Коул помрачнел, силясь представить себе жизнь без поездок сюда, к дяде. Этот человек и это ранчо были самым главным в жизни Коула. Он сменил ковбойские ботинки и джинсы на чемоданы из итальянской кожи, сшитые на заказ в Англии костюмы и рубашки ручной работы из египетского хлопка, но в душе оставался таким же грубоватым и решительным, каким был в юности. В то время Коул ненавидел свои корни. С того дня, как он появился в хьюстонском колледже, он усердно избавлялся от прежних «ковбойских» привычек, работал над походкой, пока не осталось ни следа неуклюжего раскачивания, присущего наездникам при ходьбе, и безжалостно уничтожал техасский акцент.
Теперь судьба угрожала отнять у него последнюю связь с прошлым, а взрослый человек, в которого превратился Коул, отчаянно стремился сохранить оставшееся.
Угроза Кэла отдать половину компании Тревису и его детям как-то сама собой забылась. Коул лихорадочно обдумывал, как предотвратить неизбежное, вдохнуть жизнь в дядю и скрасить его последние годы. Или месяцы, или дни. Мысли Коула крутились в замкнутом круге тщетности и беспомощности. Он мог сделать для Кэла только одно.
— Дьявол! — выпалил вслух Коул, но в этом ругательстве прозвучало смирение, а не вызов. Он готов был жениться на ком угодно, но брак в штате, подобном Техасу, где супруги сообща владели собственностью, означал появление нового финансового риска. Кем бы ни была эта «счастливая» женщина, саркастически размышлял Коул, в первую очередь он хотел бы найти в ней чувство юмора и послушание. В противном случае, как представлял Коул, может разыграться бурная сцена, едва его избранница поймет, что от нее потребуют подписать добрачное соглашение.
Он обдумал вариант найма актрисы на эту роль, но Кэл был слишком умен и подозрителен, чтобы купиться на дешевую уловку. Несомненно, именно поэтому он пожелал ознакомиться с брачным контрактом. К счастью, старик не стал настаивать, что передаст Коулу часть акций компании только после рождения сына. То, что он забыл указать этот нюанс в соглашении, также подтверждало — дядя уже не столь хитер, как в былые годы.
И владел он собой гораздо хуже, чем раньше.
Беззвучно выругавшись, Коул выпрямился и потянулся за кружкой уже остывшего шоколада, собираясь отнести ее на кухню. Его взгляд упал на сложенную газету, лежащую поверх кипы журналов. С фотографии ему улыбалась Диана Фостер. Еще в свои шестнадцать она обещала стать настоящей красавицей, но чем дольше Коул смотрел на изящный овал ее лица и сияющую улыбку, тем труднее ему становилось примирить эту эффектную деловую женщину с очаровательной и сдержанной девочкой-подростком, которую он помнил. Коул представлял себе Диану умной, обаятельной, преданной — той, что некогда сидела на охапке сена рядом, молча глядя на него или болтая обо всем на свете.
Сегодня, когда дядя впервые упомянул о женщине из Хьюстона, брошенной женихом, Коул не понял, о ком идет речь. Но, прочитав статью в бульварной газетенке, он осознал, в каком затруднительном и неловком положении очутилась Диана. Теперь он вновь испытывал приступ негодования, сочувствуя девочке, которую когда-то знал. Он полагал, что благодаря своей внешности, богатству, доброте и уму она наслаждается всеми благами жизни. Она имеет на это право. Она не заслуживает, чтобы какой-то Дэн Пенворт выставлял ее на посмешище.
С усталым вздохом Коул отогнал эти мысли и встал, не в состоянии больше прятаться от собственных тревог, сосредотачиваясь на судьбе обманутой девочки с незабываемыми зелеными глазами.
Жизнь, насколько было известно Коулу, редко складывалась так, как хотелось бы, — это правило распространялось и на его собственную жизнь, и на жизнь Дианы Фостер… и дяди Кэла.
Он взял кружку с холодным шоколадом и отнес ее на кухню, где осторожно вылил в раковину остатки, а затем сполоснул кружку — так, чтобы Летти не обнаружила, как он отнесся к ее угощению, и не обиделась бы, узнав истину.
Истина же состояла в том, что Коул ненавидел горячий шоколад.
А еще он ненавидел зефир.
Но особую ненависть он питал к болезням и врачам, которые ставили диагноз, не предлагая исцеления.
По этой же причине он не чувствовал воодушевления, размышляя о поддельном браке, обреченном на провал еще до заключения.
Коул подумал, что наиболее подходящей кандидаткой в жены будет отнюдь не принцесса, о которой дядя напоминал вечером, а Мишель. Мало того что она неравнодушна к Коулу, его лихорадочная работа и плотный график поездок ничуть не смущали девушку. В сущности, она стремилась привыкнуть к подобным трудностям — что было гораздо важнее для Коула, чем для самой Мишель. Взвесив все хорошенько, Коул решил, что ему чертовски повезло с такой подружкой.
Но он не чувствовал себя удачливым, направляясь по коридору к спальне, где ночевал еще в детстве, оставаясь у дяди. Он был подавлен. Настолько подавлен, что сострадал Мишель — прекрасно сознавая, что она согласится на сделку. И при этом совершит ошибку, удовлетворившись той крохотной частичкой души Коула, которую он согласится ей предоставить.
Предыдущий роман Коула с Викки Келлог закончился разрывом именно по этой причине, и с тех пор Коул не изменился и не собирался меняться. Дело по-прежнему заменяло ему жену, как справедливо заметила Викки. Он все так же пренебрежительно относился к бесцельной погоне за развлечениями, помногу путешествовал и не позволял себе продолжительные периоды безделья. Несомненно, он так и остался «холодным, грубым, бесчувственным сукиным сыном», как назвала его Викки при расставании. Она не хотела и не могла понять, что Коул нес ответственность за работу и доходы более чем сотни тысяч служащих «Объединенных предприятий».
Постель показалась ему неровной и узкой, когда Коул снял старое синелевое покрывало и вытянулся на чистых белых простынях, от которых пахло солнцем и летним ветром. Прикосновение тонкого шелкового полотна было почти неуловимым.
Сцепив пальцы за головой, Коул уставился на вентилятор, медленно крутившийся над ним. Подавленное настроение постепенно отступало — вместе с мыслями о женитьбе на Мишель или на ком-нибудь другом. Эта идея была не только непристойна, но и просто-напросто абсурдна. Как и предчувствие, что дядя не протянет и года.
Много месяцев подряд Коул работал по восемнадцать часов в сутки; один из своих редких выходных он потратил на то, чтобы прилететь сюда из Лос-Анджелеса, и потерял почти половину дня из-за ненастной погоды. Стресс и усталость вкупе с известием об ухудшении здоровья дяди чересчур сильно подействовали на него, решил Коул, закрыл глаза и почувствовал прилив оптимизма.