– Надоел ты, заткнись!
– Ну хорошо же! Попомните вы меня, – прошипел полусотенный и действительно заткнулся, скрывшись в листве.
Отступили и его подчиненные, хотя их близкое присутствие ощущалось по треску ветвей и шороху листьев. На военном языке это называется перегруппировкой сил. Нам явно готовили какой-то подвох.
– Теперь надо ждать атаки сверху или снизу, – предположил Головастик.
– Снизу они не сунутся. Там ветки тоньше, – сказал Шатун. – А сверху навалятся. Видишь, уже кора сыплется.
Однако время шло, а нападение откладывалось. Служивые лазали над нашими головами, таскали туда-сюда что-то, перекликались между собой и теми, кто остался в карауле. Их целеустремленная, упорная деятельность начала не на шутку тревожить меня. Похожее чувство испытываешь в стоматологическом кресле, когда врач перебирает десятки зловещего вида инструментов, а ты не знаешь, который из них он собирается вонзить в тебя – вон тот ножичек с серповидным лезвием или ту спицу с крючком.
– Может, попробуем прорваться? – предложил Головастик.
– Прямо под бичи служивых? – с сомнением сказал Шатун. – Они, наверное, только этого и ждут.
Верхушки деревьев шумели на ветру, а здесь, в лесной чащобе, воздух был горяч, духовит и неподвижен. Зудела мошкара, равномерно гукала какая-то тварь. Суета служивых постепенно угасала, голоса стихли, нас неудержимо клонило ко сну.
Густая прохладная струйка пролилась мне прямо на макушку – как будто кто-то кринку сметаны опрокинул. Только уж больно запах у этой сметаны странный – так в оранжереях пахнут орхидеи. Я машинально коснулся головы, и рука моя сразу прилипла к волосам. С великим трудом оторвав ее, я принялся разнимать склеившиеся пальцы. Белую и тягучую, как латекс, массу невозможно было ни оторвать, ни соскоблить.
– Паучья кровь! – первым догадался Головастик. Точно таким же тоном, наверное, он возвестил бы о появлении косокрыла или шестирукого.
Ужас случившегося еще не дошел до меня, и, глянув на Головастика, я едва не рассмеялся: больше всего сейчас он напоминал ромовую бабу, облитую сливочным кремом.
– Прикрывайтесь хоть чем-нибудь! – приказал Шатун. – Ломайте ветки, отдирайте кору!
Однако было уже поздно. Паучья кровь – млечный сок лианы-тенетника – уже обильно пометила каждого из нас. Еще чуть ли не ведро этой пахучей гадости обрушилось на меня. Глянув вверх, в прогалину между листвой, я увидел двух служивых, перекручивавших, как жгут мокрого белья, толстый стебель тенетника. Уже невозможно было разнять ладони и оторвать спину от древесного ствола. Ресницы слиплись, уши заложило, рот был словно забит крутым кисло-сладким тестом. Не в лучшем положении находились и мои товарищи. В одну минуту дерево превратилось в огромную липучку, а мы – в беспомощно бьющихся на ней мух.
Все, подумал я. На этот раз на самом деле все. Не представляю даже, что нас может спасти.
И действительно, мы были побеждены, обречены на неподвижность, распяты без гвоздей и веревок. Но что, спрашивается, выиграли эти служивые? Ведь им позарез нужно вещественное доказательство победы – Шатун, если не живой, то хотя бы мертвый. Но приблизиться к нам, не рискуя жизнью, по-прежнему невозможно. Раньше этому препятствовали мы сами, а теперь – покрывающая все вокруг паучья кровь. Только шестирукие не боятся ее. Любого сунувшегося сюда служивого ожидает участь неосторожной щуки, решившей полакомиться попавшим в сеть карасем. Впрочем, нам от этого не легче.
Однако я снова не оценил степень сообразительности полусотенного. Оставив часть служивых для охраны (дабы мелкие лесные падальщики преждевременно не попортили наш товарный вид), он повел остальных на заставу. Замысел его был прост и отталкивался от известной истины о Магомете и несговорчивой горе. Уж если нас нельзя доставить на допрос, придется следователя доставить к нам. Пусть без помех исполнит свой долг.
Напоследок полусотенный не преминул попрекнуть нас за глупость и пообещал вскорости вернуться: «А уж тогда, братцы, скучать вам не придется!»
Сон обуреваемого тоской и страхом пленника совсем не то, что сон уверенного в своей безопасности победителя, и поэтому в отличие от служивых я стал свидетелем того, как из серого рассветного тумана бесшумно возникли три плоские длинные тени. В неверном мутном свете едва нарождающегося дня трудно было оценить истинные размеры пришельцев, но стремительная, жутковато точная грация движений не оставляла сомнений, что это хищники.
Убийство было их стихией. Они убивали небрежно, как бы мимоходом – легким ударом лапы раскалывали черепа, откусывали головы, разрывали тела. Не прошло и десяти минут, как все, что осталось от служивых, было нанизано на острые сучья. Впрок, так сказать. Двух уцелевших, предварительно изваляв в липком соке, швырнули в нашу кучу. Шестирукие были предусмотрительны – теперь, кроме свежего мяса, у них имелся еще и солидный запас живых консервов. Более того, их беспокоила даже степень нашей упитанности.
Толстым, как кукурузный початок, пальцем шестирукий очистил мой рот от застывшей паучьей крови (не знаю, как при этом уцелели зубы) и, болтаясь на одной лапе, тремя остальными поочередно принялся запихивать в него сочные плоды дынного дерева. Я даже не мог крикнуть – ужас парализовал мои голосовые связки. От шестирукого несло невыносимым смрадом. В складках кожи на голом животе копошились насекомые. Мешками болтались сморщенные пустые груди. Но страшнее всего было лицо: черное, расплющенное, с почти человеческими, но невероятно гипертрофированными чертами. Между верхними и нижними конечностями расположилась еще и пара могучих ластов, издали действительно похожих на руки. С их помощью эти звери, как самки, так и самцы, удерживают своих детенышей, еще не набравших силенок. Захват этих ластов, как говорят, может расплющить кротодава.
Нажравшись до отвала и силком накормив нас, шестирукие ушли, чтобы после полудня явиться впятером. Искалеченные трупы служивых уже почернели, вокруг них вились мухи, но это не только не охладило, а, наоборот, разожгло аппетит хищников. Они буквально слюнки пускали. При таком количестве едоков и при таком их усердии наша очередь должна была наступить денька через два-три, не позже. Если, конечно, к тому времени не вернется полусотенный со своей камарильей. Интересно, кому мы все же достанемся – людоедам двуногим или людоедам шестируким?
– Давайте подумаем сообща, как нам быть, – предложил Головастик некоторое время спустя.
– Прежде всего надо бы прикинуть, на что мы вообще способны сейчас, – сказал Шатун.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});