Читать интересную книгу Шоколадник (ЛП) - Батчер Джонатан

Он тянется к кухонной двери и останавливается, обвивая пальцами ручку.

Коричневая игра.

Может ли он…

Нет, он не может снова сыграть в Коричневую игру, в последний раз. Даже если бы он захотел, экскременты его брата, вероятно, уже потеряли свой блеск. Это не сработает.

Но когда он выходит из тёмного сада обратно в ослепительно яркую кухню, он замирает от хорошо знакомого запаха дома; дерьмо полосами размазано по плитке на полу и подоконнику.

Оно тусклое, но всё ещё светится.

Вероятно, скоро здесь будет полиция. Что они подумают, если придут к нему домой и обнаружат, что он занимается Коричневой игрой с мамой или папой? Во всяком случае, это, вероятно, работает только с животными.

Он избегает наступать на стекло, приближаясь к кухонному ящику рядом с духовкой. Он дребезжит, когда мальчик открывает его и достаёт десертную ложку.

В дверном проёме кухни он смотрит в сторону дальнего конца коридора, где его родители лежат мёртвые вместе, в дерьме и обезображенные.

— Мы делали это, когда ты был на работе, папа, и пока ты спала, мама, — рассказывает он трупам своих родителей. — Кр…

Он начинает говорить «Креб», но затем вспоминает, что его брат сказал ему о произнесении его имени, и что сделать это трижды было бы похоже на то, чтобы призвать его. Его брат был раздавлен под землёй, но, чтобы быть в безопасности и уверенности, маленький мальчик сопротивляется произнесению этого слова.

— Мой брат посоветовал мне выйти на улицу и найти игрушку для Коричневой игры.

Ложкой он соскребает с подоконника большую аккуратную порцию «особого коричневого» шоколада; не обычный материал, а светящийся, который его брат выпускал только во время Коричневой игры.

Маленький мальчик продолжает.

— Когда мой брат сказал «игрушка», он имел в виду животное. Я стрелял в них из пистолета с резиновыми пульками. Птицы. Мыши. Крысы. Парочка кошек. Обычно, когда я впервые стрелял в них, они поднимали настоящий переполох, но к тому времени, когда в них было выпущено несколько дробинок, они уже достаточно были слабы, чтобы поймать их. Маленькие иногда уже были мертвы. Но это не имело большого значения.

Измученный, в глубине души зная, что то, что он собирается сделать, было плохим, он бредёт по коридору. Во время ходьбы он смотрит на свои грязные ноги, а не на спутанные тела своих родителей у подножия лестницы.

— Мой брат заставлял меня тянуть его за шейный ремешок, а потом какал им прямо в рот. Если он промахивался, мы мазали животным губы «особым коричневым». В других случаях он… помещал животных внутрь себя и позволял мне смотреть, как они выползают.

Обнажённая мама мальчика и папа в пижаме находятся прямо там, где он их оставил, его папа растянулся под его распростёртой мамой. Кишки его мамы теперь лежат между её раздвинутыми ногами, как мёртвый осьминог, но её увечья ничто по сравнению с отцовскими. Серебряная цепочка на запястье папы стала его единственным отличительным признаком, потому что его лицо остаётся застывшей массой телесных отходов — не светящейся — а его выдавленные глаза скатились по щекам. Из-за этого, а также из-за отрубленного пениса его отца, мальчик предпочёл бы не приближаться к папе.

Он принимает решение.

Он проведёт Коричневую игру с мамой.

— Итак, после того, как мой брат помещал «особый коричневый» светящийся шоколад в пасти животных, они изменялись, — продолжает он. — Если они были живы, иногда они сходили с ума, начинали кричать и сопротивляться. Другие сразу видоизменялись. У них вырастали лишние лапы, но сделанные из дерьма. Или их рот и уши выплёвывали шоколадные фонтаны. Или их рвало, или они разрывались на части, или их тела растягивались до очень-очень большой длины. Мой брат говорил, что это было забавно.

Иногда маленький мальчик тоже смеялся, но он этого не рассказал.

Он стоит над своей мамой, с её рассыпанными кишками, обнажённой грудью и закрытыми глазами. Собравшись с духом, он наклоняется и касается её подбородка. Он чувствует, что она холодная, и когда он прижимает свои пальцы к её губам, её челюсть отвисает, а мёртвый язык выпадает на её щёку. Стараясь не вдыхать аромат фосфоресцирующих фекалий, он суёт ей в рот сложенную на ложке какашку, подталкивает её подбородок к ложке из серебра и вытаскивает её обратно. Её верхняя губа захватывает коричневый груз ложки, и она кажется чистой, как будто мама была жива и облизала её.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Маленький мальчик сглатывает, но в горле у него пересыхает и сдавливает.

— Если животные были уже мертвы, они просыпались, — он поднимается на ноги, чуть не плача. — Надеюсь, ты тоже проснёшься. Я пока не хочу, чтобы ты уходила. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что делать, — он фыркает носом. — Я хочу свою семью.

Он наблюдает за её окровавленным трупом. Тот не двигается.

Снаружи проносятся фары автомобилей, проникая в окно входной двери.

Никаких синих огней. Никаких сирен.

Возможно, женщина, с которой он разговаривал из службы экстренной помощи, подумала, что он шутит?

Может, никто не придёт на помощь?

Может быть…

У его мамы сжимается горло.

Слёзы на глазах у маленького мальчика.

Мёртвое тело жуёт, пищевод работает, когда светящееся дерьмо спускается по её горлу.

Его мама смотрит на него, и он задыхается, смесь радости и ужасной душной печали. Он хочет её поприветствовать, но не может говорить.

Когда она криво улыбается, её зубы покрыты налётом экскрементов.

— Джеймс…

— Мамочка, — удаётся произнести ему.

Она тянется к нему, и он берёт её холодную руку, помогая ей сесть. Она смотрит на него налитыми кровью глазами и спрашивает:

— Где твой брат?

Это не то, что мальчик ожидал услышать, но он отвечает:

— Думаю, его больше нет. На него обвалилась дыра в сарае.

— Ты видел дыру? — его мать откашливает влажный коричневый кусок, который прилипает к её подбородку. — Но он не ушёл, — она хмурится, когда замечает, что её открытая пищеварительная система лежит у неё на коленях. — Что случилось?

— Он причинил тебе боль, мама.

— Ты не должен его винить, — когда его мама плачет, капли тёмные и густые. Ядро коричневой сладкой кукурузы выходит из одного слёзного канала и падает в её кишки. — Креб не знает другого.

— Не называй его имени, мама.

— Всё, что он когда-либо знал, видел и кем был… это грязь.

Мальчик вытирает лицо рукавом пижамы.

— Он сказал, что… всё превращается в дерьмо.

— Не ругайся, милый, — говорит мама странным, глубоким голосом. — Мы пытались не допустить, чтобы всем нам стало плохо. Мы хотели уберечь его от ямы и от людей, которые не понимали. Вот почему мы держали его в его комнате. Они бы его забрали. У них было бы…

Одним движением его обнажённая мать поднимается на ноги и кричит. Её запутанный кишечник выскальзывает из порезанного живота и падает на лицо его мёртвого отца.

Хотя мальчик никогда не знает, сколько продлится Коричневая игра, похоже, что этот короткий сеанс почти закончен: как у животных, которые были до его матери, её кожа портится, а поры вымывают коричневый пот.

Она снова вскрикивает и делает шаг к мальчику, её лицо искажается в злобной усмешке.

— Мам, — бормочет он.

Её болезненный крик заглушает слова, и она хватает воздух между ними. Мальчик пятится, наблюдая, как неуклюжий беспорядок, в котором когда-то была его мать, стал одичалым и неуравновешенным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Из неё вырывается пердёж. Она резко останавливается. Глаза её выпучиваются от боли, затем снова сужаются, чтобы сосредоточиться на сыне.

— Позаботься о своём брате, — рычит она. — Либо так, либо попробуй его вкусный «особый коричневый» шоколад.