Грег повертел фонарик в руках. Включил. Выключил. Недоуменно взглянул на профессора.
— Ничего не замечаете?
— Ничего. Разве светит очень ярко и лампочка от автомобильной фары.
— Правильно, — кивнул Эдвин. — И если еще добавить, что на одной батарейке работает, а я им пользуюсь весьма часто, почти три года, тогда все верно.
— Сколько? — переспросил Грег.
— Почти три года, — с ехидцей в голосе повторил профессор. — Откройте его и загляните внутрь.
Фрэнк отвинтил колпачок и вынул завернутую в бумагу батарейку величиной с маленький желудь, похожую по форме на миниатюрную пирамиду с крошечным винтиком на вершине. Он хотел повернуть его.
— Стойте, стойте! — крикнул Эдвин. — Не трогайте ради бога, вставьте обратно от греха подальше.
— А что случится? — удивился Фрэнк.
— Я тоже полюбопытствовал как-то. Смита уже не было в живых. — Он потер лоб ладонью и, почему-то перейдя на шепот, закончил: — Трахнуло так, словно сунул палец в розетку с напряжением в 220 вольт. Еле очухался. Думаю, и спасло-то меня то, что стоял на резиновом коврике да руки были сухие. Вот какая она, эта, как вы говорите, обычная сволочная батарейка.
Грег с каким-то странным чувством испуга и уважения посмотрел на фонарик. И решил, что настало самое время распрощаться, если он не хочет ночью метаться в кошмарных снах.
— Большое спасибо, профессор. Очень рад был побеседовать с вами. До свидания. — Грег поднялся и протянул руку.
— До свидания. Мне тоже понравилась наша беседа. Пойдемте, я провожу вас. Вы сейчас в гостиницу?
— Нет, сразу на аэродром, мне сегодня же необходимо лететь домой.
— Самолет будет только поздно ночью. Если хотите, оставайтесь — вместе пообедаем, уже вечер.
— Благодарю вас, но у меня еще есть кое-какие дела. Мне надо идти. До свидания. Большое спасибо.
— Всего доброго. — Эдвин крепко полол Фрэнку руку и проводил до двери.
— Вы знаете, сейчас я припоминаю, — он остановился на пороге и, прищурившись, покосился на Грега, — год назад я приезжал в ваш город, и на 33-й улице, мне показалось, в толпе мелькнул человек, исключительно похожий на Чарлза Смита. С уверенностью не скажу, что это был сам покойник, но его двойник или родственник, вне сомнения…
* * *
Когда Грег сказал профессору, что у него есть дела, он не грешил против истины. Он собирался до отлета посидеть в номере, обдумать и проанализировать то, что узнал от этого странного, сурового на вид, но, по-видимому, очень доброго, благородного и даже веселого, обладающего чувством юмора, человека.
Фрэнк взял такси, приехал в гостиницу и снял на сутки очень дорогой номер — люкс с кондиционером и ванной — дешевле не нашлось.
Поднявшись к себе, сбросил одежду, принял душ, облачился в пижаму, разобрал бумаги и уселся за стол.
Была глубокая ночь, когда робкий стук, даже не стук, а что-то похожее на царапанье, заставило его поднять голову, насторожиться и прислушаться.
Звук повторился — стучали к нему.
Грег чертыхнулся, оторвался от дел, как был босиком, вышел в прихожую и приоткрыл дверь.
На пороге стоял маленький, полный, кругленький господин в мятом белом чесучовом костюме и красной, с черной кисточкой феске. На лоснящейся от жира физиономии торчали, как пучки сухой жесткой травы, сивые усы, а выше носа-редиски черными горошинами поблескивали глаза.
— Всем ли доволен, мистер? — Толстяк расплылся в улыбке, показав из-за мясистых красных губ желтоватые зубы.
— Благодарю вас, всем, — ответил Фрэнк, приняв его за администратора отеля.
— Не желаете ли поразвлечься?
— Че-его? — оторопел Грег.
Решив, что богатый постоялец, обладатель столь шикарных апартаментов, колеблется и ему нельзя давать передышку, чтобы прийти в себя, человек прижал растопыренные пальцы к лацканам пиджака и затараторил:
— Имеем на любой вкус.
До Фрэнка только сейчас дошло, с каким предложением пожаловал этот старикашка.
Грег с яростью, так что зазвенели рюмки в настенном баре, захлопнул дверь, в бешенстве плюнул на персидский ковер и пнул ногой мягкий пуфик.
— Везде одно и то же скотство, — прорычал он. — Все опоганили, мерзавцы. Даже среди древнейшей культуры ухитрились бардак открыть.
Работа уже не клеилась.
Плюнув еще раз па пол, он отправился в спальню, по пути отфутболив атласную подушку, и бросился па огромную, как трон, кровать под шелковым балдахином на резных столбиках.
Полежав немного, он успокоился, протянул руку к кнопкам у изголовья и выключил свет. Тотчас в углу у огромного окна появилось, словно возникшее ниоткуда, какое-то зеленоватое бесплотное сияние.
Грег вскочил и подошел ближе.
Это была искусно выполненная голограмма одного из участков пустыни. Слегка помигивающие звезды, Млечный Путь, планеты на черно-синей сфере неба. Пирамиды, сфинкс на переднем плане — все залито холодным лунным светом. Слева, в тени от гробницы, по серебристому песку скакали на верховых длинношеих одногорбых верблюдах — драмодерах — «синие» люди-туареги, в одеждах цвета индиго, с длинноствольными ружьями в руках. На плосковатом лице сфинкса, изуродованном артиллеристами Наполеона, застыла его знаменитая загадочная улыбка-гримаса. От всей этой мастерски выполненной панорамы веяло чем-то беспредельно таинственным, древним и в то же время каким-то сверхдалеким будущим, находящимся за пределами человеческой фантазии.
Наверху сначала арабской вязью, а затем по-английски начертаны какие-то слова-строчки.
Грег нагнулся и прочитал изречение: «Когда люди постигнут законы движения звезд, сфинкс рассмеется и все полетит в тартарары».
Фрэнк машинально перевел взгляд на лицо сфинкса и, вздрогнув, отшатнулся — каменная маска смеялась…
Глава XI
Грег и О'нейли
В ушах еще стоял надсадный гул турбин. Вероятно, от резкой перемены климата покалывало в висках, во рту сушило и горчило, словно он лизал пыльные полынные метелки.
Когда Фрэнк заявился в свою квартиру, он в полном смысле падал от усталости. Слегка поташнивало, совсем не хотелось есть, очевидно, сказались две последние бессонные ночи, руки дрожали. В коридорчике он взглянул в висящее на стене большое овальное зеркало, и ему стало еще хуже. Из затененной мутной глубины на него смотрело чужое бледное, похудевшее лицо. Глаза глубоко запали и лихорадочно блестели. Волосы будто внезапно поредели и висели, как взъерошенная пакля, резче обозначились носогубные складки, полуоткрытый рот со свистом втягивал воздух, губы потрескались.
Грег, волоча ноги, поплелся в комнату, плюхнулся в кресло и замер, пытаясь собраться с мыслями. Ничего не получалось, мозг до предела насытился информацией, и его предохранительные центры торможения отказывались не только принимать, но и перерабатывать ее. Он физически ощущал, как от шеи на плечи и далее по всему телу разливается вязкая тяжесть.
Так больше нельзя, подумал он, надорвешься. Надо отдохнуть, выспаться. Все равно продолжать работу нет сил, а следовательно, если он и заставит себя неимоверным напряжением воли сесть за стол, толку не будет — лишь измотается и издергается и в результате потеряет столь дорогие сейчас часы. Живо в постель.
Фрэнк еле-еле добрел до кровати, непослушными, вялыми руками стянул одежду, не разбирая постель, свалился на покрывало и тотчас словно провалился в беспокойную глубину. Ночью он несколько раз просыпался, ворочался, затем снова забывался больным и сторожким сном.
В отрывках сновидений калейдоскопом мелькали: оскаленные пасти псов профессора, гадкая харя гостиничного сутенера, исполняющие канкан грудные младенцы и зловещая гримаса сфинкса. Однако, когда он открыл глаза, то чувствовал себя почти бодрым. Было желание понежиться еще, но в это мгновение как током ударила мысль — время. Точно распрямившаяся пружина, он соскочил с кровати и побежал в ванную.
Грег прыгал под душем, когда услышал, как жалобно и тягуче заскрипела входная дверь. «Кто бы это в такую рань? Хотя, что я — уж полдень». Он быстро натянул трусы и, шлепая мокрыми ногами по полу, выскочил в коридор, оставляя на паркете четкие отпечатки ступней.
На пороге стояла Джин. Увидев его, мокрого, с взлохмаченными волосами, небритого, с припухшими после сна глазами, она всплеснула руками, согнулась и громко захохотала.
— Ну и видик, господи! — задыхалась от смеха девушка. — Явление потасканного и влажного от слез раскаяния Христа народу. Что с тобой? — Она перешагнула порог и бросилась к нему в объятия. — Боже, ну и образина.
— Джинни, родная, — Фрэнк рванулся вперед, схватил ее в охапку и закружил так, что она поджатыми ногами задевала стены.
— Отпусти, сумасшедший! — Девушка уперлась руками ему в плечи. Волосы ее растрепались, с ног соскочили туфли. — Ты меня всю замочил. Задушишь же!