Читать интересную книгу Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

– Тихо! Слышишь? – встревожено проговорила Настя, вставая ногами на мягкое песчаное дно.

– Что это? – ответил я вопросом на вопрос, так же принимая вертикальное положение и прислушиваясь. – Похоже катер?

– Катер. Патруль. Прячься. Давай сюда, за той ивой нас не заметят.

Мы подплыли к берегу и укрылись за густыми ветвями склонившегося прямо в реку дерева. И как раз вовремя. Только мы оказались в безопасности, в тот же миг из-за поворота реки выскочило патрульное судно и, обшаривая берега ярким лучом прожектора, пролетело мимо.

– Уф. Кажется, пронесло, – еле сдерживая волнение, проговорил я и машинально посмотрел на Настю.

– Да. Кажется, не заметили, – ответила она, переводя глаза с реки на меня.

Ещё несколько секунд мы так и стояли, глядя друг на друга.

– Ой! Ты что?! – вдруг очнулась она, поняв причину моего пристального, немигающего взгляда, в упор рассматривающего её.

Я с трудом, невероятным усилием воли отвернул глаза в сторону. Мне снова стало стыдно и неловко.

– Поцелуй меня, – еле слышно, почти шёпотом произнесла она и нежно рукой повернула моё лицо к себе. – Глупенький ты мой. Какой же ты… Неужели такие ещё бывают?

Никогда, во всю свою жизнь, сколько бы мне не суждено было прожить, я не смогу забыть этой ночи. Равно как и – я абсолютно уверен в том – мне никогда не удастся пересказать её, даже самому себе.

О как мне было, я не помню как!

* * *

Ранним предрассветным часом из первомайского отделения милиции был телефонный звонок в областной центр, о том, что около полуночи неизвестным транспортным средством был нарушен охраняемый рубеж по направлению к террористическому центру Закудыкино. Нарушители, преодолев водную преграду, скрылись в чаще леса на том берегу. Преследование и задержание преступников ввиду крайне низкой ночной видимости, полной неожиданности происшествия, а так же особой дерзости содеянного оказалось невозможным. Ведётся следствие. Виновные уже наказаны. Из областного центра сообщение было тут же передано наверх по инстанциям.

Автомобиль, певуче, не по-российски тихо урча мотором и шурша шинами, мчался по булыжной брусчатке площади, называемой издревле Красной. Он проследовал со стороны Лубянки сквозь строй послушно салютующих охранителей порядка и скрылся за настежь раскрытыми воротами Спасской башни Кремля. Куранты на башне пробили полночь. Было безлунно темно, если не считать мигалки на крыше автомобиля, многочисленных неоновых огней, созывающих, зазывающих, собирающих воедино всё что осталось от некогда могучей страны, от некогда великого народа. Но разве можно это считать светом? Разве допустимо считать это великим народом? Можно конечно понять всё аллегорично, мол, на смену ночи всегда приходит утро, а народ… Что ж, народ не раз переживал падения, граничащие с почти полным уничтожением, вырождением и даже с позором. Но он всегда находил в себе силы, как феникс возрождаться из пепла. В этом его величие, его достоинство, его грант на существование. Но рано или поздно всему и всегда, даже неограниченному кредиту приходит конец. Любой лимит исчерпаем. Любое терпение предельно, если не находит выхода в действии. Тогда оно обращается в привычку, в смирение. Не в воспетую древними христианскую добродетель, а в баранью покорность судьбе, в свинячью готовность жить в грязи и собственном дерьме за пайку желудиной жвачки, повторяя как заклинание, как некогда молитву: «А кому сейчас легко? Все так живут».

А дальше? Дальше покорность при незначительном усилии превращается в удовлетворённость, довольство и даже гордость за свой хлев, в котором и грязь целебней, и дерьмо теплее, и жёлуди слаще да сытнее. Смотрите, сколь жиру-то нагуляли, самодовольно хрюкая, хронически позабывая, что по осени неизбежно под нож. А кому сейчас легко? Все так живут.

Всегда ли так было? Да и было ли?

о как нам было, мы не помним как…

Книга третья

Царство[14]

XVII. Прохожий

Жарким летним днём златоглавая столица государства Российского встречала своего нового архипастыря, только-только избранного и поставленного на опустевший православный престол.

А незадолго до этого, глубокой тёмной ночью, когда дневной зной нещадно палящего летнего солнца уже умерил безраздельное влияние на каменный город, и ночная прохлада сначала робко, но постепенно всё более и более обозначила своё присутствие на улицах и площадях, скверах и переулках столицы; когда дневная суета огромного мегаполиса сменилась ночной суетой, бессмысленной и жадной; когда на месте уснувшей для отдыха от трудов праведных Москвы созидающей, поднялась вдруг из самых тёмных и смердящих подвалов человеческой души Москва гулявая, Москва блудливая, обесценивающая всё ценное и оценивающая по сходной цене всё бесценное…

В общем, самой обычной московской ночью по остывающей булыжной брусчатке главной площади столицы от стен храма Казанской иконы Божьей Матери по направлению к Спасским воротам Кремля вышли трое прохожих с длинными, выше человеческого роста посохами в десницах и ветхими сумами за плечами.

Часы на Спасской башне пробили один раз, когда они остановились вдруг в самом центре площади, благословясь по-монашески, троекратно поцеловали друг друга в плечо и, поклонившись в ноги, разошлись в разные стороны. Первый направился мимо Покровского собора к Зарядью, второй, обогнув угол кремлёвской стены, через Манежную площадь к Арбату, третий же остался стоять на месте. Он пригладил длинную седую бороду свободной левой рукой, перехватил ею посох из правой, снял с головы старую, поношенную скуфью[15] и засунул её за пояс. Наконец, повернувшись лицом к Василию Блаженному, произнёс чуть слышно: «Слава Тебе, Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго», – трижды степенно и размашисто перекрестился и поклонился до земли.

– Стареет Москва. Однако, словно доброе вино, с годами только крепчает, – сказал прохожий, возвращая скуфью на прежнее место, и ещё раз приглаживая длинную седую бороду. – Ничто тебе нипочём. Ни звёзды антихристовы не умаляют красоты твоея, ни капище бесовское подле кремлёвской стены, так в велелепоте своей и склонишь главу пред лукавым. Пред татарином поганым да пред немчином латинянским устояла, а светильнику семиглавому, что из твоего же злата выкован, поклонишься, как послушная овца.

– Это кто же поганый? Какая овца? Перед каким таким светильником? А ну-ка предъяви документы, старик, – подошедший бугай в милицейской форме и с «калашниковым» через плечо цепким, как щупальца осьминога взглядом осматривал прохожего. – Прапорщик Малютин, патрульно-постовая служба. Документики предъявите.

Старик будто не слышал слов тех, будто не к нему обращался прапорщик. Он любовался Покровским собором. А ведь и есть чем полюбоваться, ни одна столица мира не имеет в себе подобного чуда. Лёгкое небесное облако, будто царь-птица могучим размахом своего крыла прикрывавшее полную луну, вдруг переместилось в сторону, предоставляя яркому свету беспрепятственно проливаться серебряным дождём на каменные стены и маковки. Неповторимые краски собора заиграли новой свежестью, будто не четыре с лишним столетия уж, а только-только лёгкая рука зодчего нанесла их причудливым, невиданным доселе узором. Внезапный лёгкий порыв ветра дунул с востока, подхватил невесомые страницы древней книги-истории, погнал их, листая в сторону противоположную времени, обращая в бытие небытие, омолаживая древние камни и колор. Симфония красок запела, заиграла над площадью. И не портили, не оттеняли красоты ея ни грязные, смердящие торговые ряды, густо облепившие собой старинную площадь, ни лобное место с окровавленной плахой и страшными орудиями казни вблизи собора, ни ряд виселиц вдоль всего Китай-города, ни почерневшие от дневного палящего солнца головы государевых преступников, отделённые от поруганных тел и водружённые на кольях для осмотрения зевакам да на страх и в назидание будущим мученикам. Даже стаи чёрных ворон, слетевшиеся сюда со всей округи полакомиться мертвечинкой среди ночной прохлады и тишины, не разбавляли своим траурным безцветием яркую палитру красок, а только взрывали ночное безмолвие пронзительным картавым карканьем.

– Эй, старик, ты что оглох? Или я не к тебе обращаюсь? Ты кто таков будешь, откудова и зачем пожаловал?

– Что тебе до меня, служивый? – прохожий ещё раз перекрестился, вернул посох в десницу и только тогда повернулся к вопрошавшему его опричнику. – Не старайся и рвением излишним не растрачивай силы своей – не будет тебе за голову мою награды. Веди к Государю, он ожидает меня.

И, сказав так, продолжил свой путь к Фроловским[16] воротам Кремля.

– Как знать, старик, как знать, – проговорил еле слышно опричник, – может, когда и твоя голова окажется в моих руках, – и последовал за прохожим.