюет. С переменным успехом.
Подсознательно она ждала чего–то страшного, а так…
Хотя, судя по тексту, ко времени написания статьи арабо–израильская война, кажется, четвертая по счету, еще не начиналась.
Она не слышала и не читала, что в ней принимали участие российские войска, израильтяне сами справились, но мало ли что? В любом случае, находясь там, Вадим рискует.
Вернувшись домой, она переоделась в теплый халат, у себя в комнате смешала в большом бокале розовый джин с тоником, бросила в него три кубика льда горных озер, забралась с ногами в глубокое и уютное кресло, при свете торшера, перебивающего почти совсем умерший за окном дневной свет, снова долго смотрела на журнальную обложку.
Заметка, написанная, очевидно, достаточно независимым и объективным журналистом, поскольку оценки более–менее осторожные, несколько притушила ее неожиданно паническое настроение. Казалось бы, что ей Гекуба, а вот поди ж ты…
Она поняла главное. Надпись на обложке не имеет ничего общего с действительностью. С чего вдруг та девчонка так взъерепенилась?
Какой из Вадима диверсант–провокатор? Достаточно знать Ляхова, с его преувеличенной честностью и щепетильностью. И вообще — что это за иллюстрация к материалу, обвиняющему русскую армию в подлой жестокости и предсказывающему грядущий кризис чуть ли не мирового масштаба?
Где снимки поля боя, русских или чьих угодно коммандос, с автоматами позирующих над трупами врагов, портрет погибшего шейха в черной рамочке и т. д. и т. п.?
В журналистике Елена разбиралась, знает, как оформляют по–настоящему сенсационные или просто заказные статьи. А тут что?
Фотография даже не названного по имени военного врача, не вооруженного и не на поле боя. На гражданском, судя по всему, аэродроме.
Ну, неумытый, грязный, так он, может быть, сотню километров проехал в открытой машине, собираясь куда–то лететь… Из чего следует, что он вообще к описанным событиям причастен?
Куда больше ее занимало и волновало совсем другое.
Как давно все было, как много всего с тех пор прошло, и вот, расставшись пять уже лет назад, они снова встретились, при том, что она — в Буэнос–Айресе, а он то ли в Сирии, то ли в Ливане.
У каждого прошел большущий кусок новой, отдельной жизни, приведшей их туда, где они сейчас, но отчего же навалилась вдруг такая тоска? Что из прошлого еще не умерло, не ушло навсегда? И почему?
Нет, но какой вызывающе мелодраматический поворот судьбы потребовался, чтобы снова напомнить ей о нем!
Впрочем, судьбе проще, она же не литератор, ей нет необходимости остерегаться критиков и обвинений в отступлении от реализма и правды жизни. Обычная жизнь такова, какова она есть, и больше никакова.
Но, значит, где–то была совершена ошибка, иначе так не ныло бы еще молодое, закаленное горными лыжами и теннисом сердце.
Елена ощущение допущенной жизненной ошибки испытывала в глубине души уже давно, только никогда так впрямую не связывала именно с Ляховым.
Он вспоминался, конечно, время от времени, со сладкой сентиментальной грустью, с которой вообще вспоминается молодость, но нынешние ее жизненные неурядицы никак прежде не соотносились со сделанным ранее выбором.
А у Вадима, значит, его тогдашнее бравирование своими военными пристрастиями и увлечением спортивной стрельбой оказались стойкой привязанностью и вот привели его на обложку журнала. Такой чести всю жизнь напрасно добиваются многие и многие политики и люди искусства.
И не так уж важно, какой подписью сопровождается эта обложка, лишь бы она была… Важен факт, остальное менее существенно.
Елена потянулась к сервировочному столику, плеснула себе еще джина, набросила на колени плед. Электрообогреватель приятно жужжал вентилятором, колебля синтетическое пламя, струя теплого воздуха отчетливо пахла горящим древесным углем. Если прикрыть глаза — полная иллюзия, что сидишь перед настоящим камином.
А в широкие венецианские окна вместо дождевых капель начали впечатываться крупные, как в Подмосковье, снежинки. Лето называется. Такого здесь, судя по сообщениям синоптиков, лет пятьдесят не было.
Она раскурила длинную тонкую сигарку, как это стало последнее время модно в кругах светских «криожьас архентинас»[29]. Посмотрела на портрет совсем иначе, полуприкрыв глаза ресницами.
Изображение чуть расплылось, приобрело объемность, и Вадим стал еще более живым и похожим на того, кого она знала раньше.
Сыщик из романа Кобо Абэ, чтобы лучше постичь суть личности своего очередного объекта, любил рассматривать его фотографию в полевой бинокль. Судя по книге, ему это помогало.
А какая суть у него, Ляхова? Бинокль тут поможет? Ее собственное зрение в свое время отчего–то не помогло.
…Странно, но и наутро, и несколько дней спустя Елену не оставляло все то же смутное беспокойство и ставшая почти привычной печаль. При том, что вроде бы никаких оснований для них не было.
Что ей, в конце концов, Вадим? «Как вспомнишь, как давно расстались…» — всплыла к случаю строчка Лермонтова.
Да и не было, откровенно говоря, ничего между ними по–настоящему серьезного. Так, полудетская влюбленность, приятные, но ни к чему не обязывающие интимные отношения, тоже не слишком долгие. Потом все как–то само собой разладилось, без слез, ссор и скандалов, она даже почти не помнила уже, с чего началось охлаждение и как именно оформлен был разрыв.
То есть сюжетную канву она помнила, но не могла даже себе самой ответить, какая именно их совместная ночь была последней, в том смысле, что если были еще и другие, то уже как бы по инерции.
Может быть, это случилось тогда, когда Вадим сказал ей, что после университета хотел бы определиться на военную службу.
Армию она более чем не любила, и мысль связать свою жизнь с военным, хотя бы и в докторском звании, казалась ей абсурдной.
Вот если бы он решил стать столичным, успешно практикующим врачом по какой–нибудь престижной специальности, она бы согласилась рассмотреть предложение руки и сердца, а то и сама бы предприняла для этого необходимые шаги. От роли же полковой дамы — увольте!
Кажется, последний их общий праздник был новогодний, встреча нового тысячелетия, ошибочная, как выяснилось, с девяносто девятого года на двухтысячный. А в начале весны ее познакомили с Владиславом, только что окончившим училище правоведения по факультету международных отношений, и вскоре она приняла уже его предложение.
И уехала с молодым мужем, блестящим младшим атташе, которому так шел темно–зеленый, с золотым шитьем парадный мундир, сначала в Касабланку, а потом сюда, в Буэнос–Айрес.
И все забылось.
А теперь вдруг вспомнилось. Так бывает, когда какой–нибудь случайный раздражитель, чаще всего почему–то запах, разблокирует таинственный механизм памяти, и дальше уже человека несет неуправляемый поток.
Странно, но никому из психологов не удалось пока проследить, как и в какие моменты напрочь забытые и, казалось бы, малозначительные детали начинают властно руководить поступками и даже подсознанием человека, навязывая ему действия, которые совсем недавно показались бы ему как минимум нелепыми.
Вот и она вдруг снова начала сравнивать старого приятеля и мужа. Как пять лет назад. И все оценки неожиданно поменяли знаки на противоположные. Достоинства одного стали недостатками и наоборот.
Она понимала всю абсурдность своих мыслей и все же не могла от них избавиться. Что, если им еще предстоит встретиться, и он ей намекнет, что ничего не забыл и хотел бы восстановить и продолжить то, что уже было? Как она к этому отнесется?