Читать интересную книгу Педагогическая поэма - Антон Макаренко

Закончив таким образом, Белухин сделался вдруг серьезен, положил арбуз на мой стол и скромно отошел в сторону. непричесанный и по-обычному истерзанный Вершнев выглядывал из-за Митягина.

— П-п-политической э-экономии, а не экономической п-политики.

— Один черт, — сказал Белухин.

Я спросил:

— Чем заплатили деду?

Карабанов загнул палец:

— Вершнев припаял до кружки ручку, Гуд латку положил на чобот, а я посторожил за него полночи.

— Воображаю, сколько за эти полночи вы прибавили к этому арбузу!

— Верно, верно, — сказал Белухин. — Это я могу подтвердить по чести. Мы теперь с этим дедом контакт держим. А вот там к лесу есть баштан, так там, правда, такой вредный сидит, всегда стреляет.

— А ты что, тоже на баштан начал ходить?

— Нет, я не хожу, но выстрелы слышу: бывает, пойдешь пройтиться…

Я поблагодарил ребят за прекрасный арбуз.

Через несколько дней я увидел и вредного деда. Он пришел ко мне, вконец расстроенный.

— Что же это такое будет? То тащили по ночам больше, а то уже и днем спасения не стало, приходят в обед целыми бандами, хоть плачь, — за одним погонишься, а другие по всему баштану.

Я ребятам пригрозил, что буду сам ходить помогать охране или найму сторожей за счет колонии.

Митягину сказал:

— Вы этому граку верьте. Не в арбузах дело, а в том, что пройти нельзя мимо баштана.

— Да чего вам мимо баштана ходить? Куда там дорога?

— Какое его дело, куда мы идем? Чего он палит?

Еще через день Белухин меня предупредил:

— С этим дедом добром не кончится. Здорово хлопцы обижаются. Дед уже боится один сидеть в курене, с ним еще двое дежурят, и все с ружьями. А хлопцы этого вытерпеть не могут.

В ту же ночь колонисты пошли на этот баштан цепью. Мои занятия по военному делу пошли на пользу. В полночь половина колонии залегла на меже баштана, вперед выслали дозоры и разведку. Когда деды подняли тревогу, хлопцы закричали «ура» и кинулись в атаку. Сторожа отступили в лес и в панике забыли в курене ружья. Часть ребят занялась реализацией победы, скатывая арбузы к меже под горку, остальные приступили к репрессиям: подожгли огромный курень.

Один из сторожей прибежал в колонию и разбудил меня. Мы поспешили к месту боя.

Курень на горке полыхал огромным костром, иот него стояло такое зарево, как будто горело целое село. Когда мы подбежали к баштану, на нем раздалось несколько выстрелов. Я увидел колонистов, залегших правильными отделениями в арбузных зарослях. Иногда эти отделения поднимались на ноги и перебегали к горящему куреню. Где-то на правом фланге командовал Митягин:

— Не лезь прямо, заходи сбоку.

— Кто это стреляет? — спросил я деда.

— Да кто его знает? Там же никого нэма. Мабуть, то винтовку хтось забув, мабуть, то винтовка сама стреляет.

Дело было, собственно говоря, закончено. Увидев меня, ребята как сквозь землю провалились. Дед повздыхал и ушел домой. Я возвратился в колонию. В спальнях был мертвый покой. все не только спали, но даже храпели: никогда в жизни не слышал такого храпа. Я сказал негромко:

— Довольно дурака валять, вставайте.

Храп прекратился, но все продолжали настойчиво спать.

— Вставайте, вам говорят.

С подушек поднялись лохматые головы. Митягин глядел на меня и не узнавал:

— В чем дело?

Но Карабанов не выдержал:

— Да брось, Митяга, чего там!

Все меня обступили и начали с увлечением рассказывать о подробностях доблестной ночи. Таранец вдруг подпрыгнул, как обваренный:

— Там же в курене ружья!

— Сгорели…

— Дерево сгорело, а то все годится.

И вылетел из спальни.

Я сказал:

— Может быть, это и весело, но все-таки это настоящий разбой. Я больше терпеть не могу. если вы хотите продолжать так и дальше, нам будет не по дороге. Что это такое в самом деле: ни днем, ни ночью нет покоя ни колонии, ни всей округе!

Карабанов схватил меня за руку:

— Больше этого не будет. Мы и сами видим, что довольно. Правда ж, хлопцы?

Хлопцы загудели что-то подтверждающее.

— Это все слова, — сказал я. — Предупреждаю, что, если все эти разбойничьи дела будут повторяться, я кое-кого выставлю из колонии. Так и знайте, больше повторять не буду.

На другой день на пострадавший баштан приехали подводы, собрали все, что на нем еще осталось, и уехали.

На моем столе лежали дула и мелкие части сгоревших ружей.

22. Ампутация

Ребята не сдержали своего обещания. Ни Карабанов, ни Митягин, ни другие участники группы не прекратили ни походов на баштаны, ни нападений на коморы и погреба селян. Наконец, они организовали новое, очень сложное предприятие, которое увенчалось целой какофонией приятных и неприятных вещей.

Однажды ночью они залезли на пасеку луки Семеновича и утащили два улья вместе с медом и пчелами. Ульи они принесли в колонию ночью и поместили их в сапожную мастерскую, в то время не работавшую. На радостях устроили пир, в котором принимали участие многие колонисты. Наутро можно было составить точный реестр участников — все они ходили по колонии с красными, распухшими физиономиями. лешему пришлось даже обратиться за помощью к Екатерине Григорьевне.

Вызванный в кабинет Митягин с первого слова признал дело за собой, отказался назвать участников и, кроме того, удивился:

— Ничего тут такого нет! Не себе взяли улья, а принесли в колонию. Если вы считаете, что в колонии пчеловодство не нужно, можно и отнести.

— Что ты отнесешь? Мед сьели, пчелы пропали.

— Ну, как хотите. Я хотел как лучше.

— Нет, Митягин, лучше всего будет, если ты оставишь нас в покое… ты уже взрослый человек, со мной ты никогда не согласишься, давай растанемся.

— Я и сам так думаю.

Митягина необходимо было удалить как можно скорее. Для меня было уже ясно, что с этим решением я непростительно затянул и прозевал давно определившийся процесс гниения нашего коллектива. Может быть, ничего особенно порочного и не было в баштанных делах или в ограблении пасеки, но постоянное внимание колонистов к этим делам, ночи и дни, наполненные все теми же усилиями и впечатлениями, знаменовали полную остановку развития нашего тона, знаменовали, следовательно, застой. И на фоне этого застоя для всякого пристального взгляда уже явными сделались непритязательные рисунки: развязность колонистов, какая-то специальная колонистская вульгарность по отношению и к колонии, и к делу, утомительное и пустое зубоскальство, элементы несомненного цинизма. Я видел, что даже такие, как Белухин и Задоров, не принимая участия ни в какой уголовщине, начинали терять прежний блеск личности, покрывались окалиной. Наши планы, интересная книга, политические вопросы стали распологаться в коллективе на каких-то далеких флангах, уступив центральное место беспорочным и дешевым приключениям и бесконечным разговорам о них. Все это отразилось и на внешнем облике колонистов и всей колонии: разболтанное движение, неопрятный и неглубокий позыв к остроумию, небрежно накинутая одежда и припрятанная по углам грязь.

Я написал Митягину выпускное удостоверение, дал пять рублей на дорогу — он сказал, что едет в Одессу, — и пожелал ему счастливого пути.

— С хлопцами попрощаться можно?

— Пожайлуста.

Как они там прощались, не знаю. Митягин ушел перед вечером, и провожала его почти вся колония.

Вечером ходили все печальные, малыши потускнели, и у них испортились движущие их мощные моторы. Карабанов как сел на опрокинутом ящике возле кладовки, так и не вставал с него до ночи.

В мой кабинет пришел Леший и сказал:

— А жалко Митягу.

Он долго ждал ответа, но я ничего не ответил Лешему. Так он и ушел.

Занимался я очень долго. Часа в два, выходя из кабинета, я заметил свет на чердаке конюшни. Разбудил Антона и спросил:

— Кто на чердаке?

Антон недовольно подернул плечом и неохотно ответил:

— Там Митягин.

— Чего он там сидит?

— А я знаю?

Я поднялся на чердак. Вокруг конюшенного фонаря сидело несколько человек: Карабанов, Волохов, Леший, Приходько, Осадчий. Они молча смотрели на меня. Митягин что-то делал в углу чердака, я еле-еле заметил его в темноте.

— Идите все в кабинет.

Пока я отпирал дверь кабинета, Карабанов распорядился:

— Нечего всем сюда собираться. Пойду я и Митягин.

Я не протестовал.

Вошли. Карабанов свободно развалился на диване. Митягин остановился в углу дверей.

— Ты зачем возвратился в колонию?

— Было одно дело.

— Какое дело?

— Наше одно дело.

Карабанов смотрел на меня пристальным горячим взглядом. Он вдруг весь напружинился и гибким, змеиным движением наклонился над моим столом, приблизив свои полыхающие глаза прямо к моим очкам:

— Знаете что, Антон Семенович? Знаете, что я вам скажу? Пойду и я вместе с Митягой.

— Какое дело вы затевали на чердаке?