Читать интересную книгу Уходите и возвращайтесь - Юрий Маслов

— Неплохо, — проворчал Баранов. — Вот только с высотой у нас что-то неладно.

Никита глянул на приборную доску и глазам своим не поверил. Стрелка высотомера показывала шесть тысяч. «Это пока я кувыркался…» Никита потянул ручку на себя. «МиГ» взревел и послушно полез наверх. «Семь тысяч». Никита передохнул, но здесь оказалось, что слишком возросла скорость.

— Ты представляешь, какой у него радиус действия? — спросил Баранов. — И заруби себе на носу, штопор на этой кобыле запрещен. Это, правда, не значит, что она из него не выходит… Но это не «Як». Здесь требуется мастерство.

— Научимся, — процедил Никита, все более распаляясь и злясь: несмотря на все его старания, самолет продолжал переваливаться с крыла на крыло.

— Ты сперва по прямой научись летать, — сказал Баранов, — а то как шлюпка на волне — с боку на бок.

— Товарищ капитан! — Никита, сдержавшись, крепко, до боли, закусил нижнюю губу.

— Что? — простодушно спросил Баранов.

— У вас дети есть?

— Нет. А какое это, собственно, имеет отношение к твоим выкрутасам?

— Прямое. У вас нет элементарного чувства жалости.

— Жалости, значит, — сказал Баранов и вдруг заорал: — Чего ты в ручку вцепился, как утопающий за корягу? Мягче. И ноги расслабь.

Никита внял совету, качка сразу уменьшилась, и он, обливаясь потом, более или менее успешно завершил полет по кругу.

— Снижайся, — приказал Баранов, — и иди в точку первого разворота!

Никита, чуть накренив машину, глянул вниз. Земля, подернутая розовой дымкой, была неимоверно далека и казалась призрачной и необжитой. Поняв, что визуально не определиться, Никита вычислил курс и, стараясь быть предельно внимательным, начал снижение. Он уже раскусил эту машину и понял, что летать на ней, в общем-то, не намного трудней, чем на «Яке». Просто она более строга и требовательна к летчику. Здесь нужно мгновенно соображать и реагировать, иначе… А Баранов все продолжал разглагольствовать:

— Говорят, ты собираешься жениться. Любовь, конечно, сильное чувство и, наверное, прекрасное. Но не рано ли? Или она такая кинозвезда, что ты решил, что можешь упустить свою роль?

Никита не ответил. Раскрыл он рот, только завидя знаки поворотного пункта — золотистые купола чистой и опрятной церквушки, стоявшей на окраине небольшого села. «Надо как-нибудь сходить к ней, посмотреть, а то все с воздуха да с воздуха», — мелькнула мысль.

— В точке, — бросил Никита.

— Вижу. — Баранов взял управление на себя. — Интересно, сколько мне сейчас Черепков бочек выкинет?

— Уж будьте спокойны, — хмыкнул Никита, — за ним не заржавеет. Он так соскучился по крыльям, что на радостях может показать вам, как на этой телеге из штопора выскакивают.

На этот раз промолчал Баранов.

И все это было не так давно, на втором курсе. С тех пор Никита во многом разобрался и многому научился. Он довольно прилично освоил штурманское дело, маршрутные полеты, высший пилотаж. С особенным старанием и блеском он работал на вертикалях. Стараясь понять, на что еще способна эта машина, он выжимал из нее все, вплоть до максимальных режимов. Ему нравилось, свалившись в пике, слушать, как свистит, обтекая плоскости, воздух, как поет от напряжения дюраль, как, вибрируя консолями крыльев, бешено дрожит истребитель. От возникающих перегрузок хрустел позвоночник, ломило глазные яблоки, а лицевые мышцы растягивались так, что сквозь синеву кожи отчетливо проступал костяк черепа. Но это были мелочи, детали, как говорил Славка, к которым с каждым днем притираешься все плотнее и плотнее, главное, что машина жила, трубио ревя двигателем, заявляла о себе в полный голос, и Никита, чувствуя ее каждой клеткой своего тела, обалдев от бескрайности, высоты и синевы неба, тоже порой не выдерживал, и из груди его вырывался истошный, нечленораздельный победный вопль дикаря, сумевшего наконец-то одолеть своего противника. И понять в этот момент, чей голос счастливее, его, Никиты, или машины, понять было просто невозможно — оба звенели на самой высокой и торжественной ноте.

— Ты что там, с богом разговаривал? — спросил однажды Баранов, когда Никита приземлился.

— С чертом. — Никита смущенно закашлялся, вспомнив, что он забыл отключить связь.

— Так это ты орал или он?

— Он.

— Чего? — не унимался Баранов.

— Я его в сетку прицела поймал, он и взвыл.

— Человеческим голосом?

— Человеческим, — подтвердил Никита.

— Странно, — сказал Баранов. Он почесал в затылке и вдруг спросил: — Может, этого черта в конус посадить? Глядишь — и стрельба у тебя наладится.

Никита покраснел. Со стрельбой по конусу и по наземным целям из пушек дело у него шло действительно из рук вон плохо.

— Пока вы не научитесь стрелять, вы — пилоты, а не летчики, — бушевал Баранов. — Вам дали в руки боевые машины, вы должны не просто драться, вы должны освоить науку побеждать. А для этого необходимо прежде всего умение с любого расстояния и из любого, даже не выгодного для вас, положения метко вести огонь. От этого зависит все: победа, сохранность машины и ваша собственная жизнь. Жизнь!.. Вдумайтесь в это слово.

Никита часами крутился на тренажере, ловил в светящуюся звездочку оптического прицела бегущие вдоль излохмаченного пулями щита маленькие силуэты самолетиков и открывал огонь. Затем вместе с ребятами подолгу рассматривал пленки фотопулеметов, на которых так явственно запечатлевались допущенные им просчеты и ошибки, анализировал их и снова подымался в воздух. Наконец настал день, когда его пушечно-пулеметная очередь достигла цели — старенькая, пришедшая в полную негодность аэродромная полуторка, которую начальство списало и разрешило использовать как наземную мишень, разлетелась буквально на куски и, объятая пламенем, долго дымилась, разнося по степи запах гари, бензина и железа.

— Никита, ты войдешь в историю, — сказал тогда по этому поводу Алик.

— Это с какого боку? — заинтересовался Славка.

— Он уничтожил музейный экспонат, может быть последнюю реликвию тридцатых годов.

И все это было достигнуто знаниями, практикой, трудом до седьмого пота. Иногда казалось: баста! Обуздана своенравная машина. Но нет, на смену усвоенному являлось новое. Баранов преподносил подарки неожиданно, как бы между прочим. Левая бровь его насмешливо изгибалась, и он иронично вопрошал: «Ну как, попробуем?» Ребята пробовали и, конечно же, ломали зубы. А инструктор, схватившись за бока, гоготал:

— Желуди вы еще, недоспелые. Придется поработать…

Никита вошел в столовую и сразу же почувствовал, как жадно и цепко вонзились в него взгляды первокурсников. Да, для них он был асом, полубогом, на которого смотреть можно только с трепетом. В свое время именно так Никита взирал на Витьку Одинцова и его сверстников. «Интересно, куда занесла его нелегкая?» Никита часто вспоминал этого парня. Витьке повезло. Его не отчислили — дали возможность исправиться. Но строгий выговор с последним предупреждением он все-таки схлопотал. И Одинцов, к удивлению сокурсников, не подвел начальство. С отличием сдал госэкзамены, зачетные полеты и… женился на Ирке. И уехал. Внезапно, ни с кем не попрощавшись, не сказав, куда получил назначение.

Борщ был чуть теплый, и Никита, съев несколько ложек, принялся за второе.

— Ты чего такой хмурый? — спросил Миша Джибладзе.

— Мишаня, — моментально откликнулся Бойцов, прекрасно зная, что тот терпеть не может, когда его имя употребляют в уменьшительной степени.

Миша был отличным парнем, но все его действия и поступки вызывали у Сережки отрицательную реакцию. Миша был гостеприимен и щедр. Когда ему из дома приходила посылка с восточными яствами, он бросал ящик на середину стола и княжеским жестом просил всех угощаться. Сережка налетал первым, но при этом кричал, что это чистой воды подхалимаж и таким вот образом зарабатывается авторитет. Миша обожал женский пол и при любом удобном случае удирал на танцы. Сережка называл его соблазнителем и уверял ребят, что этот Дон-Жуан все равно женится на какой-нибудь грузинке из своего аула. Летное искусство Миша постигал с трудом, но с упорством одержимого. Сережка усматривал в этом упрямство маленькой лошадки с большими ушами, которую на Кавказе называют ослом, и утверждал, что летчиком старшина решил стать только для того, чтобы возродить честь и славу своего княжеского рода, который с годами пришел в полный упадок и вынужден искать счастья на стороне. Миша платил Сережке той же, если не звонче, монетой, но, к счастью, эта обоюдная антипатия из рамок, в общем-то, безобидных перебранок не выходила. Даже больше. Когда дело касалось вещей серьезных и кому-либо из них грозила неприятность, враги объединялись — вступала в действие курсантская взаимовыручка — и приходили друг другу на помощь.